Глава 1. Глеб

1

Смерть пришла к нему внезапно и в каком-то обыденном обличии. На счет внезапности, все понятно. Мало кто её ждет и встречает на пороге с букетом цветов. Вся соль в обыденности. Для нас это событие (если смерть можно назвать событием), является чем-то важным. Мы ожидаем какого-то торжественного предзнаменования, прелюдии, предупреждения. Так же думал и Глеб. Ему и в голову не могло прийти, что старуха, вот так вот, походя, махнет косой и вместе с прочими зацепит и его драгоценную голову.

Думал ли он о смерти? Да, и даже довольно часто.

Чаще чем это положено молодому человеку, не достигшему тридцатилетия; странно часто для раздолбая, весельчака, любителя выпивки, травки, девчонок; непростительно часто для прожигателя жизни. Эти думы посещали его в периоды абстиненции, паузы между весельями, томительные минуты ленивого ничего не делания.

Глеб думал о смерти, как о каре за все его прегрешения. Он ее боялся, но, больше всего, он боялся боли и того, что будет после. Больше всего он страшился серой пустоты, забвения, невозможности существовать, думать, хотеть, желать, испытывать удовольствие.

Рай и ад казались сказкой, но, если бы был выбор, (а Глебу, разумеется, пришлось бы выбирать между пустотой и адом), он бы выбрал второе.

Даже варясь в кипящей смоле, можно надеяться на то, что можно что-то изменить, а если даже нет, по крайней мере, можно привыкнуть.

Старуха обманула его ожидания. Она явилась подло без предупреждения и в самый неподходящий момент. Разве можно умереть, когда веселье только набирает обороты; когда ты, чувствуешь, как по твоим жилам плавно растекается блаженная нега; когда твое тело, вдавленное инерцией в спинку кожаного сидения, перемещается со скоростью двести километров в час. Разве можно умереть, когда ты в таком прекрасном настроении, в предвкушении, что тебя ждет танцпол, барная стойка, извивающиеся в свете стробоскопов женские фигурки; разве можно умереть в такой прекрасной компании?

Сжимающий в зубах сигарету, красавчик Вано, довольно улыбаясь, вцепился в баранку и, словно фишки, объезжает летящие по магистрали машины; за спиной на заднем сидении что-то бубнит по телефону Вован; динамики рвет Король и Шут.

«Разбежавшись прыгну со скалы-ы-ы…»

Глеб орет вместе с Горшеневым, не слыша своего срывающегося голоса:

«Вот я был и во-от меня не ста-ала-а…»

В окне трассирующими пулями пролетают обгоняемые машины; от басов сабвуфера подпрыгивают кадыки и внутренности; навстречу несется черное жерло тоннеля.

«И когда об э-этом вдруг узна-аешь ты-ы…»

Ну разве можно умереть на самом пике эмоций, на самом пике жизни, на самом пике песни, не допев финального аккорда.

«Тогда пойме-шь кого ты…»

Все случилось вопреки его представлениям. Никакого предчувствия, никаких предупреждений и знаков свыше, никакой боли и даже криков, просто оборванная песня. Единственное, что мелькнуло в глазах, помимо летящего в лицо оранжевого бака бензовоза, два скрещенных пальца. Худые желтые, синюшные словно куриные лапки, с отросшими загибающимися когтями. Старушечьи пальцы, производящие щелчок.

«Тогда поймешь кого ты…»

Щелк!

Тихо, темно пусто, будто выключили телевизор, где шла новогодняя программа. Концерт окончен!

2

Проходит мгновение, и телевизор снова включается. В глаза бьет яркий свет, тело производит странные поступательные движения. Ну да, оно качается – его раскачивают порывы ветра. И вообще оно, (тело), до странного легкое, такое легкое, что воздушные потоки вот-вот утащат его прочь. Спасает что-то за что он крепко держится. Опустив голову вниз, Глеб видит толстый провод, но больше его удивляет не странная локация в тридцати метрах над землей, а то, что удерживает его на этом проводе.

Огромные когтистые лапы крепко обхватывающие черную оплетку прикреплены к овальному укутанному в смолянисто-черные перья, тельцу. Прилепленные по бокам тельца крылья, чуть расходятся в стороны. При каждом порыве ветра они щетинят перья, будто выпускающий подкрылки самолет.

«Все ясно, я ворона! – подумал Глеб. – Кстати, почему именно ворона?!» – он ухмыльнулся, должно быть в клюв и начал вертеть, должно быть похожей на крючок, черной головкой.

