Не двигайся, – сказал Эндрю. Склонился над ним и поцеловал.
Время перестало существовать. Секунды превратились в дни и годы, в короткие рваные вдохи между поцелуями, в боль, с которой ногти Нила впивались в подушечки ладоней, в трение зубов Эндрю о его нижнюю губу, во влажное скольжение языков. Ритм сердца Эндрю пульсировал в запястьях Нила, выбивал стаккато в венах. Каким образом человек, взиравший на мир с такой отстраненностью, мог так целоваться, Нил не знал, но жаловаться определенно не собирался.
Он давно забыл, как это – когда к тебе прикасаются без намерения причинить боль, забыл, что такое жар тела. Весь Эндрю был горячим, начиная от пальцев, сжимавших его запястья, и заканчивая губами, от прикосновений которых Нил рассыпался на миллиард частиц. Он наконец понял, почему мать видела в этом опасность. Это отвлекало и приводило в смятение, это было неразумно и недопустимо. Это означало, что он забыл об осторожности, ослабил защиту и отдался на волю запретных чувств, с которыми не совладать. Но сейчас Нил нуждался в этом слишком сильно и плевать хотел на благоразумие.