Он лежал на узкой тахте в своем кабинете и дышал тяжело, сипло. На лбу выступила испарина, губы потрескались. Черные волосы с первой проседью спутанными прядями лезли на глаза, однако отец даже не потрудился их убрать. Но куда больше меня испугал его мутный взгляд. На миг показалось, что папа меня с трудом узнает.

И я тяжело опустилась на край тахты. Осторожно приложила руку к его лбу и тут же отдернула: тот показался мне раскаленным.

– Папа, ну как же так?! – пробормотала растерянно. – Я… Я сейчас, погоди!

Подскочила, в ужасе заметалась по папиному кабинету. В полумраке – горел лишь небольшой торшер в дальнем углу – зацепилась бедром за письменный стол, привычно заваленный бумагами, исписанными ровными рядами закорючек. Отшатнулась, едва не сбив головой нависающие над столом книжные полки. Кабинет у папы был маленький, захламленный – стол, стул, тахта и разбросанные повсюду книги вперемешку с рабочими тетрадями. Споткнулась еще и о собственный рюкзак, брошенный на полу возле тахты, но все-таки добралась до дверей и кинулась в гостиную.

Я не понимала, как же так вышло. Потому что утром, когда уходила на занятия в Спортивную Академию, папа выглядел вполне здоровым и не жаловался на плохое самочувствие. Помню, поцеловала его в щеку с отросшей колючей щетиной и мельком отметила, что глаза у него красные, а вид уставший. Но решила, что отец по привычке засиделся до утра над своими бумагами, в которых я ничего не понимала, а он не предпринимал ни единой попытки мне объяснить – запретная зона, табу, оставь надежду всяк входящий!.. Поэтому посоветовала ему завязывать с кофе и обязательно позавтракать, а то он на человека не похож.

На это он лишь усмехнулся, а я, помахав ему на прощание, ушла на лекции. Но когда вернулась, то… Получила вот это!

Кинулась к антикварному комоду, добытому отцом на какой-то распродаже – или же привез откуда-то, мне не доложив, – соседствующему с тумбочкой и телевизором, который вот уже больше полугода никто не включал. Плюхнулась на колени, затем принялась судорожно выдвигать ящики, слабо представляя, что мне теперь делать. Со спортивными травмами я отлично справлялась, а с высокой температурой как-то не доводилось…

С третьего раза все же отыскала нужное – жестяную аптечную коробку, в которой бабушка Зина хранила свои сердечные капли и таблетки от давления. Почему-то решила, что там обязательно будет жаропонижающее, надо только хорошенько поискать.

Должно же оно быть?!

Нет, не то! Все не то… И это тоже не годится! Откопала среди множества коробочек с неизвестными мне названиями несколько знакомых пластырей, которыми бабушка заклеивала мои вечно разбитые колени, мазь от синяков и ушибов и еще ртутный градусник. Но так и не обнаружила того, что могло бы сбить высокую температуру!

Наконец, нашла силы признать, что я ничегошеньки не понимаю в таблетках, а рядом не было никого, кто помог бы мне советом – сказал бы, какое чудодейственное лекарство дать отцу, чтобы он сразу же выздоровел! – потому что бабушка Зина умерла еще прошлым летом, дед Вася – на два года раньше нее. Мы же с папой никогда не болели – ну вот совсем! – и эпидемия гриппа, терзавшая Н-ск еще с конца января, к середине промозглого, слякотного марта только набравшая силу, для меня была лишь бубнежем дикторов по радио или мельком увиденными заголовками в новостных разделах. А еще – отсутствующими учениками в моей детской группе по акробатике, которую я тренировала три раза в неделю в Олимпийском Центре.

Ровно до этого дня.

– Ника… – услышала хриплый голос отца. – Ника, подойди!

Я перестала гипнотизировать аптечный ящик и кинулась в кабинет.

– Да, папа! Уже бегу!

Снова опустилась рядом с ним на тахту, погладила его по руке, затем по щеке, после чего вцепилась в мобильный телефон. Какая же я дура! Ну конечно… Если я не знаю, что делать, то существуют вполне компетентные люди, которые это знают. Они приедут и помогут, нужно только набрать заветный номер службы. Срочно, сейчас же!

Но позвонить в «Скорую» отец не дал – схватил меня за руку, сжал сильно, до боли.

– Мы должны вернуться в Боровку, – произнес он хрипло, и я ужаснулась тому, каким странным стал его взгляд. Расфокусированным, словно папа смотрел на меня и не узнавал. – Сегодня же, Ника!

