© Издательство «РуДа», 2023

© Радченко О.В., 2023

* * *

Фотографии к изданию предоставлены из личного архива автора

Плауэнский гарнизон

В середине октября 1969 года я проснулся в зеленом военном автобусе на руках у мамы. За окном была глубокая ночь, на дороге кое-где лежали осенние листья, мне было три года, только недавно отгремели выстрелы на острове Даманском и озере Жаланашколь. Еще свежи были события «Пражской весны», а Германия очень хорошо помнила, чей солдат разбил войска вермахта и поднял красное знамя Победы над Рейхстагом.

Наш автобус стоял на тесной улочке небольшого немецкого городка Плауэн, всего в 16 км от стыка границ Чехословакии, ГДР и ФРГ. Правда, обо всем этом мне еще предстояло узнать, а пока я видел в окне перед автобусом большой кирпичный трехэтажный дом с острой крышей, освещенный несколькими уличными фонарями. Мой отец, молодой капитан, получил новое назначение в 29-й гвардейский мотострелковый полк, куда и прибыл со своей семьей к новому месту службы.

Если бы я тогда знал, что с этого момента вся моя жизнь будет тесно связана с армией и военной службой, что в скором времени я встречу людей, с которыми моя судьба будет переплетена на долгие годы, а с некоторыми впоследствии придется столкнуться на кровавых дорогах Южного и Северного Кавказа. Что свою первую армейскую школу я пройду всего через несколько лет, и что все заложенное в меня впоследствии поможет мне выходить победителем и выкручиваться из самых опасных, нелепых и смертельных ситуаций… Хотя, если бы я это и знал, все равно ничего бы, скорее всего, не изменилось.

Наш военный гарнизон в этом уголке Германии состоял из расположенных недалеко друг от друга и разделенных небольшой, покрытой лесом сопкой танкового и мотострелкового полка, на территории которого спрятался отдельный разведывательный батальон славной 20-й гвардейской мотострелковой дивизии. Семьи офицеров жили в домах, разбросанных на территории между полками, кое-где перемешиваясь с жилыми домами немцев. Магазины – как наши, так и немецкие – посещались в равной степени одинаково как нами, так и немцами. Футбольное поле, построенное еще в 30-х годах прошлого века, в равной степени использовалось для занятий как нашими солдатами, так и немецкими пограничниками и курсантами пограничного училища, находившегося тут же рядом с нашими жилыми домами. На футбольном поле мы гоняли наперегонки с немецкими мальчишками на велосипедах. Играли в куче песка. Устраивали взаимовыгодный обмен резиновых игрушечных индейцев на наших оловянных солдатиков, короче говоря, в меру своих сил и возможностей укрепляли дружбу между Советским Союзом и демократической Германией.

Отец большую часть своего времени проводил на службе. Видел я его редко. Но если у него выпадали свободные минутки в напряженном военном графике, то он обязательно брал меня в полк, где я во все глаза рассматривал выстроенные бронетранспортеры, автомобили, орудия и танки, знакомился с солдатами, часто бывал в казармах или столовой, а в выходные дни смотрел в клубе вместе со всеми фильмы, обычно про войну.

