Вместо пролога

Поезд. Стук колес. Пустое купе.

Я возвращаюсь домой.

То, что творится в моей голове, трудно описать словами.

Просто мне страшно…

Ведь еще вчера я был уверен, что сегодня уже не наступит. Но оно наступило. Не знаю только, зачем? Чтобы продлить мою агонию? Прожить в страхе еще один день? Прекрасная возможность еще раз осознать, что жизнь одна и попытаться прожить ее правильно можно всего один раз.

Это возможность по-другому взглянуть на многие вещи и события. Понять, что я долгие годы старательно усмирял злость на самого себя и в принципе подавлял проявление эмоций, прятал старые затаенные в глубине души обиды, которые подобно червю точили изнутри и хотели вырваться наружу. Очень долгое время не впускал в свой внутренний мир никого. Даже тех, кто был или хотел быть рядом. Я был скептично настроен искать во всем отрицательные стороны, язвительно подшучивать над другими и нарочно показывать себя не только с хорошей, но и с плохой стороны. Мол, я такой и, если хотите, принимайте меня, какой я есть.

Знаю, это странно, но сегодня, когда уже ничего невозможно исправить, наоборот, хочется отчаянно радоваться каждому солнечному дню и обилию красок окружающего мира. Оставить в прошлом, навсегда позабыть все, что было раньше. Ведь моя холодная сдержанность – это вовсе не проявление безразличия, а всего лишь дурацкая привычка. Появилось непреодолимое желание сделать что-нибудь хорошее для того, кто мне по-настоящему дорог, и не ждать ничего взамен.

Но порой мне кажется, что мое отчаяние не заслуживает сочувствия.

Потому что, узнав мою историю, вы бы поняли, каким же я был глупцом, или даже слабаком, что пошел по пути наименьшего сопротивления… Я спрятал голову в песок подобно безмозглому страусу. Скрылся за ширмой обиды, эгоистично жалея только себя и не пытаясь понять, почему все случилось именно так, а не иначе. Даже не предпринял попытки разобраться в истинных причинах произошедшего и допустил превращение локальной трагедии в глобальную катастрофу.

Наверное, подобные мысли – это следствие разочарования в собственных убеждениях и доказательство того, что жизнь не стоит на месте. Она движется, даже если ты сам остановился. А я, кажется, уже замедлил ход и готов к полной остановке. Конец близок. Слишком поздно пришло осознанное желание задушить в себе эгоиста. Безысходность – это когда понимаешь, что мир, даже со всеми его недостатками, на самом деле настолько прекрасен, что такому, как ты, в нем вряд ли найдется место. А если и найдется, то где-нибудь на отшибе, чтобы не мешать другим, кто еще не потерял веру в добро и любовь, кто умеет не только смотреть и слушать, но видеть и слышать.

Жаль, что желание сделать что-то в своей жизни правильно приходит слишком поздно, и ты вдруг понимаешь, насколько был слеп, что даже не заметил, как любящий человек в какой-то момент перестал в тебя верить…

1

Это был четверг. Вечер.

Странный выбор дня недели для встречи выпускников, но так уж вышло. Те, кто живут не в столице, а в маленьком поселке городского типа на черноморском побережье, могут себе позволить подобную роскошь. Здесь на следующее утро никого не будет ждать турникет, на котором в строго определенное время надо отметить свой пропуск. Здесь все гораздо проще: порядки и сами люди. Здесь все свои. Но я чувствовал себя лишним.

Ей богу, пятнадцать лет назад, спустя год после выпускного, все это было круто: порой до вульгарности разодетые и накрашенные девчонки изо всех сил пытались показать бывшим одноклассникам, какими завидными невестами они стали, а чуть подвыпившие парни смело курили на крыльце школы, которую не так давно закончили. И это было показателем самостоятельности. Но не сейчас… Сейчас, честное слово, это выглядело смешно… Двадцать человек пытались показать себя с лучшей стороны, доказать, что они преуспели в жизни, добились каких-то высот.

А что на самом деле?

