Пролог

Мы очень мало знаем о людях, населявших наши земли две тысячи лет назад. Можно сказать, что не знаем мы ничего. Есть множество информации о древнем Риме, Греции и других землях расположенных южнее европейской части России. А о том, как и чем жили люди, населявшие берег Чудского озера мы можем только догадываться. Первое упоминание древних славян в «Повести временных лет» датируется седьмым – восьмым веком от рождества Христова. А что было в пятом веке? А в четвертом? А еще раньше? Неизвестно. Эта история ни коим образом не претендует на истину в последней инстанции, вполне возможно, что все было совсем не так. А может быть, наоборот, все именно так и было. В общем, воспринимайте все ниже сказанное, как мою фантазию. Не обращайте внимания на возможные бытовые неточности, допущенные автором повествования. Считайте, что это просто сказка. Хотя, как известно, сказка ложь – да в ней намек.

 Есть вещи ход которых неподвластен человеческому разуму. Их нельзя изменить, можно лишь принять как есть. А есть то, что изменить можно. Причем изменить так, что причины этих изменений не сохранятся в памяти поколений, а последствия вполне дойдут и до наших дней. Именно о таком случае мне и хочется вам рассказать.

Глава первая

А когда надоест,

Возвращайся назад.

Гулять по воде, гулять по воде,

Гулять по воде со мной…

(С) Наутилус Помпилиус.

Ночь незаметно, как это бывает в разноцвет¹ опустилась на лес. Вроде бы и не ночь вовсе, а вечер. Просто нет солнца, и чуть меньше света чем обычно. Чистое небо всё равно сохраняет лёгкий голубоватый оттенок, и звёзды ещё не видны. Будто бы и не темнеет вовсе. Темнеет, конечно, но так постепенно и незаметно, что глаз едва успевает заметить эти перемены. Луна выходит на небосклон, и густые кроны деревьев отбрасывают длинные, словно нарисованные углём, тени на землю. Но, не успеешь оглянуться, и снова светло. А ещё через час над рекой поднимется ярило² золотя вершины деревьев и заставляя росу светиться миллиардами маленьких радуг, и снова начнет ежедневный обход своих владений. Так было вчера, так будет и завтра. Вместе с ночью, на землю пришла и прохлада. Третьяк подбросил ещё поленьев в прогоревший костер, наблюдая, как огонь жадно облизнулся по сухим древесным волокнам. Столб искр поднялся вверх, исчезая где-то над головой, где ветви деревьев плотно сплелись, образуя зелёный купол. Впрочем, палки были не слишком сухими, поэтом вместе с искрами поднялся и густой дым, защипавший глаза. Ну и хорошо, подумал он. Весь дым комарам, ему не жалко. Река, нагревшись за день отдавала свое тепло белесым, густым туманом, стелющимся по воде невесомым саваном.  Все звуки в этом тумане слышались более отчётливо, и как будто ближе находились те, кто их издавал. Каждый шорох. Каждый взмах крыльев, каждый вскрик ночной птицы, или зверя. Кто бы это не был. Лесные птицы или звери, а может духи леса, или сам Святобор.

Раздался всплеск на реке, сильный, громкий. То ли сом поднялся с глубины глотнуть воздуха, и хлопнул по воде хвостом, неповоротливо разворачиваясь, то ли щука гоняет мальков, рассеивая веером их беззащитные стайки. А может и Вилы³ балуют. Это река, всякое может быть.

Хотя Андрей учил, что ни Святобора ни вил не существует, а под их личиной выходят к людям демоны из преисподней – слуги падшего ангела, сатаны. Андрей, безусловно, был очень мудрым учителем, знал много языков, мог спокойно говорить и с водью, и с ижорой и с древлянами, но все равно он пришлый. Откуда ему знать? Ведь это там, в его краях могли быть демоны, а здесь все иначе.  Думать так было грешно. Неправильно было так думать, и Третьяк старался гнать от себя такие мысли, Андрей их не одобрил бы. Но они, упрямые, снова селились в голове. Не иначе как демоны их и насылали. Искушали его, проклятые. А может и не они? Может Бог его испытывал? Третьяк не знал. И спросить было не у кого. Не первый уж год ходил он по землям Русичей, и нёс им слово Божие. Коряво нёс. Впрочем, как умел.

