1

Бабушка Чикуэ, подслеповато щурясь, пытливо разглядывала медные кружочки, привязанные к темному, обветшавшему ремню из лосиной кожи. С одной стороны они были гладкие, с другой – испещрены узорами. Именно такие вышивала на своих халатах бабушка Чикуэ; на её изделия музеи записывались в очередь.

Эта крошечная, сгорбленная старушка не признавала никаких швейных машинок, и потому всё делала медленно: кроила и шила халаты по выкройкам, которые ей от матери достались, и каждую строчку ладила кропотливо, одну к другой – ровной линией, а уж что касается орнаментов, то Чикуэ вышивала их в полном одиночестве, чтобы никто и ничто не отвлекало от кропотливой работы: один мелкий стежок, другой – особенным таким нахлёстом, и чтобы нитка ложилась аккуратно, гладко. Когда она была молодой, то за год вышивала по три-четыре халата, теперь – дай Бог, чтобы один сделала.

Музейщики считали, что бабка всё делает в соответствии со старинными традициями, помнит заветы лучших мастериц, да и сами обычаи своего народа знает лучше всех в округе – к ней постоянно ездят музейщики и даже титулованные учёные. Собственно, некоторые из них и строили свои диссертации и монографии как раз на воспоминаниях таких древних бабушек, как Чикуэ. Потому Андрей и принёс на показ ей этот старый пояс, крепко пахнущий полуистлевшей кожей: реликвия несколько лет лежала в сараюшке одного местного рыбака, и, может, он бы о ней и не вспомнил, если бы Андрей не попросил его поискать что-нибудь настоящее, старинное. Мужик маялся похмельем, денег на водку взять ему было негде, а те мелкие поделки из меха, которые он пытался сбыть приезжим туристам, особого впечатления не производили. Такие тапочки и кулоны, сделанные из искусственной кожи и коленкора, можно было купить за меньшую цену в любой городской сувенирной лавке.

Когда Андрей спросил его, есть ли что-нибудь настоящее, старинное – ну, допустим, сэвен¹, посуда из бересты или какая-нибудь шаманская амуниция (на последнее, впрочем, он и не надеялся), мужичок засуетился: «Есть, есть! Только надо поискать. Дровами это старьё завалил. Кому оно нужно сейчас? А этот пояс я сам нашел – в лесу, там старая халабуда стояла, вокруг – идолы. Говорят, что в стародавние времена там святилище было, и этот пояс наверняка носил шаман. Сам я не понимаю в этом ничего, но пояс – старинный, с побрякушками. Подожди, сейчас пороюсь. Я живо!»

Это «живо» продолжалось, наверное, часа полтора. Вместе с другими туристами Андрей успел сходить на берег Амура, где их накормили ухой, сваренной по-походному над костром. Потом экскурсовод – маленькая, кругленькая, веселая женщина неопределенного возраста: то ли ей двадцать, то ли все сорок пять лет – повела всех смотреть валуны, на которых древние люди нацарапали рисунки. Андрей много чего слышал об этих петроглифах, и ему почему-то казалось, что они непременно должны произвести впечатление – хотя бы своей древностью: всё-таки, как говорится, послание из глубины веков. Кстати, именно эти банальности и произносила экскурсоводша:

– Древние люди оставили эти знаки на камнях, потому что хотели донести свои сокровенные знания до потомков, – вещала она в мегафон. – Мы относимся к ним как к археологическим памятникам, но для местного населения эти петроглифы, прежде всего, – культовое место их предков. Гасян – так они его называют. Потомки древних художников ищут здесь кэси – в переводе на русский значит «удача». Ни один местный житель ни за что не придёт сюда с пустыми руками – обязательно принесёт вино, водку и сигареты, чтобы угостить добрых духов, охраняющих Гасян. Тут нельзя громко разговаривать, ругаться, передвигать камни с места на место…

