Посвящается нашей кошке Пусе

Был уже день, когда я сел на кровать и подумал: «Сегодня Пуся умрёт». Всю весну, пока мы прятались от карантина на даче, наша кошка просидела в городской квартире одна; иногда только заходила таджичка, уборщица из нашего дома, чтобы за ней убраться и освежить еду и воду. А августе, перед тем, как уехать в Крым, мы отвезли её в гостиницу для животных в Котельниках (или, как мы шутили, «Котейниках»). Там Пуся провела полгода, пока мы не вернулись из Крыма. Тогда мама подыскала ей место подешевле – деревенский дом под Александровом, где пожилые супруги на деньги кураторов содержат бездомных животных. Забрав Пусю из Котельников, мама тут же, не заезжая домой, повезла её на электричке в деревню Струнино – челнок общей длиной километров двести. Выезд в Котельники я проспал. Хотел подъехать на Ярославский вокзал, чтобы хоть в Струнино поехать вместе, но, во-первых, опоздал, опять закопавшись в делах, а во-вторых, когда я уже вошёл в вестибюль метро, позвонила мама и сказала, чтобы я не ехал – вокруг «уёбище», повсюду полиция, кордоны, ограждения. В тот день был митинг. Я, сильно не упорствуя, развернулся и пошёл мимо Всехсвятской церкви в Ленинградский парк. Погода была ясная, снежная, и я наслаждался внезапно начавшейся прогулкой. Со взгорка в центре парка, на котором стояла часовня, дети катались на ледянках. Остановившись возле белого, похожего на ангела обелиска, я позвонил маме. Уже под периодические реплики голоса, объявлявшего станции, она рассказала о том, что ещё в такси Пуся обделалась. На это я сказал: «Надеюсь, из Струнино Пусю мы заберём уже мёртвой». Сказал с той пьянящей лёгкостью, с какой совершается и говорится всё, когда ты подхвачен порывом гнева. Мне казалось, я тогда лишь выразил общую надежду. Но мама, пусть даже внешне, её не разделяла. Проворчав что-то типа «нельзя так говорить», она продолжила: по вокзалу ходила какая-то задрипанная карлица с вывернутыми наоборот ногами и крыла всех матом; когда мама пошла мыть кошку в вокзальный туалет, к ней там пристала ещё какая-то сумасшедшая, которая передразнивала Пусино мяуканье. А сейчас на скамейке перед мамой воняет бомж, сидя в ожидании контролерской экзекуции. В общем, обыкновенное вокзальное «уёбище», как и было сказано ранее.

Мама вернулась только ближе к ночи, уставшая, измотанная, но без Пуси. Последние годы мамина жизнь была подчинена капризам и горестям старого больного животного. Пуся писала на кровати, Пуся постоянно и настырно требовала еды, по ночам Пуся скреблась под дверьми и сваливала с тумбочек всякую мелочёвку, чем провоцировала Луи, нашего йоркширского терьера, который тут же начинал гавкать, будя своим лаем маму.

Как-то, насмотревшись на мамины страдания, я пересказал ей сюжет рассказа «Черный кот» Эдгара По. Как главного героя неизъяснимо раздражает его кот, как он сначала его изувечивает, а потом и вовсе убивает. Особенно маме понравилась сцена в подвале, когда полицейский слышит мяуканье из-за стены, в которой замурована жена главного героя. Несмотря на актуальность темы, мама так и не прочитала рассказ (сколько себя помню, почти ни разу не видел её за книгой), но теперь её мученическая участь обрела некое культурное основание, а телефонные разговоры обзавелись литературными отсылками.

Я помню сцену: день клонится к вечеру, мама, не спав из-за Пуси всю ночь, с помятым измождённым лицом, выходит на кухню. За ней туда прошмыгивает кошка, подбирается к горшку с пальмой, за которым у неё миска с едой. Мама, разбежавшись, как футболист перед пенальти, и сдавленно ругнувшись, даёт Пусе ногой под бок, и та улетает с кухни. Слышится скрежет её когтей об паркет; мамино лицо скривилось в злобной гримасе; а я смеюсь, как смеюсь всегда над тем, над чем нельзя. И вот этот мяч улетел далеко-далеко, за сотню километров от Москвы, где ему за определённую сумму очень даже рады. Но теперь на лице мамы, сидящей понуро на кухне, написана жертвенность. И я злюсь не тому, что она всячески пытается меня уколоть этой жертвенностью, а тому, что знаю, что у неё есть на это полное право – я не помог ей с перевозкой Пуси. И я должен покорно под этими уколами стоять. Но именно потому, что должен, я не стою, и на мамины вздохи и слова об усталости отвечаю грубо. Тогда через жертвенность на мамином лице прорезается злоба.

Спустя неделю пребывания на новом месте Пусе резко поплохело. Она стала вялой, отказывалась теперь от еды, всё больше лежала у себя в вольере, хотя другие кошки свободно гуляли по дому. И скобочки в сообщениях Светланы, хозяйки дома, с весёлых сменились на грустные.

Мама постоянно была на телефоне, вроде как порываясь ехать за кошкой, но, как всегда, когда нет особо желания, ожидая какого-то сигнала извне. Светлана свозила Пусю на анализы – всё плохо, разрушена печень, отказывают почки. Естественно, ведь в последние годы мы не кормили её, а закармливали, лишь бы она заткнулась. Нужны были диеты, таблетки, но от них Пуся отказывалась; нужны были уколы, но их мы последние полгода не делали. Рефреном звучала фраза: «Было упущено время». Но я никак не мог взять в толк, для чего именно. Чтобы ещё немного продлить бренную жизнь этого несчастного существа? Чтобы ещё немного продлить наши мучения? Я не понимал этого, когда летом носил Пусю на уколы и её костлявое плешивое тельце казалось мне особенно уродливым в остром свете ламп над железным столом. Я не понимал этого сейчас. Но теперь я постоянно думал о смерти. Она стала неприятным гостем, который в скором времени непременно должен был наведаться к нам и в ожидании которого все иные хлопоты потеряли своё значение. Смерть пряталась между строк каждой книги, смотрела на меня глазами каждого родственника, знакомого, прохожего. Все вокруг были беременны смертью, чтобы однажды, ей разродившись, вдруг, неожиданно даже для самих себя, закрыть глаза, сложить руки на груди и закатиться в печку или опуститься под землю. И среди этих трепещущих мамочек был и я.

По ночам я стал просыпаться от кошмаров. Иногда я их помнил и тогда бежал к маме в комнату. Иногда не помнил и тогда просто лежал на кровати, вглядываясь в морскую синеву комнаты и вслушиваясь в едва слышное шипение городской ночи.

Может, это потому, что перед сном я смотрел мультики. Одним из них была «Ведьмина служба доставки» Хаяо Миядзаки. У милой ведьмочки Кики, улетевшей от родни на метле в другой город, чтобы получить аттестат зрелости, был черный кот по имени Зизи, и на новом месте он нашёл себе подругу, белую кошечку. Увидев её, я подумал: «А ведь у меня тоже где-то есть белая кошечка» – и внутри всё похолодело. На следующий день я подошёл к маме и сказал, что нам надо ехать к Пусе.

Было двадцатое февраля, рабочая суббота. Отсидев одну пару (у нас уже почти год была дистанционка), я сел на кровать и подумал: «Сегодня Пуся умрёт. Причём, когда мы уже будем ехать на электричке. Ведь жизнь – это пошлый бразильский сериал».