© Николай Гуськов, 2018

ISBN 978-5-4493-2243-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

1

Я был молодым писателем, которого из-за ранимости понесло в самое сердце океана. Критики презренно отмечали: <>, оставалось воспринимать их шутливо, иначе – ты пропал. Никогда прежде меня столь сильно не унижали, как в момент, когда один довольно значимый для меня писатель, открыто заявил, что мои книги ужасны. Не просто ужасны, а опасны. Опасны, как нож. Или пистолет. Говорил он, что мое творчество – самое ужасное, что есть в этом мире. И вот тогда, когда журналисты окружали меня, когда бесчисленные вспышки фотоаппаратов ослепляли тебя и в голову ничего толкового не приходило, когда моя подруга Мэри утешала меня, когда я смотрел на свое понурое отражение в зеркале, тогда я понял, что мне надоела суша.

Это всего лишь мнение, говорила она.

Не принимай это так близко к сердцу, говорила она.

Но ведь важное, думал я.

Журналисты спрашивали, что я думаю на счет такого броского заявления. А ответить было нечем.

Тебе нужно лишь одно – отдых.

Комната, в которой обои пунцового цвета. Мебель, что скрипит ночью. Два окна, открывающие вид на легкий туман, сквозь который виден порт. Все забыто. Я стою на палубе, взираю на бескрайний простор океана. Все осталось там: воспоминания, нужды и заботы.

Я бросил писательство. Даже не прикасаюсь к пишущей машинке, за меня барабанит по кнопкам кок, который с радостью решил помочь мне писать письма для Мэри. Кок часто говорит мне:

⁃ Брось ты эту сентиментальщину, Господи, ты хочешь, чтобы она тебя бросила? Все, твою мать, знают, что девушки любят мужество. Писатель, не писатель, а надо быть мужественным. Лаконичным, твою мать, и строгим.

За это я и любил этого бородатого мужика. Любил, когда он улыбается, и виднеются чуть желтоватые зубы. Любил, когда он недоумевает, почему пересоленная рыба нам не по вкусу. Любил, когда он курит папиросы и нередко решается протянуть одну мне.

Капитан судна – мой дядя Стив, а если вы спросите его, в честь кого судно названо, он быстро ответит: <>.

Огромная белая надпись «Ева» красовалась на корме.

Штурман – лучший друг дяди. Его борода извивается до самого воротника, закрывая всю шею. А его карие глаза, вечно стеклянные, словно он услышал горестную новость, в задумчивости бегают по полям кроссворда.

Механик самолёта. Одиннадцать букв.

Подающий в бейсболе. Шесть букв.

Резервуар для транспортировки жидкостей. Восемь букв.

Для них я был двадцатилетний евнухоид. Пацан, который не видел жизни.

Но они славные ребята. Отыгрывать роль так называемого юнги весьма забавно.

Так же были Клод, – его тонкие усы могли выдать его за большого ценителя, – Кевин – Пелена испарин на его большом лбу ослепительно блестела, – и Жак, – С этим парнем шутки плохи.

Все они были обычными рыбаками. И теперь я сам стал обычным рыбаком.

Иначе говоря:

Пошутите над Жаком, и он избавит вас от тягостного бремени лишних зубов.

Пошутите над Кевином, и этот толстосум будет ходить понурясь весь день.

Пошутите над Клодом, и ему будет плевать.

О, посмотрите на эту тушу. От избыточного веса он неуклюже семенит. Этот человек – энциклопедия на двух толстых ногах и с двумя лихорадочно держащими карту ручищами. В самый разгар стремительно развивающегося разговора о шлюхах, его рот раскрылся и изрыгнул: <>. Все головы повернулись к нему. Затишье. И снова разговор о шлюхах.

Если вы сидите у палаты со своим больным ребенком в местной больнице, то рядом с вами обязательно будет подобный человек.

Здравствуйте, миссис.

Ваш ребёнок болен потому что он слишком игрив.

Как телёнок, случайно прыгнувший в пасть волка.

Таких людей не стоит обделять своим, хотя бы холодным, но вниманием.

Но Джерри, – как и все остальные, – человек обаятельный.

А на палубе, когда ветер свистит в ушах, а по телу пробегает слабая дрожь, твоя кожа бледна как никогда, вдыхая горький табачный дым, что жжет твое горло, все, что происходило ранее, вдруг забыто. Все сконцентрировалось в одну материю, которая исчезла прочь. А осталось лишь: Смех Стива, когда он надулся ромом, запах жаренной рыбы и матрас в каюте, пропитый потом.

Это и есть полное умиротворенное забытье.

Ты не долго находишься на судне, именуемое Ева, но уже стал рыбаком.

На носу скопились спутанные сети, в некоторых из них смердят кишки рыб.

Мойва.

Форель.

Семга.

Тунец.

Трудно разобрать из этого изобилия кишок и голов, что чему принадлежит.

А там, на кухне, в темном углу скопились безжизненные потертые шинели немецких солдат. Все продырявленные пулями.

Я ничего не смыслил в этих удочках и снастях. И, сказать честно, ничего смыслить и не хочу. Возможно, продержусь тут еще неделю, и меня заставят работать.

Краткий экскурс по концепции промышленной рыбалки.

Спросите Стива, что это за шинели в углу.

– Эта яхта была мобилизована при второй мировой.

Зачали Стива в Англии, родился он в Америке, а вырос в Ирландии. Сам он считает себя полностью ирландцем. И душой, и любовью выпить.

Каждый день, продуктивный или нет, сводится к столу. Длинный стол из красного дерева, это ведь небывалая роскошь. Разумеется, он уже избит временем. Трещины и царапины по всей его поверхности. Мы все уселись на нем, а Стив, достав три бутылки рома, промолвил монументальные слова:

– Ну что, братья, попробуем напиться до той степени, пока нас всех не начнет рвать.

И он улыбнулся, а морщин стало в два раза больше.

Кок не стал ухитряться, и на этот раз снова жаренная рыба. А запах заполонил все пространство, проникая в наши ноздри и вызывая обильное слюноотделение. Возьми вилку, и проткни эту золотистую корочку.

Можно питаться рыбой больше месяца, прежде чем она начнет вызывать у тебя тошноту. Преодолей тошноту – и каждая рыба, любого способа приготовления, станет чем-то вроде слитка золота, которое