В прибрежных зарослях ивняка как раз сидели три местных парня: перед ними на расстеленной газетке стояли банки с пивом и горкой лежали пластушинки юколы². Уже опорожненная ими бутылка водки валялась рядышком. Троица, не обращая внимания на туристов, горланила:

– Шуми, Амур, шуми, наш батюшка…

Экскурсоводша, подобрав пухленькие губки, вздохнула:

– Каждый отдыхает, как привык. Но вы не обращайте внимания на них. Антирелигиозная пропаганда при советской власти сделала своё дело: люди стали стесняться истоков родной культуры, шаманизм высмеивался, а священные камни постепенно разрушались…

Она говорила монотонно и скучно, повторяя, видимо, заранее заученный текст. Андрей взглянул на камни, на которых слабо просматривались черепоообразные личины, чем-то похожие на маску из фильма «Крик»: там маньяк надевал её, чтобы напугать свою жертву, прежде чем пустить в ход нож.

Личины показались Андрею зловещими, недобрыми. Это, впрочем, подтвердила и экскурсоводша:

– В галерее петроглифов эти изображения занимают особое место, – продолжала она. – Считается, что личины в форме черепов источают отрицательную энергетику. Видимо, они символизируют злые силы природы. Совсем другое дело – вот этот валун со срезанной верхушкой: видите, на нем изображен лось? Посмотрите на него внимательно, откройте ему своё сердце – от этого петроглифа словно исходит лучистая энергия добра и справедливости. Чувствуете? Видите?

Но, как на грех, ярко светило солнце, и на камне трудно было разглядеть линии, складывавшиеся в образ какого-то большого животного.

– А вы наберите воды, – посоветовала экскурсоводша. – Лейте её на камень – влага проявит рисунок. Смотрите, как я делаю, – она брызнула водой на валун. – Этот лось – космический символ: в центре фигуры животного изображена спираль. Она прекрасна и бесконечна, как сама Вселенная! Уже в незапамятные времена человек представлял космос как нечто безмерное, беспредельное, и каждое существо, как этот лось, по мнению древних, несло в себе частичку этой безграничности…

– Но, может, они просто так выцарапали на камне беременную лосиху? – спросила Настя и засмущалась. – Ой, я, наверное, что-то не то брякнула…

– Если бы древний художник хотел изобразить бытовую картину, то в утробе лосихи он действительно нарисовал бы маленького лосёнка, – кивнула экскурсоводша. – А тут, глядите, просматривается явная спираль – вечный космический символ, который присутствует в архаическом искусстве многих народов Дальнего Востока и Сибири.

Настя не стала с ней спорить. Она лишь виновато взглянула на Андрея, которому явно наскучила вся эта вымученная экскурсия. Если бы не Настя, то он, скорее всего, лежал бы сейчас на пляже, купался, пил пиво, поиграл бы в волейбол, а вечером – на дискотеку, как приличный молодой человек. И плевать, что пока он безработный. Это даже хорошо, что кафе, в котором он был поваром, наконец-то закрылось: из-за удалённости от центра города народу сюда ходило мало, публика была не привередливой – максимум спиртного, желательно подешевле, да какая-нибудь незатейливая закуска. Работникам платили мало, кулинарные таланты Андрея оставались, в общем-то, невостребованными: приходилось готовить в основном салатики, бифштексы-ромштексы и куриные окорочка. Так что он уже и сам подумывал об увольнении. Хозяину кафе не приносило прибыли, на которую он рассчитывал, и потому, не дожидаясь полного фиаско, он продал помещение под зал игровых автоматов.

– Не нравится тебе тут? – спросила Настя. – Ну, не дуйся! В кои-то веки культурно отдыхаем, смотрим всякие древности…

– Всё хорошо, – улыбнулся Андрей. – Прикасаюсь, можно сказать, к праистории. И всё благодаря твоей фирме, – он сделал паузу и желчно продолжал, – которая организует для своих сотрудников такие полезные, содержательные уик-энды.