– Пап, ну какая еще Боровка?! – растерялась я окончательно. – Ночь на дворе, а у тебя высокая температура. Наверное, грипп подхватил, им сейчас полгорода болеют… Погоди, я вызову «Скорую», тебе нужно в больницу.

Но в больницу отец не хотел. Вместо этого рвался в Боровку – деревню в трехстах километрах от Н-ска, где стоял двухэтажный деревянный дом с красной черепичной крышей, синими облезшими воротами, летней кухней в небольшой пристройке, банькой и поленницей, которую я так старательно складывала, любуясь своей работой, а она исчезала в два счета, стоило лишь ударить холодам.

– Мне нужно все закончить, – произнес он упрямо. – Я всего лишь в полушаге от разгадки. Осталось совсем немного, Ника!

И попытался подняться. Я протянула руку, чтобы его помочь, но отец меня оттолкнул. Раз за разом старался сесть сам, но так и не смог – не хватило сил. Наконец, хрипло дыша, откинулся на подушку и закрыл глаза.

И вот тогда мне стало по-настоящему страшно. Так жутко, как никогда ранее.

– Ты отвезешь меня на своем мотоцикле, – неожиданно произнес он, и его веки задрожали. – Я не смогу за руль, а то бы сам… Сам добрался!

– Мы обязательно поедем, – пообещала ему, кусая губы – Но сейчас ты полежи, не вставай. Погоди! – Сбегала на кухню, протянула кружку – его любимую, с изображением Красной Площади. Три года назад мы ездили в Москву на экскурсию – папа, бабушка с дедушкой и я. – Вот, выпей… Тебе надо много пить! – Но его зубы клацали о край, проливая воду на домашний халат. – Обещаю, папа! Но сперва в больницу…

И я все-таки вызвала «Скорую».

Ждала ее, изнывая от тревоги возле отца, метавшегося в жару, бормотавшего что-то о золотых куполах и еще крови, которая всех-всех спасет. Затем, не выдержав, сбежала на кухню. Вглядывалась с четвертого этажа в промозглый мартовский вечер, прислушиваясь к звукам проносящихся по невидимому отсюда проспекту машин. Смотрела на качающийся на ветру фонарь возле нашего подъезда, заключенный в желтоватый колпак моросящего дождя, и спящую детскую площадку со скрипучими качелями – в детстве я крутила на них «солнышко», пугая до сердечного приступа старушек на лавочках.

«Скорая» никак не ехала.

Вернувшись в кабинет, я вновь попыталась напоить отца, но его трясло все сильнее. И меня колотило вместе с ним.

– Скоро! – пообещала не столько ему, сколько себе. – Очень скоро они приедут, и все будет хорошо. Тебя быстро поставят на ноги. Вот, – смочила полотенце и приложила на смуглый лоб. Капли потекли по его лицу, испаряясь почти моментально.

– Я уже никуда не поеду, – неожиданно произнес отец совершенно спокойно, и его взгляд стал вполне осмысленным. – Это Красная Лихорадка, Ника! От нее нет спасения.

– Это грипп, папа! – возразила ему. – Всего лишь обычный грипп… От такого не умирают, так что ты мне это прекращай! Какая еще Красная Лихорадка?!

Но слушать меня он не стал.

– Я всегда думал, что времени у меня предостаточно… Много времени, чтобы все тебе объяснить! Но я ошибался. Оно на исходе, а так много тебе не сказал. Ника, ты должна… Пообещай мне, сейчас же!

– Обещаю, папа! – сказала ему, кусая губы. – Вернее, я клянусь, что очень скоро тебе станет получше.

Но он не слушал, твердил свое.

– Пообещай, что ты обязательно поедешь в Боровку и уйдешь через разлом в Улайд!

Услышав это, я едва не взвыла от отчаянья. Ну где же врачи? Отцу становилось хуже, он уже бредил, а они все не едут!

– Какой еще разлом, папа?! – спросила у него, глотая слезы, стараясь не всхлипывать. По крайней мере, не слишком громко. – Что такое «Улайд»?

– В Черной Топи, – произнес отец терпеливо, – есть разлом. Ты знаешь это место, однажды я там тебя поймал… Три сломанных березы, запросто его найдешь! – и он снова схватил меня за руку.

Я уставилась на его длинные бледные пальцы, решив не возражать. Разлом, так разлом…

– Шкатулка, Ника! – продолжал отец. – Обязательно возьми с собой шкатулку. В ней – твое наследство.

– Шкатулка?! – все же не выдержала. – Какая еще шкатулка? Какое еще наследство, пап?! Ты мне это прекращай! Ты что это мне удумал?..