Семь лет минуло с той поры, как прошел по земле Ладожской да Чудской апостол Андрей, направляя стопы свои от Скифов к Варягам. Где он сейчас, и что с ним, Третьяк не знал. Жив ли? Или, уже ушел из этого мира земного в мир иной, к отцу нашему небесному? Про то тоже неведомо. Семь лет назад остановился в их городище странный путешественник, непохожий ни на одного из приходивших ранее. Откуда то знал он множество языков, причем мог свободно общаться даже на том, который слышал первый раз в жизни. Да так чисто, что никто и не распознал бы в нем пришлого. Это по говору, а вот речи его, напротив отличались от всего, что рекли приходившие ранее. Нет, случалось, заходили к ним и волхвы из далёких мест, и странники, говорившие чудно и непонятно. Мало знавшие местный язык, и общавшиеся чаще всего на пальцах, аки немые, за что и звали их немцами. Захаживали и говорливые, очень интересно рассказывающие о землях, лежащий далеко к югу от Чудского моря. Но это скорее были местные, которым довелось побывать в тех краях, и посчастливилось вернуться обратно. Жил у них в поселении, и старик Ратибор, проведший в рабстве несколько лет в далёком городе Риме, где, как говорил он, дома были построены не из теплого дерева, а напротив холодного камня. Много всяческих чудес и небылиц рассказывал Ратибор про свою жизнь в неволе. И про то как удалось бежать ему однажды, и про свой нелегкий путь домой, занявший без малого три года. И про то, что приключилось с ним, во время пути оного. И неизвестно было, что в его сказах правда, а что вымысел.

Андрей же быша совсем другим. И речи тоже вёл другие. Странные речи. И оттого ещё более интересные. Говорил он о мире, что находится по ту сторону жизни. И о Боге, ждущем нас там, и любящем, как родной отец. Отец строгий, но справедливый. Не Святовик, не Триглав, не Ярило с Перуном.⁴ Нет. Бог другой. Единый, и самый главный. Порой сложно было понять Андрея, но не потому, что плохо изъяснялся, а потому, что, то, о чем он говорил, не укладывалось в голове у Третьяка. По словам Андрея Бог был один, но его было трое. И сын Божий Иисус был Богом, и как-то так выходило, что сын его и был он сам. Вот этого Третьяк никак не мог уразуметь.  Остальное напротив было более менее понятно. Бог любил чтобы люди выполняли его законы, запреты и заветы. И тех, кто выполняет, ждёт награда после смерти. А тех, кто не выполняет соответственно – наказание. А до этого времени Бог зриши⁵ за ними сверху, все видит, и все знает.

Короткая июньская ночь подошла к концу, рассвело так же незаметно, как и стемнело пару часов назад. Третьяк подкинул в костер ещё дров, встал потянувшись и взяв в руку прислоненную к дереву острогу начал спускаться к реке. Самое время рыбалить. Походка его стала лёгкой, пружинящей и неслышной. Нога ступала осторожно. Ни один сучок не треснет под пятой, ни один листик не зашуршит. Третьяк спустился к берегу и стал медленно двигаться вдоль кромки, внимательно всматриваясь в темную, движущуюся водную гладь. Рыбарь не торопится, хоть и знает, что смысл острожить рыбу есть только пока не взойдёт солнце. А дальше всё, ничего не увидишь. Плавны и выверены его движения. Шаг, пауза. Ещё шаг. И снова остановка. Внимательно всматривается он в темное зеркало воды. Потом снова делает осторожный шаг. Пройдя так несколько метров, он замирает, пару минут стоит абсолютно неподвижно, а потом очень медленно поднимает вверх руку, с деревянной острогой. Резко, практически без замаха, отправляет её вниз, в воду, целясь во что-то, увиденное им в воде.

Острога ушла под берег, но ни в кого не попала. Третьяк вытащил её за привязанную к концу тонкую льняную бечеву, аккуратно смотал верёвку кольцами, и взяв свое орудие на изготовку, снова двинулся вдоль берега. Ещё один раз безрезультатно повторил он свой бросок, и только с третьей попытки ему повезло. Войдя в воду острога уткнулась в широкий рыбий бок, и прочно там застряла. Третьяк аккуратно, чтобы не слетела добыча, подтащил острогу за верёвку к берегу и уже не таясь, спустился в воду. Глубина у берега была чуть выше колена. Обратно он выбрался держа в руках леща весом не менее трёх гривен.⁶ Обратно к кострищу пошел уже не крадучись, по пути проверил заряженные с вечера верши. К улову добавилось ещё с пяток средних плотвин. Славная ловитва! Будет чем позавтракать. Солнце ещё не взошло, и можно было продолжать рыбалить, но уже не было необходимости. Пищей насущной на день он себя обеспечил, а более и не требуется. Жарко. Рыбу долго не сохранишь. Да и пока идёт он вдоль реки, всегда сможет поймать себе ещё. А значит, не пропадет.