Мама, как и все жены военнослужащих, участвовала в женской самодеятельности, выступала на концертах во время праздников в том же клубе в составе хора, а в свободное время готовила меня к школе, обучая чтению и математике. Периодически нас, детей, вместе с мамами собирали все в том же клубе и проводили обязательные для всех занятия, на которых мы узнавали о том, что рядом с нами живут бывшие эсэсовцы. И о том, что немцы не забыли своего поражения в прошедшей войне. И еще о том, что в любой момент может случиться «час Икс», когда немцы могут организовать вооруженное нападение на гарнизон или жилые дома. Что граница рядом и эвакуировать нас всех могут просто не успеть. О том, что нужно делать в случае бомбежки, обстрела или провокаций на улице. Куда можно ходить, а куда категорически запрещено. Все это было вполне обыденно. Никто не охал и не падал в обморок. К таким занятиям относились вполне серьезно, потому как редко, но всетаки в нашего часового мог прогреметь выстрел из ночной темноты, а ушедшего за яблоками в немецкий яблоневый сад солдатика могли найти через несколько дней в том же саду подвешенным за ноги со вспоротым и набитом яблоками животом… Да мало ли еще что могло случиться в чужой стране, которая была совсем недавно разделена на две неравные части, как и ее столица, бывшими союзниками-победителями. Да и сам город, являясь при Гитлере одним из основных промышленных центров по производству бронетанковой техники, в марте и апреле 1945 года был 18 раз подвергнут бомбардировке с воздуха союзниками. И хотя к нашему приезду за прошедшее с конца войны время Плауэн был заново отстроен, ее следов в то время было еще много на немецкой земле. Они торчали рядом с заросшими лесными дорогами разбитыми, ржавыми корпусами простреленных легковых машин. Смотрели в небо глазами темных луж со дна заросших и еще не засыпанных огромных воронок в лесах и парках. Пугали ночью сохранившимися остовами разбомбленных зданий в самом центре города, на, пустырях, на месте бывших жилых кварталов. Изредка хмуро глядели на нас тяжелым взглядом пожилых инвалидов в старых потертых армейских кепи, со споротыми нашивками. И все-таки этот городок остался для меня воплощением всего самого лучшего, что может вырасти с тобой придя из далекого и беззаботного детства.

Жили мы на самом верхнем, третьем, этаже старого, но крепкого кирпичного дома. Наши окна и балкон выходили на гремевшую трамваями большую и красивую площадь имени Розы Люксембург, которая только называлась площадью, а на самом деле являла собой небольшую рощицу из старых кленов, берез и дубов, с раскинувшимися в самой ее середине ветвями огромного старинного и толстого бука. Рядом через площадь наискосок в старых казармах располагалось немецкое пограничное училище, а чуть дальше, через дорогу, в казармах бывшего полка СС находился наш полк, где служил мой отец. Вплотную к КПП полка прижималось большое и красивое здание нашей новой четырехэтажной школы с огромными, в половину стены окнами.

В квартире был камин, на кухне всегда топилась плита, на которой мама часто жарила вкусные рогалики. Стол, как и стулья в квартире были очень старые и очень крепкие, с резными ножками и витыми спинками, а если я смотрел на них снизу, то там с интересом разглядывал четкие печати с орлами и свастиками, под которыми темнели цифры инвентарных номеров. Туалета в квартире не было, он находился отдельно на лестничной площадке, один на три квартиры, как это было принято в немецких жилых домах, построенных еще при кайзере. Сама лестничная клетка была очень просторной и широкой, по обе ее стороны были сделаны дубовые перила, которые держались с одной стороны на кованых металлических рамах, а с другой – на вмурованных прямо в стену скобах. Окна на лестничной клетке были не из обычного стекла, а из скрепленных между собой свинцовыми полосками разноцветных стеклянных кусочков. Каждый раз, когда я на них смотрел, мне было интересно знать, как такая красота смогла уцелеть вместе с домом в ходе бомбежек.

В нашем доме жило много детворы примерно моего возраста. Дружили мы обычно семьями, и если мамы были подруги не разлей вода, то и их дети тоже дружили крепко. Отцы наши служили в одном полку, приехали мы в Германию примерно в одно время, и поэтому интересы у нас всех были общими. Мы смотрели одни фильмы, нам читали одни книжки, на детскую площадку в гарнизонный клуб ходили вместе. Таких друзей у меня было четверо – Юрка, парнишка на год старше меня, очень крепкий и подвижный мальчик. Спокойный и рассудительный Вадим, мой одногодка. Его младший, на два года, светленький брат Саша и пухленький, всегда осторожный Игорь, которому было на год меньше, чем мне. Дружили мы крепко, да и сейчас продолжаем дружить. Те, кто остался. Несмотря на то что жизнь разметала нас по разным концам нашей огромной страны. Именно с этими моими друзьями детства и были связаны все последующие события, которые предопределили нашу судьбу.