На самом деле мы все пытаемся соответствовать одному и тому же образу, который нам навязывает общественное мнение. Не знаю, как у девочек, но у парней – это так: к тридцати годам ты должен чего-то добиться в этой жизни. У тебя должна быть семья, минимум один ребенок, а лучше двое, постоянная работа, стабильный заработок, пускай, съемное, но отдельное жилье, и машина, даже если она взята в кредит, и ты должен платить за нее ближайшие пять лет.

Но тем вечером я понял, что выглядел просто каким-то счастливчиком по сравнению со многими своими одноклассниками. Во всяком случае, несколько парней признались, что завидуют мне, а парочка одноклассниц сказали, что в свое время смотрели не в ту сторону. В шутку, скорее всего. А если и нет, то вопрос в другом: где они были раньше? И где бы я сейчас был, посмотри они тогда на меня иначе? И что было бы, сделай я тогда другой выбор?

Сейчас никто не скажет, как все сложилось бы. Может быть и неплохо… А с другой стороны, мне грех жаловаться на свою жизнь.

Мне тридцать один год. Живу я в Москве, в квартире, купленной в ипотеку под грабительский процент, работаю тоже в столице – менеджером в офисе крупной компании. Маленький винтик в огромной системе. Много ли я зарабатываю? НЕ ОЧЕНЬ! Едва хватает на то, чтобы погашать оба кредита (машина и квартира), ну и не умереть с голоду… Я не женат, но есть подружка по имени Кристина, с которой мы и живем в той самой квартире, за которую мне предстоит расплачиваться всю свою жизнь. Детей пока нет, но Кристина на шестом месяце беременности… А это значит, что в ближайшем будущем мне предстоит серьезный разговор с руководством о прибавке к жалованию, потому что через три месяца остатки моей зарплаты и пособие Кристины нам придется делить не на два, а на три… Причем третья часть, по опыту большинства женатых друзей, у кого есть дети, обещает быть весьма внушительной, учитывая необходимость покупки детской кроватки, пеленального столика, пеленок, распашонок, игрушек, бутылочек, стерилизаторов, памперсов и всех прочих детских штуковин, о которых я раньше никогда в жизни не слышал.

Вся моя привычная жизнь: работа, дом, возможно, моя будущая жена (хотя, тему женитьбы я старался избегать в разговорах, что ее сильно задевает, особенно в нынешнем положении), мой будущий ребенок (судя по результатам УЗИ, девочка, но кто ее или его знает на самом деле) – все они ждали меня там – в столице. А я в тот самый четверг был в этом маленьком поселке, где жил и учился в школе с пятого по одиннадцатый класс, и в котором не помню, когда последний раз был (точнее, помню, но лучше бы не вспоминать) – отмечал с бывшими одноклассниками пятнадцать лет выпуска. И хрен бы меня кто затащил сюда, если б не командировка в Краснодар, где я неожиданно встретил Виталика, уговорившего приехать на выходные и повидать старых друзей. Благо, что я завершил все свои дела еще в среду и до следующего понедельника мог быть свободен.

Где-то на заднем плане внутри старого здания школы глухо ухали басы старых колонок – гордости нынешнего учителя музыки и по совместительству звукорежиссера на этом вечере. В широких окнах актового зала были видны всполохи светомузыки. С крыльца доносились чуть охрипшие от алкоголя и курева голоса парней, отчаянно пытавшихся показать себя эдакими расслабленными и уверенными хозяевами своих жизней, и заливистый смех хотел сказать девушек, но буду более честен, если скажу женщин, потому что от девушек в большинстве из них осталось только желание подольше ими казаться…

Неужели я тоже производил подобное впечатление?

Вот, к примеру, из нашего класса, который к выпуску насчитывал двадцать шесть человек, пятерых уже не было в живых. Двое разбились насмерть, попав в аварию, у третьего случился инсульт, у четвертого – передозировка, и… еще один несчастный случай, о котором мало кто что знал… Одним словом трагическая нелепость… Но я не хотел об этом думать. И мало кто хотел вспоминать, а, тем более, говорить о том случае.