К слову, Андрей рассказывал, что тоже с братом были они ловцами рыбы, пока не встретил их за этим занятием сын Божий, и не сделал ловцами человеков. Эта фраза тоже была непонятна Третьяку. В их землях бывали случаи, когда по реке поднимались лихие люди, чинили злое, ловили и уводили детей и женщин в полон. Тех, кто не успел укрыться в лесу. Мужчин брали мало. Редко какой муж давал себя увести живым, не забрав с собой пары тройки врагов. Но Андрей только усмехался в ответ, и говорил, что он имеет в виду совсем другое. Только вот как это было объяснить?

Живёт скажем на горе кузнец Златояр, и пришли к нему сыновья охотника Белослава, заказать наконечники для стрел. И разговорились. А как то? А как это? А это зачем? А это куда? Интересно же. А потом один из них и говорит, не хочу быть более охотником. Хочу кузнечным делом заниматься. С одной стороны, вроде и благо, братьям своим помогать. Да не дело это, чтобы у Златояра в роду прибыло, а у Белослава убыло. Неправильно это, если жена кузнеца их не рожала и не растила, а как будто сразу они взрослые в роду появились. И ладно бы если бабы. Девок из рода в род как раз запросто отдавали. Да только тоже, больше молодых и незамужних. Вдова, например, уже вряд ли кому понадобится. Если она конечно не знатная травница. Но травницу, никто за здорово живешь и не отпустит. Это что касается прибытку в роде. А у охотника Белослава что получается? Было три сына, а стало два. И добро бы, если тот что мед любит задрал. Тут все понятно, Чернобог забрал. Но совсем другое, когда сам ушел. Но только получается, что кузнец Златояр как ловец здесь выступает. А Андрей получается, ловец тех человеков, что под Перуном да Велесом жили, а теперь истинного Бога узрели.

Эх, корявые мысли у Третьяка, и язык хоть и без костей, а все одно корявый. То ли дело учитель. Он тоже все на примере историй объяснял. И так у него доходчиво все получалось, так понятно. Никогда Третьяк не сможет так же… Наверное, именно поэтому к нему давно уже не относились всерьез все, кто его знал. Считали блаженным. Больным на голову. Третьяк не обижался. Сам виноват. Объяснял бы доходчивей, и относились бы иначе. Но сейчас, когда его проповеди никто из тех, кто его знает, уже не слушал, он решил отойти подальше от своих мест и, как говорил Андрей, нести слово Божие, тем, кто с ним ещё не знаком. Люди должны знать. Знать всё. О своих лживых богах, Андрей называл их идолами, и о Боге едином и единственно истинном. О вечной жизни, и о том, как к ней прийти. Одна проблема, мало кто любит, когда начинают хаять твоего бога и заменять его другим, да ещё и на твоей земле. Могут и побить. Поэтому действовать надо мудрее. Хитрее надо, стало быть. Надо как-то говорить так, чтобы как будто они сами захотели, а не я их уговорил. Вот только как?

Думая так, Третьяк сноровисто почистил пойманную рыбу, здесь же, прямо на берегу. Его руки, привычные к этой работе, знали каждый шаг: от аккуратного вспарывания брюшка до тщательного промывания рыбьих внутренностей в прохладной воде. Выпотрошил, промыл и поднялся наверх, к месту своей сегодняшней стоянки. Солнце, пробивавшееся сквозь утренний туман, уже обнимало лес своими добрыми лучами, грело спину. Дрова, что подбросил он в костер перед уходом уже почти прогорели, оставив после себя жаркие, красно оранжевые угли, светящие подобно диковинным драгоценным камням. Третьяк завернул рыбу в толстые, мясистые листы лопуха, и мастерски зарыл её в угли, стараясь расположить рыбу так, чтобы жар углей окружал её равномерно со всех сторон. Небольшую плотву положил целиком, а на боках леща сделал надрезы, чтобы мясо быстрее прогрелось и приготовилось. Запах запекающейся рыбы очень быстро заполнил окружающий его воздух соединяясь с пряным ароматом дымящегося костра. Тем временем, солнце, окончательно разогнав остатки тумана, огненным шаром поднялось над рекой, и мир словно преобразился. Тёплый утренний свет пронизывал лес, заставляя капли росы на листьях и паутине мерцать, как чудные самоцветы. Третьяк любил это время года. Может не так сильно, как зарев,⁷