– Язва, – хмыкнула Настя. – Какой же ты язва! Лучше было бы, если бы мы всего этого не увидели? Пролежали бы на пляже, обгорели на солнце, надулись бы пива… Ну, чем лучше-то? А тут – простор, экзотика, уха на свежем воздухе, в конце концов, тебе полезно для здоровья.

– Ага, – иронично кивнул он. – Я прямо разваливаюсь, как столетний дед. Ты думаешь, что у меня не лёгкая простуда, а прямо чахотка уже, – он кашлянул. – А что касается ухи, то если бы я такую сварганил в кафе, то ещё раньше безработным бы стал.

– Тебе же сказали, что уха сварена по рецепту кухни аборигенов, – не сдавалась Настя. – Так у них принято готовить.

– Ладно, – вздохнул Андрей. – У меня претензий нет. Лишь бы тебе, солнышко, всё это нравилось.

– Тебе тоже понравится, – пообещала Настя. – Сейчас нас поведут смотреть шаманские пляски. Говорят, что это – вообще, слов нет, какое зрелище!

Экскурсоводша, поглядев на часы, прокричала в мегафон:

– Господа туристы, нас ждёт культурная программа: древние танцы древней земли, камлание шамана, песни аборигенов. Поторопимся!

Она бодро засеменила впереди группы, поминутно останавливаясь и оглядываясь, как наседка, считающая своих цыплят:

– Не отставать! – и, глуповато хихикнув, прокричала в мегафон речевку: Кто шагает дружно в ряд? Туристский наш отряд!

Вслед за ней все зашли под широкий деревянный навес над дощатой сценой, сооруженной среди кустов темно-зеленого орешника. Остро пахло горькой полынью и какой-то болотной травой, от комаров не было отбоя: эти проклятые твари, казалось, только и ждали, когда в село пожалуют городские – местных жителей, как заметил Андрей, они облетали стороной. Экскурсоводша велела всем намазаться «Дэтой», не преминув подчеркнуть, что эта «мазилка» – презент туристической компании, в калькуляцию за услуги не входит.

– Аборигенов комары не кусают: у них иммунитет против крососущих тысячелетиями вырабатывался, – пояснила экскурсоводша.

– Что, кровь у них другая? – наивно спросила Настя.

– Конечно, – не моргнув глазом, отвечала экскурсоводша. – И потом, они из каких-то травок сами делают настойку – намажутся, и никакие кровососущие им не страшны. Что и говорить, аборигенные народы Амура привыкли жить в единстве с природой, знают её тайны…

Врала она или нет насчет какой-то особенной травяной настойки – неясно, но местным жителям комары действительно почти не досаждали. Может быть, этим кровососущим тварям больше нравились изнеженные горожане – лакомее, так сказать. Не садились они и на артистов из здешних женщин: нарядившись в халаты, они старательно прыгали по сцене, изображая то чаек, то уток, гортанно вскрикивали, смешно вертели задами, приседали, усердно притопывали. Потом на сцену взобралась маленькая, сгорбленная в три погибели старушка. Ей подали бубен, и она, полуприкрыв глаза, что-то тихонько начала напевать на своём языке, ритмично постукивая колотушкой по деревянному ободу бубна. Привязанные к нему побрякушки отзывались негромким мелодичным звоном.

– Чикуэ! – шепнула экскурсоводша и восхищенно закатила подкрашенные синей тушью глазки. – Самая большая их мастерица! У неё мать шаманкой была, любую болезнь лечила, и у Чикуэ есть дар: говорят, что вещи, сшитые ею, обладают положительной биоэнергетикой. Ну, что вы ехидно так улыбаетесь? Молодой еще! Ничем, значит, серьёзно не болел. Потому и не верите, молодой человек.