Лучше о том, что собой представлял наш некогда дружный коллектив. Как я узнал, четверо ребят занимались каждый своим бизнесом (здесь все в кучу: и купи-продай, и строительные подряды, и туризм), но дела шли весьма успешно, если не считать, что за глаза их называли бандитами. Еще двое – самые настоящие бандиты – каждый отсидел за убийство, и теперь оба работали грузчиками на овощебазе. Еще двое трудились инженерами в местной котельной. Один – следователь в районном УВД, и еще один – репортер в краевой газете – он-то меня и притащил сюда из Краснодара.

Из оставшихся десяти девчонок три уехали учиться в Москву и Питер, и больше о них никто ничего не слышал, остальные же все нашли свое место здесь: кто – в одном из множества пансионатов и баз отдыха, кто – в больнице, кто просто домохозяйкой. Даже первая красавица нашего класса, вечно задиравшая нос и строившая из себя королеву, к которой на кривой козе нельзя было подъехать, и та жила с бывшим физруком из соседней школы и работала кассиром на автобусной станции. Печально, если не сказать больше.

Так что со своей квартирой в Москве, машиной и работой (а еще я не нашел ничего лучше, чем прийти на этот праздник в костюме и при галстуке) я был там словно не в своей тарелке. Да, я не приезжал сюда последние тринадцать лет, но вовсе не потому, что зазнался, а совершенно по другой причине, о которой не хотел говорить. Зато буквально каждый считал своим долгом обратить на это внимание и спросить, не слишком ли все просто для меня, как для жителя столицы? И хоть бы кто-нибудь из них самих сказал, что недоволен своей жизнью. Наоборот, каждый пытался убедить, что это именно то, к чему он стремился всю свою сознательную жизнь. Но стоило только мне сказать, что едва свожу концы с концами, как я в ответ посыпались упреки в том, что прибедняюсь. Сплошное лицемерие и, возможно, зависть. Было бы чему завидовать…

Вот поэтому в какой-то момент я решил ненадолго отойти в сторону. Сидел на холодном пластиковом кресле построенных совсем недавно трибун у края школьного футбольного поля, смотрел в сгущающиеся сумерки и пытался выгнать из головы дурные мысли о прошлом. Знал, что стоит только вернуться в компанию, как они тут же растворятся, но, признаюсь, иногда помучить себя такими воспоминаниями бывает даже приятно – это, наверное, одна из форм мазохизма.

Накрапывал дождь. Я медленно опустил веки и подставил лицо его мелким каплям, колющим кожу микроскопическими иголочками. Услышал торопливые шаги и снова открыл глаза.

– Сань, ты чего тут один сидишь?

Спивакова Юлия, она же Юлька-медсестра. Одноклассница и лучшая подружка моей бывшей девушки, которая получила свое прозвище из-за профессии своей матери, заведовавшей родильным отделением в местной больнице, и потому что время от времени снабжала школьную аптечку всякой мелочью с маминой работы. Пошла по материным стопам и теперь работала там же медсестрой.

Минимум макияжа, как всегда хрупкая с виду, с аккуратно уложенными волосами, в весьма целомудренном шерстяном платьице. Одна из тех девушек, которым не нужны «мэйк-ап» и «пуш-ап», чтобы подчеркнуть свою по-настоящему женскую красоту.

– Да так… Вышел воздухом подышать…

– Грустишь?

– Не обращай внимания, Юль… Просто нахлынуло…

Я постарался выдавить из себя некое подобие улыбки, наши глаза на мгновение встретились, и я уловил в ее взгляде, как мне показалось, искреннее участие и даже тревогу.

– Это из-за Вероники? – тихо, почти шепотом спросила она и, поежившись, обняла себя за плечи.

Я не ответил и только один раз кивнул головой, стараясь не встречаться с ней взглядом. Боялся показать увлажнившиеся глаза, да и голос тоже выдал бы, что я готов пустить слезу. Впрочем, Юлька тоже не искала взглядом встречи, тяжело вздохнула и, глядя через футбольное поле на покачивающиеся за ним деревья, спросила:

– Сколько лет прошло с последней встречи, тринадцать?

– Да…

– И что, никак не отпускает?

