© Ноэми Норд, 2018

ISBN 978-5-4490-0938-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Высокая волна

«Мы  дети волн, мы  дети слов…»

 
Мы  дети волн, мы  дети слов,
нас надышали, наговорили,
напели, в музыку погрузили,
и вынули из колыбели миров.
И с тех пор мы качаемся
в такт этот, в ритм,
на слова спешим, поцелуи,
сами волны свои создаем – говорим,
сами волны уже, сами – струи.
 

«Цель художника – уловить взгляд…»

 
Цель художника – уловить взгляд,
интонацию веры и страсти,
а потом – пусть велят, запрещают, казнят
все вселенские пытки и власти.
Это чудо – от нежного легкого «чуть»,
эти возгласы не умильны.
На коленях полмира: «Бис!», «Браво!» и «Будь!»
А другие полмира – бессильны.
 

Цунами

 
Моли – не моли, проси – не проси,
море слез – срез хрустальный вдыхаю,
до боли вдыхаю, до рези в груди,
замираю, не выдыхаю —
не дышу – не дышу – храню – последний миг —
последний раз – последний лед – волны и волны —
не  дышу – не дышу – не дышу – только б ни  крик,
ни  рев – ни  шторм – не в час, плачем полный.
 
 
Я и ты. И цунами.
 Гляди! Там – гляди!
За мгновенье до черной смертельной волны,
что горой вознесется, как диво,
что сметет, унесет, навсегда разлучит:
– Посмотри, дорогой, как красиво!
 

«Искусство – тоннель сверхскоростной…»

 
Искусство – тоннель сверхскоростной
между временами:
вытянуть из прошлого
охапку с цветами
или снежинку на углях изобразить.
Или кусочек охры так изогнуть,
что искривится  пространство,
вспять повернет время,
и девочка со скорбными глазами
младенчика протянет в каждый дом.
И на коленях  все.
И мир спасен.
 

«Лунный лик расщепился в мазках…»

 
Лунный лик расщепился в мазках,
и краска с периодом полураспада
бежит, как черная автострада
по зарослям в соловьиных глазах.
 
 
И нету сил акварель эту смыть
с душ, с лиц, с ямочки подбородка,
полизать эту мочку, уши краской залить,
словно глину отмыть с самородка.
 
 
Сколько б ни было черного на лазури морской,
сколько б серого ни прикипело —
вдруг  увидятся слезы  на ладони мужской,
значит вовсе не в красках дело.
 

«Над тобой – голубая река…»

 
Над тобой – голубая река,
лапы лилий и водокрас,
три синхронных форели враз
изгибают на солнце бока.
 
 
И еще три, нагие, гибкие,
в белокурых волнах волос.
Как силен рук прозрачных разброс,
рассекающий заросли зыбкие!
 
 
Черной лодки, как туча, дно
и весла музыкальные капли,
да две тоненьких рыбки – сабли
сквозь твое, осминожье, пятно.
 

«Браво!», «Бис!» – унесут примадонну…»

 
«Браво!», «Бис!» – унесут примадонну
ураганной безумной волной.
О, любовь  к танцу, музыке, стону!
Повторись, не спеши, постой!
 
 
Пусть все мы  в сапогах и кроссовках —
неразрывны с желанием  «Я!»
Я могу также звонко и ловко.
Я могу, и душа моя.
 
 
Нет пределов любви человечьей
стрункой тоненькой в рампах дрожать.
Повтори эти руки и плечи!
Повтори этот жест – не смолчать!
 
 
И летит в ураганном восторге,
в восхищенных влюбленных глазах.
И душа чья-то – пламя в реторте,
повторит каждый призрачный  взмах.
 

«Ну зачем – почему – эта боль – этот взгляд…»

 
Ну зачем – почему – эта боль – этот взгляд,
эта кровь – эта адова мука —
этот пламенный страх – этот выпитый яд,
эхо вечного страшного стука.
 
 
Этот стук – этот стон – этот крик – этот вопль,
этот гвоздь – он в мозгу – он – навеки,
и дележ палача: «Забери это – твой».
Пекла реки и крови реки.
 
 
Этот стук – этот ритм – этот шаг – этот взмах,
эта  черная наша судьбина —
эта  бездна – обрыв, этот  крест – этот  крах —
это – плачет в ногах Магдолина.
 

Даная

«Замри, как лилия в предчувствии шмеля, …»

 
Замри, как лилия в предчувствии шмеля,
отдай лучам – зрачки,  ресницы – дуновенью,
сплетает струи трав вечерняя земля,
закат подобен страсти пробужденью.
 
 
Как яростна атака рта, колен,
как  беспощаден вечный  зов из   рая,
вонзивший  дрожь души в корней кровавый тлен,
стыдливость  и молитвы  презирая.
 
 
И не противься ужасу тоски,
когда закончится безумная атака:
в росе и в семени и ноги, и виски,
и звездный свет, струящийся из мрака.
 

«Не будите. Пусть нежится ветер…»

 
Не будите. Пусть нежится ветер
на больной узкогубой листве,
и некруто хоронятся плечи
в черных кочках и травах.
Чуть свет.
И припухли осиные гнезда,
и роса дозревает в кустах.
И запуталась таволга в звездах.
И запутались руки в руках.
 

«Качнулось небо высоко над нами …»

 
Качнулось небо высоко над нами —
уже не легкими – а жабрами дыша,
уже не ребрами – а сорока руками
притянется к душе душа.
 
 
Нет тела у любви, и все не безобразно,
хочу быть каждой клеточкой твоей,
вне времени блуждать и путать ежечасно
эпоху гениев с эпохой дикарей.
 