Андрей хмыкнул, но отвечать ничего не стал. Его смешили эти модные нынче разговоры о биоэнергетике, ауре, чакрах и тому подобных вещах. По его наблюдениям, как правило, ими увлекались дамы серьёзного возраста, желающие, видимо, найти средство для возвращения былой привлекательности, а, может быть, им просто нечем заняться: дети живут сами по себе, муж, если он есть, не проявляет интереса, на работе – скучно, дома – одиноко, вот они и уходят в свои тонкие миры, выдумывают всякие несусветные вещи.

– А зря не верите, – не унималась экскурсоводша. – Мир гораздо сложнее, чем мы о нём думаем. Неужели тут, у этих священных древних камней, вы ничего не почувствовали? И неужели вас не волнует бубен Чикуэ?

Бубен вообще-то волновал. Старушка, можно сказать, была виртуозом: бубен то рокотал как приближающийся гром, то шелестел ветром – будто невидимая ласковая рука проводила по прибрежному ивняку, сгибая тонкие стволы деревьев, и они, распрямляясь, шумели листвой. Иногда бубен замирал, и тогда слышался тоненький перезвон серебряных и медных бубенчиков и колокольчиков, подвешенных к его ободу. Чикуэ смотрела прямо перед собой, и будто что-то видела: её лицо то омрачалось, то она удивленно приподнимала брови, то сердито поджимала сухие бледные губы, то радостно улыбалась – и согласно её настроению звонко пел, громко смеялся и тихонько плакал бубен.

Но от выступления Чикуэ Андрея отвлек тот самый мужичок, который пообещал найти старинный пояс. Он внезапно появился в пыльных кустах лещины позади сцены и, не обращая внимания на бьющую в бубен старушку, принялся призывно размахивать рукой с зажатым в ней поясом. Подвешенные к нему медные кругляшки и другие висюльки зазвенели. Чикуэ прекратила бить колотушкой в бубен и в недоумении оглянулась на пришельца. Зрители подумали, что устроителями представления так задумана какая-то особенная сценка и приготовились следить за дальнейшим развитием событий. Но мужичок лишь выразительно крутил в руке реликвию и не менее выразительно постукивал себя по горлу указательным пальцем.

– Иди, – подтолкнула Настя Андрея. – Иначе он представление сорвет, выпивоха несчастный!

Андрей, конфузясь, махнул мужику рукой, показывая направление, где будет его ждать. Тот пригнулся и моментально исчез в лещине – с веток только облачко серой пыли поднялось.

Пояс, хотя и было видно, что старинный, не понравился Андрею: ветхий, потёртый, изъеденный какими-то вредителями, он не производил никакого впечатления, разве что медные кругляшки интересные: на них темнела прихотливая вязь узоров, сквозь зеленоватый налет патины проступали изображения то ли ящериц, то ли драконов, а на одном диске была выцарапана толстая лягушка.

– Ну, и на что этот пояс годен? – поморщился Андрей. – Старьё какое-то! Я думал, что ты принесёшь что-нибудь экзотическое. То, что можно как украшение в квартире держать.

– Это настоящая вещь, – обиделся мужчина. – Может, она шаману принадлежала. Я бы мог её в музей продать, но говорят, что там за такие вещи платят копейки.

– А я тебе, что, больше заплачу? – хмыкнул Андрей. – Договорились же: на бутылку дам. Да эта ерундовина больше и не стоит. Кому она нужна?

– Ничего ты не понимаешь, – мужчина хлюпнул носом. – Вещь настоящая. Не подделка. И не отдал бы я тебе её, если бы не нужда…

– Ага! – иронично сказал Андрей. – Пусть бы она гнила в сараюшке под дровами.

– Всё равно кто-нибудь из музея бы приехал искать старые вещи – продал бы им, – упирался мужчина. – Не веришь, что пояс настоящий, старинный? Вон у бабки Чикуэ спроси. Она подтвердит.

Старушка уже закончила выступление и спускалась по шаткой лесенке со сцены. Бубен у нее подхватили местные женщины, наряженные в яркие халаты с наклеенными на них узорами из коленкора.