– Черт его знает… – я пожал плечами. – Бывает, и думать забудешь, живешь себе, не вспоминаешь… А потом как нахлынет, и хоть в петлю лезь… Тоска, одним словом…

– Ну, ты чего это, Сань? – Юлька подошла ко мне вплотную и, по-матерински обняв за плечи, погладила ладонью по намокшим волосам. – Все это уже давно в прошлом… Прекращай!

Ей богу, не знал бы, что она замужем и у них двое детей, я бы подумал, что она меня клеит, разыгрывая роль все понимающей утешительницы. К тому же, вспоминая школьные годы, могу сказать, что это было вполне в ее духе. Но то ли накопленный жизненный опыт, то ли еще не до конца утраченная вера в людей подсказывали, что сейчас все ее действия и слова искренни.

– Просто у меня такое чувство, что мы оба не сказали друг другу чего-то… Как будто побоялись сделать это вовремя, не успели…

– Эй! – Юлька неожиданно сильно тряхнула меня за плечи. – Хватит! Слышишь? С тех пор уже жизнь целая прошла! Вон, у тебя, ты сам говорил, есть любимая и любящая женщина, которая ждет тебя дома! Вы ждете ребенка… Это ли не чудо, Саня?!

– Возможно, Юль… Но все равно как-то не по себе, честное слово…

– О-о-о, да! Кто бы сомневался… – усмехнулась она в ответ. – Муки совести… Ты не меняешься: снаружи черствый сухарь и циник, а внутри…

– Размазня?

– …чувствительный человек с тонким устройством души. Но, если тебе больше нравится РАЗМАЗНЯ, то – пожалуйста!

Не знаю почему, но я не смог не улыбнуться. Даже рассмеялся.

– Спасибо, Юль! Ты умеешь поддержать в трудную минуту. Этому учат на курсах медсестер?

– Этому жизнь учит… Если хочешь помочь человеку – помоги делом, не можешь делом – помоги словом.

– А если и словом не знаешь, как помочь?

– Тогда не надо делать вид, что хочешь помочь…

Логика в ее словах без сомнения присутствовала. Не знаю, когда Юлька успела стать философом, раньше я за ней ничего подобного не замечал, но сегодня она меня просто сразила наповал своей непохожестью на ту стервозную девчонку, которая, как мне всегда казалось, плохо влияла на Веронику и будто бы даже ревновала мою бывшую девушку ко мне. Наверное, с годами люди на самом деле меняются. Иногда кардинально.

Мои мысли прервал шум мотора и осветивший нас с Юлькой яркий свет автомобильных фар. Это кто-то лихо зарулил на школьный двор и припарковал свое авто на стоянке прямо перед трибунами у футбольного поля.

Разомкнув объятия, Юлька чуть отстранилась от меня и прикрыла глаза ладонью, чтобы свет фар не так сильно слепил. Я тоже встал на ноги и повернулся к машине – здоровенному «Мерседесу» S-класса, хозяин которого уже заглушил двигатель и, погасив фары, выбрался из салона под моросящий дождь.

Это был смуглый чуть располневший мужчина нашего же возраста с густой кудрявой копной черных волос и слегка облагороженной недельной порослью на лице, одетый в черные джинсы и кожаную куртку, под которой навыпуск была надета просторная цветастая рубашка.

– Ба-а!!! Какие люди… – всплеснул он руками. – Извините, если вдруг помешал вашей идиллии… Юль, муж-то знает, что у тебя тут «лова-лова»?!

– Заткнись, Бахти! За собой лучше смотри.

И тут меня осенило – это был Бахти Шекеров по прозвищу Цыган. Впрочем, не только по прозвищу. Он на самом деле был цыганом.

Знаю, это прозвучит странно, но когда-то их табор стоял на окраине поселка за совхозными садами. Чем они зарабатывали себе на жизнь, никто толком не знал, но слухи разные ходили: от похищения людей ради выкупа до откровенного разбоя. Все, что в детстве видел я – это разведение лошадей, организация ярмарочных представлений с гаданиями по рукам и на картах, катание всех желающих в своих кибитках и не прекращающаяся торговля бесчисленными побрякушками.