«Золотой луч разобьется об солнечные колени …»

 
Золотой луч разобьется об солнечные колени —
лист медленно-медленно падает, синтез и завязей шок.
Не мальва в разрезе – рукам приходится разглаживать,
пленительный и упругий запоминать объем
 
 
В нем есть все для цепных реакций,
от рук в нем рождаются руки, от глаз – глаза и глаза,
и это необратимо – не перекрутишь ролик,
на языке таблетка. Поздно: не пей.
 

Медузы

 
А я говорю тебе: ног не отмыть от песка —
за тем поворотом ползет беспросветная дюна.
Ракушки в карманы? Лезть в волны за ними – тоска,
медузы неслышно бряцают в приливе
на порванных струнах.
 
 
Им что? – Лишь бы ядом больнее хлестнуть по душе,
испуганным криком пронзить пустоту океанов.
Ты плачешь, малыш, постигая в большом мираже,
продажную радугу жалких волшебных обманов.
 

В дешевом борделе

 
*  * *
В дешевом борделе, где запах румяных старух,
где звонкие чибисы пучат глаза сквозь решетки,
там воздух закашленный духом прогнившим протух,
и талии томные ждут восхитительной плетки.
 
 
Кальян, как змею, приласкала хозяйки рука,
соль дыма напомнил звенящие дали,
где в узкой ладье умещалось солдат пол полка,
и сквозь пеньюар телеса до костей полыхали.
 
 
В дешевом борделе фонтаны бордо и шампань
забрызгали стены, шиньоны, подолы.
– Входи, морячок! Не грусти! Щедрым спонсором стань.
Здесь ждут тебя ласки и Китти, и Мэри и Олы.
 

«Салаги! Вам женщин сегодня не хватит…»

 
Салаги! Вам женщин сегодня не хватит.
Всем кубриком к шлюхам спешим,
нас ждут папуаски, венгерки, славянки
и томных кальянов дым.
 
 
Вперед, кавалеры, дерзайте, хватайте
за талии пламенных шлюх,
безжалостно рожами в думки бросайте —
пусть вьется над палубой пух!
 
 
О, море лихое! О, пенные песни!
О, качка матрасов и волн!
Полгода вне дома, хоть лопни, хоть тресни,
лишь кончишь – и заново полн.
 

«Черт – бери! Бес – в ребро! Дьявол – пой!..»

 
Черт – бери! Бес – в ребро! Дьявол – пой!
Мать – ядрена – матрена – за мной!
Закрути – загуди – забодай вас комар —
заряди золотой портсигар!
 
 
Друг, крупье, погоди, оглянись!
Знай, что злато – засохшая слизь
из руки подлеца, из руки мертвеца,
из больных и замученных слез.
 
 
Черт – бери! Бес – в ребро! Дьявол – в пах!
Разве это – пальба – тарарах!
Мать – ядрена – матрена лежит,
а крупье то ли шит, то ли крыт.
 
 
Черт – дери! Дьявол, пей! Снова пас!
Кому – в рот, кому – в дых, кому – в глаз!
Мать ядрена – матрена – прощай!
 

Забодай вас комар,

забодай вас комар,

забодай вас комар,

забодай!

«Четыре нюарные дамы…»

 
Четыре нюарные дамы
подолы не в силах сдержать:
кружатся под барабаны
бутыли, столы и кровать.
Тот – полон, тот – лыс, тот – зануда,
но с каждым приятна кадриль.
Не важно, что бьется посуда,
фонтан извергает бутыль,
лишь хохот – во влагу бокала
окрасятся краешки губ,
текучие ноты вокала
по юбкам огнем пробегут.
Сегодня очкастую целку
все пятеро выклюют в зад,
коза некрасивая завтра
прикинет безумный наряд,
затопчет дремучие линзы.
Как скучно глазеть в окно,
занудой прослыть, ботаничкой
под тридцать смешно и грешно.
А Китти! Кудрявая Китти
умеет себя подать —
так гвоздиком режет по нервам
стеклянным, что слез не сдержать.
Все продано – аж до ребер
последний бутончик завял,
мадеры бокал последний
зачахнет среди одеял,.
и   в сон, в дурь замызганной гари,
среди серпантинных змей,
оплетших бордельный виварий
восторгом заезжих друзей.
 

«Захожу в кафе гладиаторов …»

 
Захожу в кафе гладиаторов —
 море страстей!
Адреналин экватора
под хвостами русалок – блядей.
В море   хмельной химеры
 запросто  не увлечь,
лезвием гордой секиры
 смету  взгляды  липкие  с плеч.
Факи ваши, ухмылки  не вышки,
прямо в лоб – не расстрел,
обожаю в такие минуты
роковой беспредел,
чтоб  в запредельность проклятую,
как в раковину  дышать,
моря волну толстопятую
на серфинге обгонять.
 

Месть шлюх

 
Где длинные волны не замкнуты в трели цикад,
где маленький парус безумная буря стирает,
там чокнутый книжник очки потерял и навряд
найдет их в продутом штормами обветренном крае.
Он будет по заводи сонной напрасно блуждать
и пальцы совать под каменья в клешни и чужие заначки,
и будут русалки шальные над ним хохотать
в предчувствии скорой мучительной муторной качки.
Волна уже близко, решительна гиблая мгла,
слепец не заметит сплошной глухоты наваждения.
Шнурок и кусачки в кармане… Да только добыча ушла,
сбежала, вопя о высокой волны приближении.
Он слеп, злой  душитель русалок, насмешливых шлюх.
Он здесь  утопил и Лили, и Жоан, и  Терезу.
Волна уже близко. Сметая    прощения дух,
подрежет кроваво и выскребет по волнорезу.
 

«Русалка хохочет…»

 
Русалка хохочет,
колеблются жабры
вонючих сардин.
А наш капитан
вмутной заводи пьет
гремучий мартини,
погоду повежливей ждет.