Первые три года нашей службы в Плауэне проходили, в общем-то, для всех нас однообразно. Все обитатели военных городков в Германии в то время употребляли именно это слово – «служили». Потому как все наши повседневные дела, наших отцов, непосредственно служивших на разных должностях в полках и батальонах, дорогих мам, работавших вольнонаемными все в тех же полках, военном госпитале, школе, обеспечивая жизнь и быт все тех же полков и батальонов, так и нас – детей, по мере своих сил участвовавших в повседневной жизни гарнизона, были связаны со службой. Мы выступали на концертах самодеятельности перед нашими солдатами и немецкими пограничниками. Каждый год помогали мамам заготавливать овощи в полковом овощехранилище и убирали вместе со всеми территорию во время субботников. Участвовали в обмене делегациями с немцами при посещении немецких школ и предприятий, где общались с такими же, как и мы, немецкими мальчишками и девчонками. Мы прекрасно понимали друг друга, смешивая немецкие и русские слова, при помощи жестов, а если не хватало слов, то открытыми детскими улыбками.

В праздничные дни или в редкие выходные мы собирались семьями и вместе выходили гулять в город или по ближайшим окрестностям, рассматривая местные достопримечательности. Просто гуляли по лесам или лесопаркам, которые и лесом язык назвать не поворачивался. Непривычно было видеть стройные ряды сосен или елей, по-военному стоящих ровными рядами и шеренгами, под которыми не было ничего, кроме опавшей хвои и редких муравьиных куч. Даже опавших сучьев не было. Спрятаться в таком «лесу» было совершенно невозможно. Деревья стояли строго в четырех метрах одно от другого и были точно выровнены, как по линеечке, даже по диагонали. Любого человека или животное там можно было увидеть километра за два совершенно свободно. Так мы однажды, гуляя всей семьей, увидели оленей. Красивых животных было четверо. Один большой, с ветвистыми рогами, стоял чуть впереди остальных, высоко подняв голову. За ним стоял олень поменьше, наверное, самочка, а к ней прижимались два маленьких олененка. До них было метров двести. Они стояли и смотрели в нашу сторону, а когда я заорал:

– Смотрите! Олени! – все их семейство, одновременно развернувшись, неторопливо удалилось за ближайший пригорок.

– Ты зачем кричал так громко? – строго спросил меня отец. – Их папа – главный олень – вполне мог броситься на нас. Ты видел, что у них были маленькие оленята?

– Видел, – ответил я. – Нет, он бы не бросился, он добрый! И я у вас тут маленький, он же видел.

Отец засмеялся, но потом сказал:

– Никогда не пугай животных своим криком. Да и вообще, не кричи в лесу ни при каких обстоятельствах. Лес этого не любит. Если ты будешь молчать, но внимательно наблюдать вокруг, то лес покажет тебе много интересного.

– И Лешего покажет?

– Нет, Лешего, наверное, не покажет, но он тебе обязательно поможет.

– А в чем поможет? – спросил я.

– Скоро узнаешь, – сказал отец.

Если было возможно, мы ходили на озера ловить рыбу. Отец очень любил рыбалку, как и отцы Юры, Владика и Саши. Иногда к нам присоединялись семьи немецких офицеров из пограничного училища, и тогда дело уже обходилось не только рыбалкой, но и совместным застольем на природе с шашлыками, жареными сосисками на костре, с неизменным немецким пивом и русской водкой. Видимо, высокое начальство всячески поощряло совместные мероприятия, в том числе и внеслужебные, между военнослужащими дружественных армий, отцы которых еще совсем недавно убивали друг друга в огненной мясорубке прошедшей войны. Мы вместе пели песни, много смеялись, детвора плескалась в озере, а потом строила из палочек на песке игрушечные форты и играла в индейцев. На таких мероприятиях немцы всегда хмелели быстрее наших отцов, хотя закуску ели одинаково много. Однако песни горланили весело и с удовольствием, обхватив соседей руками и одновременно раскачиваясь в такт песне в стороны, вправо-влево.