– Не перебивай, нет времени. Возьмешь шкатулку в сейфе в подвале, затем уйдешь через Черную Топь. – Отец снова до боли сжал пальцы. – Наследство, Ника… Все тебе! Но передай королеве Керрае, что она была не права. Она не должна была так делать! Из-за этого все и началось, и теперь Улайду грозит гибель…

– Конечно же, не должна! – согласилась с ним, чувствуя, как рот наполняется кровью из искусанной губы.

Значит, королева Керрая была не права, и Улайду грозит гибель?.. Все оказалось значительно хуже, чем я думала.

– Пообещай мне!

– Обещаю, папа! Вернее, я клянусь.

Поклялась, потому что была готова на все, лишь бы он перестал смотреть на меня вот так – словно застыл на грани, отдавая последние распоряжения, готовый вот-вот перешагнуть черту, отделяющую мир живых от призрачных теней.

– Хорошо, – отец разжал руку, и я уставилась на красный след на своем запястье. – Видар тоже был не прав, – пожаловался мне. – Зря он так… Это было не правильно, Ника!

Дальше я уже не разобрала – кажется, отец снова забормотал что-то о сердце, крови и драконах.

– Не прав, – согласилась с ним глухо. – Конечно же, он был не прав! Они все ошиблись, папа. И наш бывший мэр, который брал взятки, а теперь сидит, и правительство с их пенсионной реформой…

Черт, что же я несу?!

Но отец меня не слушал, упрямо твердил о своей королеве Керрае. Затем внезапно произнес:

– Скажи ей, что Улайд спасут золотые крылья. Это очень важно, Ника! Поклянись…

– Какие еще крылья? – воскликнула я в полнейшем отчаянии. – Как я это ей скажу?!

Но больше ничего связного от отца я так и не услышала. Взгляд его снова помутнел, с губ срывалось лишь неразборчивое бормотание, из которого я смогла вычленить все те же слова о крыльях, крови и драконах.

Черных, красных и золотых.

Но потом все-таки приехала «Скорая», и я смотрела на бригаду уставших медиков, как на сошедших на землю ангелов. Была готова в них уверовать, решив, что они принесли нам с папой спасение. И мои страшные мысли о том, что я вижу отца живым в последний раз, оказались всего лишь глупыми страхами.

Разъедающими мою душу демонами.

Потому что я не могла его потерять! Это попросту не укладывалось в моей голове. Он – крепкий и здоровый мужчина в рассвете сил, на моей памяти ни разу не болел, с чего бы ему умирать от гриппа?!

Ведь от такого не умирают, я… Я где-то это слышала!

К тому же у нас с ним – собственный нерушимый мир, в котором мы очень-очень счастливы, и этот мир не может взять и исчезнуть в одночасье из-за какого-то там глупого гриппа!

А еще, эгоистически думала я, он попросту не имеет права меня бросить, потому что кроме отца у меня больше никого не было. Матери я не знала, говорить о ней в нашей семье было запрещено – очередное табу, придуманное папой. Бабушка с дедушкой умерли, и мы остались с ним одни. Держались друг друга, потому что оба были слегка не от мира сего.

В школе я не слишком-то водилась с одноклассниками, как, впрочем, и в Спортивной Академии. Было несколько друзей с тренировок, которые за глаза называли меня «Бешеной».

Наверное, потому что я никого не трогала, но обижать себя не позволяла.

Папа же был попросту одержим своей работой, которая заставляла его постоянно исчезать то на несколько дней, а то, случалось, и на пару недель. Затем, по возвращении, он днями и ночами просиживал в своем кабинете, исписывая аккуратными закорючками тетрадные листы – он предпочитал ручку и бумагу, хотя на первые свои заработанные деньги я подарила ему лаптоп.

Быть может, потому, что не слишком любил технику?.. Относился к ней настороженно, да и она не особо его жаловала. Бытовые приборы чихали, фыркали и сбоили в его руках, а машину отец водил так, что, став постарше, я частенько сомневалась, доедем ли мы из Н-ска до Боровки в целости и сохранности.

Впрочем, водил он редко – пока был жив дед Вася, тот всегда сам садился за руль отцовской «Ауди», ворча, что папаша у меня с завихрениями. Потом уже я получила права, и этот вопрос разрешился сам по себе.

Несмотря на все «завихрения», я очень его любила, нисколько не волнуясь, чем он занимался и что за таинственные фонды и университеты платили ему зарплату и давали гранты на его исследования. Потому что деньги у нас водились. Но это была очередная запретная зона, в которую он никого не пускал, заявив, что всему свое время и он обязательно мне обо всем расскажет.