Пролог

Приветствую вас, дорогие читатели, во второй части романа «На крыльях моей ненависти»

________________

Ее сердце не билось, оно содрогалось от боли…

***

Огонь – невероятная субстанция, способная очаровывать своей сказочной красотой и так же больно жалить. Это двоякая стихия, необходимая человеку для жизни, но стоит только набрать ей силу, как она готова испепелить все вокруг. С огнем связывают многое, особенно боль, несмотря на то, что и другим стихиям принадлежит немало катастроф. Однако мы не говорим: «мое сердце затопило», «в душе бушует цунами», а «в груди – ураган». Для выражения чувств чаще всего употребляются такие сочетания, как, например, «сердце горит, пылает», «в груди пожар», «душа объята пламенем» и тому подобное. Почему все страдания мы непременно связываем с огнем?

Даша завороженно наблюдала за мерцанием свечей в кандило. Огоньки будто бы жили собственной жизнью. Они плясали, извивались, угасали, вспыхивали и даже меняли цвет, словно подстраиваясь под эмоции прихожан.

Воскресная служба давно закончилась, а девушка так и стояла на месте. Она задержалась не потому, что в церкви ощущаются спокойствие и умиротворение, а потому, что ей просто никуда не нужно было спешить…

– Дочка, – окликнул ее знакомый голос. – Пойдем, я напою тебя чаем.

– Спасибо, баб Зин, но я не хочу. Еще немного постою и пойду, – вежливо отказалась девушка.

– Дашенька, ну не мучай ты себя, – старушка подошла к ней и взяла за руку. – Разве можно так убиваться? Милая, время лечит, все наладится.

– Не наладится, – тяжело вздохнула Даша, и свечи друг за другом начали гаснуть, словно бы испугавшись. – Никакое время не поможет.

– Конечно, само по себе не поможет, но чем дольше пишешь карандашом, тем сильнее он тупится, – Дарья непонимающе посмотрела на пожилую женщину. – Придет время, и твоя боль притупится, да и сердце так сильно не будет колоть. И тогда глубокая рана, появившаяся на нем после душевных страданий, сможет затянуться.

– Если бы все было так просто…

– Да, ничто не бывает легким, но тебе, доченька, нужно сейчас думать о другом…

– Не могу я думать о другом, когда рядом столько несправедливости! – в ее глазах вспыхнуло пламя.

– В мире полно злых людей, но ты не должна терять себя. Никогда не забывай, какая ты добрая и милосердная.

– Потеряла, баб Зин, давно потеряла. Той Даши больше нет.

– Глупости, дочка, – отмахнулась старушка. – Люди не могут так быстро меняться в плохую сторону.

– Могут… Их меняют подлые людишки, – лицо девушки исказилось от ненависти.

– Побойся Бога, девочка! – испуганно прошептала бабушка Зина. – Разве можно такое говорить в Божьей обители?.. Идем лучше побеседуем на улице.

Холодный ветер ударил девушке в лицо, сбив с головы черный платок. Даша застыла в дверях церкви, не решаясь его поправить. Небо, затянутое серыми тучами, словно сердилось на нее за сказанное сгоряча.

– Знаешь, дочка, я не вижу больше в твоих глазах веры, – произнесла старушка, перекрестившись. – В них осталась лишь темная бездна, в которой бушует недоброе пламя.

– А как сохранить веру? Как, когда Господь наказывает меня за непонятные грехи?

– Девочка, не греши ты на Бога. Да, на твою долю выпали тяжелые испытания, но, несмотря ни на что, ты должна сохранять веру.

– Внутри меня не осталось ничего, кроме пустоты, – Даша подняла взгляд к небесам, будто ища там ответы.

– Тогда зачем ты каждый раз приходишь сюда? Для чего ставишь свечи, если потеряла веру? – старушка взяла Дашу за руки и посмотрела ей пристально в глаза. – Нет, вера есть, она таится глубоко в твоем сердце. Ты пока не видишь ее за пеленой боли и отчаяния. Но я вижу… Помни, милая, тебе есть ради чего жить. Может быть, сейчас это и не кажется избавлением, но однажды непременно спасет твою душу…

Глава 1

Перед тем как излить душу, убедись, что «сосуд» не протекает. Будучи наивными, мы зачастую бываем обмануты. Из-за чего и вовсе разучились доверять людям… Разучились быть искренними в своих чувствах, разучились быть искренними с самими собой. Со временем жизнь все расставит на места, и вы еще не раз столкнетесь с теми, благодаря которым поймете, что бывают люди, которые никогда не предают, но для этого придется пройти через множество предательств.