– А правда, что вы – русские – пьете три стакана водки без закуски, как в фильме? – спросил отца немецкий майор, когда мы отдыхали подобным образом на берегу небольшого озера.

Несколько дней назад в пограничном училище показали фильм «Судьба человека», где солдат Андрей Соколов перед расстрелом выпил без закуски три стакана водки у немецкого коменданта лагеря, за что был отпущен с булкой хлеба обратно в барак. Немцев этот эпизод почему-то очень сильно поразил, и я не раз слышал подобный вопрос впоследствии.

Отец отлично знал немецкий язык и часто выполнял роль переводчика. Звали его Василий. Он перевел вопрос нашим офицерам и их женам.

– Правда! – очень серьезно ответил отец Юры, хитро подмигнув моему отцу. – Наливай, – придвинул он стакан немцу.

Немецкий майор, чуть помедлив и слегка растерявшись, налил полстакана.

– Наливай полный, – сказал отец Юры. – Сейчас увидите.

Отец перевел майору. Все притихли и стали наблюдать за происходящим. Особенно немцы.

Дядя Ваня залпом выпил стакан и подставил майору снова. Немец, помедлив, наполнил стакан вновь. Шептавшиеся о чем-то немки тоже притихли. Дядя Ваня снова быстро осушил стакан и снова подставил его майору, кивнув головой. Немецкий майор снова наполнил полный стакан водкой и с сомнением поднес горлышко бутылки к своему носу, понюхал содержимое и отдернул бутылку, слегка поморщившись. Дядя Ваня вновь залпом выпил водку, опустил стакан, не торопясь отломил полкусочка хлеба, закусил и, крякнув, весело сказал: – Эх. Хорошо пошла! – ошалевшим от такого зрелища немцам.

Отец Владика и Саши, начальник физической подготовки и спорта нашего полка, успевший употребить некоторое количество пива и водки, спокойно встал, сделал сальто назад в прыжке. Затем сделал стойку на руках и прошелся на них несколько метров, легко вскочил на ноги и вернулся на место.

– Да. Теперь я понимай, пошему ви победил в прошедшей война, – очень серьезно сказал второй немец.

– Кстати, Вазил, – сказал он моему отцу, – откуда у вас настояшый бэрлынский акцент?

– Я вас не возил! – ответил отец по-русски, чуть нахмурившись, и затянул песню «Ой, мороз, мороз…»

Зимой мы, мальчишки, строили из мокрого снега на стадионе снежные крепости, лепили снеговиков. Гонялись за зайцами, пытаясь найти их по запутанным следам в небольшом лесу. Лазали на болото, покрытое слоем льда, в которое превратился небольшой старый заросший пруд, где искали и находили оружие, брошенное фольксштурмом при приближении американцев в 1945-м. В больших количествах тут же валялись ребристые цилиндры противогазных коробок, каски и штыки. Иногда попадались и вовсе экзотические и необычные находки – керосиновые фонари причудливой формы или пристегивающиеся к обуви коньки с высоко загнутыми кверху круглыми носами.

Однажды мы с Юрой катались по льду болотца на найденных нами тут же старинных металлических санках, похожих на широкую скамейку с длинными полозьями-коньками по бокам и приделанной сзади удобной ручкой, позволявшей толкать перед сбой это необычное сооружение.

