Цитаты из книги «Радуга и Вереск»

разделенными полосками серого раствора. – Гоняться по площадям Рима, еще каких-нибудь городов, забытых столиц, – продолжала Яна, – ловить линию… – Я бы съездил в Варшаву, – сказал Косточкин. Яна улыбнулась. – Краков лучше. Там-то короновались все короли. – Бывшая столица? – Да. Странный мир бывших столиц. – Или несостоявшихся.

– Зачем? Он играет? Яна покачала отрицательно головой. – Нет. Кто-нибудь из гостей. Но раньше играла его супруга Ольга Адамовна… потом… потом она сбежала с нашим рыжим Патриком! – Яна нахмурилась и с возмущением, но и весело взглянула на Косточкина. – Но вот я и проболталась…

Николаус жалел, что послушался отца и приехал на край этой Тартарии служить.

тчеканил Аркадий Сергеевич. – Ох уж эта метафизика, – пробормотал Савва и как-то уже не столь колюче взглянул на Косточкина. – Давно там были? – В тот год и даже день, когда Качиньский навернулся у нас, – сказал Аркадий Сергеевич, – по всегдашней польской дерзости. – Ну, Аркадий, – отозвался Валентин, – ты здесь, как обычно, пристрастен. – Это перст истории, – сказал Аркадий Сергеевич и, конечно, вздернул свой узловатый и прокуренный перст. – Само смоленское небо бунтует. Нечего ему дерзить. Туман – значит, туман. Но как может польский лыцарь испугаться смоленского тумана? – А я бы сравнил этот налетевший вихрь с платом, который распростерла Богородица во Влахернской церкви, спасая Константинополь от врагов, – сказал часовщик, безумно синея глазами. – Сомнительное сравнение, – сказал Борис. – Они летели только поклониться костям соплеменников, – поддержал его и Валентин. – Там были и женщины. – И все же, сколько можно тыкать нам под нос эти кости? – спросил часовщик. – Ну да, – тут же откликнулся Борис. – Мы же напрочь забыли своих красноармейцев, тысячи, сгнившие в их концентрационных лагерях Стшалково, Тухоли… Спроси любого у нас про эти лагеря, никто не знает. А скажи: Катынский лес, – сразу ответят: Сталин, поляки, Сталин. Как пароль – отклик. Это уж так!

Есть линия живописная, есть органическая, природная, и есть абстрактная. Когда все три соединяются, вот тогда-то все и начинается, и пешеход скользит по ней, как серфингист по волне. В Тибете были лун-гом-па, скороходы, носившие известия по редким селениям, они были мастерами линии. На линии им не страшны ни морозы, ни ветры. Линия доступна лишь вдохновению. В каждом городе они есть. Попасть на линию – настоящее приключение. Линия пронзает пласты времени, а не только пространство.

Вообще, кто-то умный говорил, что тем и отличается город от деревни или села. Присутствием даймона. Лучше сказать, гения или души. И это, Павел, не лабиринт, а самая настоящая линия. –

– Ты, пан, сквернослов! – Омоем скверну кровью.

– Ты, пан Александр, сам не знаешь, чего хочешь, – сказал он. – Нет перчаток, а то бы я тебе смазал, – проговорил Александр, – чтоб уж наверняка знать, трус ты или нет. Не кулаком же припечатать? Так знай: я смазал тебя перчатками по носу. Кровь бросилась в лицо Николаусу. – Где и когда будем драться? – спросил он. Александр взглянул на его пояс с саблей. – Пошли, – отрывисто бросил он.

У меня сложилось впечатление, что вообще-то Аркадий Сергеевич… недолюбливает поляков. Яна кивнула. – О, да. Это его пунктик. И выскочил он чертиком из табакерки. – Как? – А вот так. Приехал один наш дальний родственник из Вроцлава, на беду очень хороший гитарист, рыжий Патрик, профессиональный музыкант, как и жена Охлопьева… – Яна посмотрела на Косточкина и озадаченно проговорила: – Но… это уже в некотором роде семейные дела?..

Все было прекрасно. Стас у них отвечал за польский вопрос, делал доклады по Мицкевичу, Чеславу Милошу… Он знает польский и стихи читал по-польски, а потом перевод. Это очень ценилось толедцами.