Джордж Бернард Шоу

***

ДАША

Уже прошло пять месяцев с того рокового дня, когда ее жизнь оборвалась. Нет, она была жива, но не дышала. Хотя, наверное, дышала, просто не хватало воздуха, потому что он превратился в едкий дым.

С каждым шагом ноги подгибались, а сердце вжималось в спину. Да и находилось ли в груди теперь сердце, способное биться? Нет, оно больше не билось для жизни, оно колыхалось будто умирающий птенец в клетке.

Она совсем не чувствовала, что идет моросящий дождь. Ледяные капли, словно иглы, вонзались в ее кожу, а она не… чувствовала. Да и разве могли бы какие-либо чувства пробиться сквозь нескончаемо вращающийся внутри нее поток боли?..

Ведь могло случиться иначе… Могло все сложиться по-другому, если бы только она не ослепла от любви. Хотя можно ли на самом деле назвать то, что произошло, любовью? Говорят, разбитое сердце долго болит. А её сердце горело из-за потери, так называемой утраты, с которой Даша не могла смириться даже спустя многие месяцы…

Эта боль кричала внутри нее, заставляя душу сотрясаться в ужасной агонии. Порой она зажимала уши руками, чтобы не слышать этого страшного воя, и лишь потом понимала, что в комнате стоит оглушительная тишина.

Даша изо дня в день вспоминала те душераздирающие события, горела, но всё равно прокручивала в голове каждую секунду в малейших подробностях.

Девушка считала, что совершенно заслуженно подвергает себя столь мучительным пыткам, ибо это она виновата во всем…

В тот момент, когда Даша увидела отца на полу, внутри неё словно что-то умерло: то ли остатки чувств к Егору, то ли вера в людей…

Она помнила последний взгляд папы, как сейчас. Он смотрел на нее с мольбой, и эта мольба была вовсе не о помощи, а о прощении. Прежде чем закрыть глаза, отец прошептал невнятно: «Прости меня, дочка».

«Ты не виноват», – закричала Даша в ответ, но он ее уже не слышал. Конечно, она обнимала его до приезда скорой и шептала слова прощения. В тот момент девушка еще не чувствовала всей той боли, которую ей придется испытать спустя неделю… Тогда шок и страх приглушили все эмоции.

Очнулась она лишь в машине скорой помощи, когда ноздри заполонил едкий запах нашатырного спирта, а перед глазами встала картина, как она прижимает к себе отца и раскачивает его из стороны в сторону с диким воем. После медсестры пытались оттащить ее, а она, не понимая, что здесь происходит, хваталась за бездыханное тело, как за спасательный круг.

Дальше потянулись мучительные часы ожидания, та самая неизвестность, доводящая до безумия. Она одна ночью в больничном коридоре сидит на полу, машинально ударяясь затылком о стену. И кажется, что ей от этого должно стать легче, но, увы, не становится… Страх выжигает каждую нервную клетку, как огонь листок бумаги. Секунды ожидания превращаются в часы. Минуты становятся сутками… Слова доктора, словно опухоль в коре головного мозга, причиняют страшную муку. Сначала: «Состояние вашего отца очень тяжелое, рано делать какие-либо прогнозы», а потом как обухом по голове: «Шансов очень мало». И, несмотря на это, надежда еще очень сильна, и никак не хочется верить, насколько все серьезно. Однако с каждым днем вера понемногу тает. Беспомощность душит, каким-то отчаянием обволакивая сознание…

