— Х-о-о-рт?.. Што за зверь?
— Хорт за Смоленском, — продолжает Страшко
Ощера. — Велий волхв и чаровник, кудесник. Сказывают,
хромоту вправляет, с глаз слепоту убирает, расслабленно-
го в силу приводит.
Одиссея немого мальчика Спиридона, жившего в двенадцатом веке в городке Вержавск на смоленщине, могла бы много выиграть, будь она написана человеческим языком. Понимаю, что в этом случае поразить воображение и заинтересовать издателя было бы труднее - мало ли у нас хорошо пишущих, а вот попробуйте-ка с подвывертом, да чтобы вся книга, все полтыщи страниц в этаком "рассупонилось ясно солнышко" стиле.
Но псевдонародность нечитаема: глазу она в диковину, поначалу все ждешь прохождения адаптационного порога, после которого авторский стиль перестанет производить действие, подобное пенопластом по школьной доске, но этого так до конца и не случается. Есть проза, которую лучше слушать, чем читать глазами, как с книгами Саши Николаенко, я попробовала читать "Родник Олафа" вслух и это оказалось еще хуже. Текст не организован ритмически, язык то и дело спотыкается.
Когда у Пушкина: "Ждет-пождет, с утра до ночи, смотрит в поле, инда очи разболелись глядючи, с белой зори до ночи" - ясно, что это тоже стилизация: в одной фразе два слова в простонародной форме, одно устаревшее наречие и одно смещенное, относительно нормы, ударение. Но физиологическая реакция на текст - как по голове погладили или глоток прохладной воды в жаркий день.
Я не говорю, что всем надо писать, как Александр Сергеевич, это невозможно однако стремиться к эталонному не мешало бы. Хотя бы потому, что где у него мгновенное погружение, не в картину даже, в целый мир, там у Олега Ермакова пиксели недовоплощенной реальности. Для меня это первая встреча с его прозой, а составлять представление об авторе, не прочитав хотя бы двух книг не в моих читательских правилах. Потому что-нибудь еще прочту непременно, но это безрадостное предвкушение. А между тем, история, так обидно испорченная квазинародной стилизацией, могла бы быть хороша.
Смотрите, есть мальчик Спиридон, любимый сын плотогона Василия и жены его Василисы. Всем хорош мальчишка, добрый, смышленый, трудолюбивый. Одна беда - не говорит. Слышит хорошо и язык на месте, а нем, выучился свистеть как лесной сыч, но это не лучший способ взаимодействия с миром, вы ж понимаете. Грамоте бы его выучить, отец и собирается отдать в учение.
Но пока надобно плот перегнать, да лес продать (ох, заразилась). Итак Спиридон, которого чаще всего в книге называют сычонком Да, с чувством языка у автора явные проблемы), невольно вспоминается набоковский "Дар" и "отвратительно-маленький, почти портативный присяжный поверенный Пышкин, что отнюдь не становится Пушкиным оттого, что произносит во всех словах «У» вместо «Ы».
Хотя это сантименты, сычонок не худшее, что может случится с героем, по ходу действия его станут звать и Васильком за синие глаза, и немкой (не в том смысле, что из Германии, а в том, что немой), и траэлем в варяжском плену. Однако вернемся к роману. Злоключения мальчика начнутся, когда разбойники убьют отца с его другом Страшко Ощерой, а Спиридон останется одиноким во враждебном мире. Рассудку вопреки, наперекор стихиям, решив не вернуться домой, а отправиться к тому волхву из эпиграфа, что чуть ли не мертвых поднимает. Стало быть и ему даст голос.
А дальше чего только с ним не случится. И это могло бы стать по-настоящему интересным чтением. Вообразите, два столетия после крещения Руси, христианство большей частью номинально, языческие обычаи сильны. Такой мощный раннехристианский колорит, который замечательно удается Ермакову. А как хорош он с лесом, с описаниями природы, какое изобилие немыслимых зверей. Вообще, сцены с животными лучшее в книге и это то, что видишь воочию.
У Олега Ермакова замечательный редкий дар писателя натуралиста, по-настоящему хороших у нас очень немного, Паустовский и Пришвин только вспоминаются. Павел Калмыков еще из современных. Если бы наш автор писал о природе, о животных, без этой псевдонародной разлюли-малины, книга могла быть в сто раз лучше. А так вышло, что вышло: без руля, без ветрил метания по житейскому морю, которые кончились примерно ничем Буквально ощущение, что автор воспользовался первой подвернувшейся возможностью хоть как-то закончить самому опостылевшую эпопею.