Юра был старше меня на год, повыше ростом и посильнее. Ему легко удавалось разогнать санки, когда в них сидел я, и они весело летали от берега к берегу, показывая неплохую маневренность, огибая кое-где коряги и кочки. Была моя очередь катать Юру. Я толкал санки изо всех сил, упираясь ботинками в сухие, торчащие из-подо льда пучки травы. Мне хотелось показать, что я тоже такой же сильный и ловкий, как он. Разбежавшись от берега впадающего в болотце ручья, я разогнал санки с Юрой и, вскочив на выступающую снизу подножку, покатился вместе с санками. Санки скользили легко и быстро домчали нас до противоположного берега. Пора было разворачиваться, чтобы не влететь на обнажившийся от снега влажный песок. Я соскочил с подножки и, налегая всем телом на ручку санок, стал поворачивать их уже у самого берега. Вдруг моя нога, соскочив с кочки, провалилась под треснувший прибрежный лед. Споткнувшись обо что-то, я упал на четвереньки, уйдя под воду в образовавшуюся полынью обеими ногами. Санки с Юрой, проехав несколько метров, остановились, и, пока я поднимался и скользил, пытаясь выбраться из водяной западни, Юра, выскочив на берег, подбежал ко мне и, протянув руку, помог выбраться из воды.

– Там какая-то железка. Я об нее запнулся.

– От мамки тебе попадет, – серьезно сказал он, глядя на мои мокрые до самых колен ноги.

– Ничего страшного, сейчас в снегу изваляюсь, скажу, что снежки лепили, может, и не попадет. Давай лучше посмотрим, что там. Вдруг каска или патронный ящик целый и с патронами?

– Точно, а может фаустпатрон настоящий попадется, – мечтательно сказал Юрка. – Я тут лопату видел недалеко, сейчас принесу.

Он сбегал к впадающему в болотце ручью и принес старую саперную лопату со сломанной ручкой. Мы установили санки над полыньёй, оперев их одной стороной на уцелевший лед, а другой на берег, и, встав на них, по очереди лопатой стали нащупывать нашу находку. Сперва на берег вылезла старая немецкая каска с сохранившейся нарисованной свастикой на покрытой ржавчиной поверхности. Затем обрывки ветхой ткани, а потом лопата зацепила самый настоящий револьвер, правда без барабана.

– Давай я покопаю, – предложил я. – А ты пока револьвер отмой.

Следующая находка нас совсем не обрадовала, когда на поверхности воды появилась кость.

– Собака, наверное, – сказал Юра. – Немцы тут летом собак дохлых бросали.

Копаться дальше в холодной воде расхотелось. Спрятав санки в кустах заброшенного вишневого сада и забрав наши находки, мы пошли по домам. Револьвер Юра отдал мне, сказав при этом:

– Бери, это тебе, как человеку, пострадавшему от наводнения.

Идти мне было недалеко, я быстро разулся, вылил из ботинок воду, обулся, пробежал через стадион, попутно извалявшись в снегу, и направился домой. Дома, быстро раздевшись и забросив незаметно от мамы мокрые штаны в стиральную машину, юркнул в свою комнату и нырнул под кровать. Там я спрятал найденный револьвер в коробке с игрушками, в которой уже отдельно от солдатиков хранились стреляные гильзы, звено пулеметной ленты, самый настоящий противогаз, несколько парашютов от осветительных ракет, армейские значки и танковый шлемофон. Все это добывалось обычно путем обмена между мальчишками. Что-то приносили домой наши отцы, а большую часть этих, таких драгоценных для любого мальчишки вещей можно было раздобыть у солдат после возвращения полка с очередных учений, которых проводилось тогда великое множество.

Все мы уже знали, что любые учения начинаются с тревоги и оповещения офицеров, и если вдруг видели, как из полка выскакивали посыльные, то уже знали: если солдаты бегут к жилым домам без оружия – это значит, что тревога учебная. Наши отцы, быстро собравшись на плацу, после общего построения, скорее всего вечером, вернутся обратно. Ну, может быть, кое-кого из них оставят дежурить. Если же посыльные бежали с оружием и противогазами, затянутые наплечными ремнями, с вещмешками и пехотными лопатками, тогда было ясно – приехала какая-то инспекция и наши отцы вернутся теперь только через сутки-двое, после того как в полку будут проведены разные тренировки, построения и усиления караула. Или это просто внезапный подъем полка по тревоге. Тогда загудят машины, взревут моторы танков и тягачей, техника выйдет из ворот хранилищ, а через некоторое время вернется обратно, не покидая территории полка.