Даша сидела у кровати отца целыми днями и ночами и отходила лишь по необходимости. Она была бессильна чем-либо ему помочь, не могла вырвать папу из черной бездны, куда он уходил все быстрее и быстрее. Ей оставалось только молиться и просить у Бога, чтобы не отнимал у нее единственного родного человека. И она молилась сутками напролет, сжимая бледную руку отца. Рыдала, украдкой уткнувшись в его неподвижное плечо. Говорила с ним в надежде на то, что он слышит. Умоляла не бросать ее, не оставлять одну на всем белом свете…

Отец умер на седьмой день, так и не придя в себя. У него остановилось сердце. Даша в тот момент как раз находилась рядом с ним. Заметив неладное, девушка тут же позвала врача и, забившись в угол, принялась рвать на себе волосы, наблюдая за тем, как его пытаются реанимировать. Роковые слова «Смерть наступила в восемнадцать двадцать» вонзились кинжалом между лопаток. Этот кинжал она не может извлечь и по сей день…

– Примите наши соболезнования, – гулким эхом доносились до нее голоса медперсонала. – Нам очень жаль…

Но на самом деле никому не было жаль. Никому, кроме нее! Даше не нужны были фальшивые слова сожаления, ей больше ничего не нужно…

Его забрали в морг, а она каким-то чудом добралась до дома. И лишь только там пришло полное осознание случившегося. В квартире ее ждало пустое инвалидное кресло. Кресло, в котором девушка больше никогда не увидит папу…

Наверное, та ночь стала для нее самой ужасной. Когда умерла мама, ей еще было за кого зацепиться. Даша тогда ухватилась обеими руками за отца. А теперь она осталась совсем одна. И как бы бедная девушка ни пыталась удержаться за край обрыва, стало ясно, что в итоге она все равно рухнет в пропасть, потому что никто не появится из пустоты и не поймает ее руку…

Боль от потери разрывала все органы. Она кричала в пустоту, но не могла выпустить пламя, выжигающее душу. Никогда еще Даша не рыдала так сильно. Она расцарапала себе грудную клетку в кровь, пытаясь вырвать оттуда пылающее сердце, искусала губы и ногти до мяса, вырвала волосы… Но физическая боль не помогала погасить огонь внутри. Ей хотелось умереть, только бы не чувствовать эту муку. И она умерла. В ту ночь прежней Даши не стало. К утру ее сердце будто бы перестало биться, а душа покрылась льдом. Девушка думала, что хуже уже не станет, однако стало, когда тело отца привезли домой… Она смотрела на него, лежащего в гробу, и задыхалась. Легкие будто разъедало кислотой. Ее родной, любимый и единственный лишился жизни из-за нее. Он не заслужил этого, ему бы жить и жить! Ах, как же ей хотелось взять его за плечи и поднять, заставить открыть глаза, но никакая сила в этом мире, никакая безграничная любовь не способны на это. Это та самая грань, когда перестаешь верить в чудо, да и вообще верить во что-либо. Уходит надежда, и остается одна лишь неутомимая боль…

Убитой горем восемнадцатилетней девчонке пришлось самостоятельно заниматься похоронами отца. Единственным человеком, оказавшим ей помощь, была уборщица из церкви, которую ее семья посещала на протяжении многих лет. Лишь баба Зина поддерживала Дашу в столь тяжелое время. Больше никто не пришел на похороны: ни враги, ни те, кого отец считал друзьями вопреки всему. Никто не соизволил почтить его память. Больше всего девушка злилась на дядю Витю, с которым папа проработал почти десять лет плечом к плечу. Это из-за него ее семья оказалась в таком сложном положении. Лишь он знал правду о том, что отец не виноват. Знал и молчал столько лет. Знал и все равно не осмелился прийти, чтобы проститься… Только перевел ей на карту пятнадцать тысяч на похороны, которые Даша бы с удовольствием швырнула ему в лицо. Пусть у нее и не было лишних денег (девушке пришлось даже заложить в ломбард золото мамы), но она все равно не собиралась принимать лицемерные подачки.

Ну и пусть, что у свежей могилы стояло всего лишь четыре человека: Дарья, батюшка, баба Зина и кладбищенский рабочий. Однако больше и не требовалось: ее любовь и скорбь могли затмить толпу.

Она уже не плакала, ибо поклялась отцу, что не прольет больше ни одной слезинки, пока не раскроет правду и не обелит его запятнанное клеветой имя.