I

Русскую историю обыкновенно делят на периоды, но не во всех отношениях выражают этим то, что хотят. Для отделения одного периода от другого берут внешние события, которые хотя имели важное влияние на судьбу народа, но не уничтожали сразу старого порядка и не вводили сразу нового. Постепенно упадало старое, постепенно возрастало новое. Татарское завоевание иначе направило деятельность удельных князей, произвело перемены в связи городов и земель, дало другие размеры народным свойствам; но и долго после татар оставалось больше следов дотатарского времени, чем перемен. Государствование Иоанна III было то время, когда единодержавие взяло перевес над удельностью; но эта эпоха не изгладила признаков жизни, свойственных удельному миру. Деление на принятые периоды годится для школьного изучения событий былевой истории; история бытовая, история народной жизни требует таких граней, которые бы определяли коренные отличия, принимаемые страною и жителями, и заключали в себе главные уклады политической, общественной и духовной жизни народа. Таких укладов русская история до Петра Великого представляет два: удельно-вечевой и единодержавный. Невозможно отыскать такое время, когда между ними повелась разделительная черта. Когда удельность господствовала над всем составом Руси, семена единодержавия пытались пустить отростки, и, напротив, когда единовластие достигло полной силы, отжившие начала удельности, воскресая, оказывали признаки сопротивления.

Картина удельно-вечевой Руси является наблюдателю в таком виде: все дробится, все идет к тому, чтоб каждый город и даже каждое село образовывало самостоятельное целое; и между тем, однако, существует федеративная связь этих частей, без определенных учреждений для поддержки согласия между ними, основанная более на всеобщем чувстве и сознании единства Русской земли и русского народа; управление посредством целого рода князей, из которых ни один, однако, не имеет значения государя; народоправление, выражаемое формою веча – формою, которая в одних местах созрела, в других не созрела, смотря по обстоятельствам; перевес обычая над постановлением, побуждения над законом, личной свободы над повинностью, общинности над единичностью власти, воли живого народа над учреждением; вольница, движение, брожение, кочевание и потому безладица и непрочность.

Напротив, признаки единодержавия были таковы: все народные интересы сосредоточиваются в одном лице, которое становится апотеозом страны и народа, и потому личность его приобретает святое значение; исчезает бытие отдельных частей, уничтожается народоправление, – все стремится к единообразию; преобразование обычая в постановление, сознания в букву закона, перевес повинности над личною свободою, старейшинства над общинностью, стремление к оседлости, установке и покою.

В борьбе этих двух укладов русского быта – удельно-вечевого и единодержавного – вся подноготная нашего старого дееписания. Начала единодержавия со всеми исчисленными признаками постепенно развивались в период татарского господства, но и в более отдаленное время их уже существование княжеского достоинства показывает зародыш единодержавия, хотя в слабой степени. С XIV века, утвердившись на московской почве, оно вступило в явную борьбу с старым противником, истощенным от внутренних надрывов и устаревшим от лет и бед, шаг за шагом брало над ним верх и торжествовало свой перевес освобождением страны от иноплеменного господства и созданием монархического государства с зачатками политического могущества. Победа достигла высшей степени при Иоанне IV; но этот борец-победитель, празднуя свое преобладание над врагом и кознями князей и бояр, претендентов удельности, и бойнею в Новегороде, еще вспоминавшем о своем вече, – в то же время подавал избитому, истерзанному врагу руку на мировую учреждением общинных властей, самоуправою посадов и уездов, со-званием Земской думы, по-видимому вступавшей в права всех веч вместе, уже не для какого-нибудь города или земли, а для целой Русской державы; и наконец, своим духовным завещанием, где он сыну Федору давал независимый удел. Хорошо, что у Иоанна остался только один сын: если б их было несколько, у нас бы воскресла удельность. Оживающий враг избрал тогда на юге России уголок, где мог, оправившись, не только давать отпор своему торжествующему сопернику, но и вторгаться в завоеванные им пределы. Старое удельно-вечевое начало Руси облеклось теперь в новый образ – то было козачество. В лице Ермака оно показало Грозному, чего можно ожидать от него. Между тем по смерти Грозного явился в Москве новый борец единодержавия – Борис Годунов. Он нанес старому врагу новые раны введением кабаков и крепостного права. Зато и старый враг отмстил этому борцу: он ниспроверг его трон; ворвавшись в Россию в образе козачества, покрыл ее развалинами и кровью, повел Русь до ограниченного избрания Владислава, до попытки соединения с Польшею, до полугодичного правления посредством Земского собора… Далее идти он не мог: у него не хватало сил, когда дело шло об устойке на завоеванном поле; единодержавие опять взяло над ним верх избранием Михаила Федоровича, но принуждено было купить свое торжество значительными уступками старому врагу, который показывал громко, что он еще не при последнем издыхании, а должен признать себя побежденным только от неуменья продолжать войну. Вражда между ними, однако, была насмерть и не могла окончиться какими-нибудь взаимными уступками. Едва торжествующая теперь сторона укрепилась, как тотчас же начала уничтожать все уступки, данные во время тяжкой битвы; она вытесняла влияние противника и усилением власти воевод, составлением Уложения, и строжайшим укреплением крестьян, и образованием регулярного войска. Старый враг между тем, казалось, более и более молодел в своей козацкой одежде. Несколько раз соперники подавали друг другу руку, сохраняя в душе злобу, бросали один другому ласковые уверения, думая, как бы уничтожить один другого с корнем и заводом; наконец, улучив удобное время, побежденный столько раз старик отважился на открытый бой. Стал у него борец Стенька Разин.