– Вы, городские, ничего не понимаете, – продолжал обижаться мужичок. – Покупаете тут всякие сувениры, и не знаете, что все эти амулеты – хреновина, подделка: настоящего в них ничего нет – мех и кожа искусственные, орнаменты из плотной бумаги, коленкора или обоев вырезаны. Красиво, конечно, но чуть заденешь – всё и облетит, посыплется…

– Да мне похрену, – огрызнулся Андрей. – Просто у меня на стенке висит африканская маска – то ли шамана, то ли колдуна. На день рождения подарили. Игрушка такая. Наверно, в сувенирной лавке купили. Вот я и хотел что-нибудь в таком же стиле отсюда привезти. Для комплекту, так сказать.

– Ну, так и бери этот пояс, – не унимался мужичок. – Он точно шаманский, не обманываю – гадом буду! Трубы у меня горят, понимаешь?

– Ладно, – сказал Андрей. – Послушаем, что бабка скажет.

Чикуэ не удивилась, что молодой русский парень хочет купить старинную вещичку. С тех пор, как в селе построили туристический комплекс, сюда зачастили гости. Приезжали не только из соседнего Хабаровска, но даже из-за границы – японцы, корейцы, китайцы, и несколько раз американцы были. Многих из них интересовали сувениры, и желательно, как они говорили, раритеты. Чикуэ сначала не понимала, что значит это мудрёное слово, зато молодые быстро скумекали, что туристов интересуют древности: иностранцы за них платили долларами. Правда, потом оказалось: если перевести «зелененькие» на рубли, то получается даже меньше, чем обычно стоят самые простенькие поделки. Но пока это расчухали, из села уплыло немало старых халатов, вышивок, посуды, оберегов. Где-то сейчас всё это добро?

Бабушка взяла старинный пояс, чтобы внимательно его рассмотреть. Кажется, давным-давно, когда она была молодой, смешливой девчонкой, такой опояс видела на шамане Коя из рода Одзялов. Ох, великий был шаман! Человека насквозь видел: что и где у него болит, о чём думает и что скрывает – ничего от Кои нельзя было утаить. Люди шли к нему из самых дальних стойбищ – кто от недуга просил избавить, кто на удачу покамлать³, кто хотел своё будущее узнать. И шаман никому не отказывал в помощи.

– Это ямха⁴, – сказала Чикуэ. – Настоящий омоль-ямха⁵, и кангора-ямха⁶ тоже настоящие, выкованные из железа – это обычно сам шаман делал, никому не доверял делать кангора, только сам. Смотрите, их тут двадцать семь штук – значит, большому шаману принадлежал ямха. Колокольчиков тоже много. Они отгоняли злых духов, пугали их звоном. А вот это толи⁷, – старуха тронула медные круги. – Обычно их на поясе не носили. Толи привешиваются к ремням, которые шаман надевает на шею. Они для него всё равно что щит: отражают стрелы, пущенные недобрыми духами. Наверное, тот, кому этот пояс принадлежал, великим воином был: смотрите, сколько в толи отверстий, – она провела пальцем по дырочкам в дисках. – Это следы от стрел, пущенных в шамана злыми духами.

– Да что ты, бабушка, за сказки рассказываешь? – вдруг рассмеялся мужичок. – Наука давно доказала: все эти духи – выдумка наших темных предков!

– Хочешь – верь, хочешь – нет, – отмахнулась Чикуэ. – Рассказываю то, что знаю. Толи служили шаману зеркалами, в которых отражались все дела его сородичей. А еще они служили ему щитом. Когда шаман камлал, то на него набрасывались злые сеоны⁸, пускали в него стрелы, метали копья – сколько ударов шаман принимал, столько потом дырочек в толи пробивал.

– Так, значит, пояс самый настоящий? – спросил Андрей.

Чикуэ качнула головой, хмыкнула:

– Да, настоящий. Только тебе его брать не надо. В нём большая сила. Ты с ней не справишься. Этот омоль-ямха должен принадлежать большому шаману.