Справа и слева от него, стройной шеренгой сидело еще с десяток новых сородичей.  Они галдели, издавали противные булькающие звуки и в унисон качались на ветру. Эти звуки не походили на обычное карканье. Ну да, теперь же он слышал их вблизи и вообще, это теперь его новый язык. Кстати, окрас тоже не был таким однозначным, каким он привык его видеть на расстоянии. Перья были не только черными, но и грязно палевыми и серебристо-седыми и местами, даже почти белыми.

Картинка была слишком реалистична для простого сна. Дело даже не в яркости и не в остроте ощущений.

Бывают такие сны, когда твои ощущения намного ярче, чем наяву. Бывают сны, когда ты вдруг осознаешь, что спишь и мучительными усилиями пытаешься выцарапать себя из вязкого наваждения. Случаются сны, когда знаешь, что спишь и все же хочешь продлить сон, подольше не просыпаться. Такие редкие сновидения похожи на какой-то райский полет, будто твоя душа на какие-то несколько минут отделилась от тела и выпорхнула в окно. Там на воле, эта душа творит все что ей заблагорассудится: летает над городом, просачивается через стены и стекла, и даже может заниматься любовью с самым вожделенным партнером. Но бывает и наоборот. Бывает так, что реальность становится похожей на сон, грань между абсурдом и действительностью стирается, и ты на секунду ловишь себя на мысли: «а не сплю ли я?». Но замешательство длится лишь мгновение, после чего ты осознаешь, что загружен не в матрицу, а в прекрасную, но, чаще всего, в кошмарную реальность.

С Глебом было тоже самое. При всей абсурдности происходящего, он понимал, что это не сон. Невесомое тельце, уцепившееся за раскачивающийся провод, треплющиеся на ветру черные перья, сидящие рядом огромные птицы, все это была его новая реальность.

Кто-то из шеренги, издал страшный гортанный крик и все птицы, словно по команде, оттолкнулись лапами от провода и полетели, издавая ужасный шелест. Самое странное было в том, что полетел и Глеб. Да-да, он летел и полет давался ему легко, будто он занимался чем-то обыденным, например, шел на работу. Он не задумывался над частотой взмахов крыльев, чтобы ускориться, или наоборот притормозить, не думал, как контролировать высоту, не думал, куда он летит. Его новая оболочка, свистя огромными крыльями, двигалась синхронно с другими членами эскадрильи. Он не метался из одного конца стаи в другой, пытаясь выбрать место. Оно, это место, будто бы всегда было за ним.

Правый фланг, третий ряд от головного, второй с краю. Все эти механические действия его тело, точнее тельце, производило на автомате, будто было отделено от него и являлось частью какого-то механизма. И все же оно принадлежало ему.

Внизу проносились черно-зеленые зебры пашен, черепичные крыши обветшалых домов, лесные околки. Затем стая резко сменила курс и полетела над магистралью, по которой неспешно тащились вереницы машин. Снова резкий поворот, и они уже над городом. Прямоугольники крыш, заполненные машинами стоянки, овалы спортивных центров и арен, пирамиды небоскребов, миллиарды огней.

Глеб не узнавал этот город, он был гораздо больше чем тот, где…. Где что? Что вообще произошло, почему он здесь? Почему эта нелепая картина не может быть сном?

Эту вереницу, проносящихся в крошечной вороньей головке мыслей венчала одна страшная догадка. Глеб вдруг вспомнил, что случилось. Он вспомнил летящую в лицо корму бензовоза и издающие щелчок старушечьи пальцы. Он вспомнил яркую вспышку и последовавшую за ней черную тьму. Он вспомнил, как ор Короля и шута сменился звенящей тишиной.

Он понял, что умер.

Ему хотелось зажмуриться, хотелось потрясти головой, чтобы стряхнуть с нее наваждение, хотелось до крови расчесать макушку, но всего этого он делать конечно же не мог, так как продолжал свой полет.

Глядя на проносящиеся снизу, желтеющие макушки деревьев, он думал, что из всего этого является сном? Кошмарная смерть, или этот полет в вороньем обличии? Может, сон и то, и другое, или же, и то и другое является действительностью. Он умер и стал вороной. Как-то так. Ну а что? Теорию переселения душ никто не отменял. Но почему именно ворона? Если Глеб, когда-нибудь и задумывался о таком переселении, то ворона была последним животным, в которое, по его мнению, могла перейти его душа. В самом деле, почему ворона? Почему это мерзкое существо?