День 1

Кем бы ты ни был, здравствуй. Мое имя Бэккер. Если ты меня знаешь, то, думаю, ненавидишь. И я заслужил это. А если не знаешь, то тоже будешь ненавидеть. Важно другое: я не знаю тебя. Это помогает быть честным, а это важно. Текст тем и хорош, что есть лишь ты и бумага, один на один с собой. Перед каждым словом приходится думать, взвешивать, что я хочу написать и что нужно написать. Это большой вопрос для меня, потому что, с одной стороны, я знаю очень много, а с другой – хочется очень малого. Точнее, не малого, а простого. Вот, видишь, надо думать, что писать, чтобы без уточнений. Я уже пытался составить хроники, но не получилось. Тогда я думал о том, как рассказать читателю, что стало с его миром. Думал о наследии, как правильно донести будущим поколениям правду. Подходил слишком схематично, получался отстой. А потом женщина, которую я полюбил, сказала, что надо просто быть честным. Честным с собой – только так получится сделать что-то настоящее. Я поверил: у нее опыта сполна, сам читал ее письма, был шокирован качеством. Интересно, знала ли она, где я в итоге окажусь и когда? Этот вопрос был нужен мне. Пойми, я одинок, больше никого нет. И сейчас я так тоскую по ней, что цепляюсь за каждое воспоминание. Просто как-то уже было, что она знала про меня, а я не знал про это. Жуткая мысль, что она знала об этом всем, вот и готовила меня к этому письму. Я не хочу думать об этом. Я не буду думать об этом. А ты не думай о ней плохо. Даже если она знала, но не предупредила или не пресекла, то я понимаю: она либо верила, что так надо, либо не могла это изменить. Я не буду винить ее в том, где я сейчас и в каком состоянии. Не хочу тратить на это время. Ей и так досталось. Она была сильней меня, заслуживала больше, чем я. Вот она – любовь. Это когда уважаешь человека больше, чем себя, любишь за потенциал, стремление и жертву. И я так хочу сказать ей простое спасибо. Прощальное спасибо, чтобы она точно знала: я не держу зла, лишь благодарен за шанс, который она мне дала. Это странная любовь, но она настоящая, честная. Она сделала для меня больше, чем кто-либо в этом мире. Спасибо. Спасибо. Если у тебя есть в жизни кто-то, кто делает эту жизнь лучше, то скажи ему или ей спасибо. Я все хочу извиниться, но не могу. Не буду. Не подумай плохо, мне есть за что, и вроде даже должен бы, но это уже норма. Мы с ней привыкли к бардаку, чтобы выделять стандарт. Мне так не хватает ее сейчас, просто чтобы держать за руку, знать, что я не одинок. Думаю, все это заслуживают. Но с другой стороны, она знает, что я не совсем размяк, просто бы не смог. Это тоже важно – знать, что тебя знают. Другие люди, те, кто тебя понимают, дарят силу. Может быть, это мне и нужно сейчас? Вот почему я так хочу это писать. Текст идет тяжело. С трудом держу карандаш. Дышать еще тяжелей. В целом состояние говно. Пытаюсь посмотреть на себя ее глазами. Наверное, от этого я и не хочу акцентировать внимание на ее имени, боюсь испортить память о ней. Испачкать тем, где я сейчас и как я здесь оказался. Я виноват. Я просто виноват. Мне больно, но я заслужил эту боль. Эта сложная история, может, она и заслужила. Но она не заслужила этого от меня. Вот она, правда: я плохой человек. Когда ты один против мира, то всегда находишь оправдание злу. Но когда есть дом, любимая, друзья, то все иначе. Начинаешь больше бояться за других, чем за себя. Это учит искать и беречь добро, потому что сохранить его важней, чем спасти себя. Мне важно это написать. Важно оставаться честным. Трезвость в моем состоянии – удача. Пока могу, буду писать. Ты меня не знаешь. Рад познакомиться. Мое имя Бэккер. И я умираю.

1

Здесь, на планете Кома, по ночам лишь угольный мрак, уютный и привычный. Простой и понятный настолько, насколько чуждой ему казалась мечта многих увидеть звезды так, как в теории происходит где-то там далеко. И сейчас, в этот крайне непростой день, он как никогда рад наблюдать знакомую тьму, а не какие-то точки на небе, чье еле заметное волнение указывало бы на течение времени. Времени, что в кромешной тьме будто бы замирало, и пусть и ненадолго, но даровало ему передышку в независимости от контекста. День и ночь, тьма и свет, добро и зло – он любил эту понятную простоту, оттого и ценил то ли изоляцию, то ли потерянность их солнечной системы ИМБ во Вселенной. Но было еще кое-что, столь же личное, сколь более важное, чем всякая переусложненная и бесформенная философия запутавшегося ума, и это – дом. В памяти обитал удивительный момент: на его пятый день рожденья дедушка показал редкие фотографии возведения Монолита – индустриальной колонии, ставшей городом для сотен тысяч человек за какие-то сто последних лет. На снимках были поразительные космолеты, транспортирующие не только монструозные строительные машины удивительных форм, но и колонистов, ставших первым поколением в освоении самой большой планеты ИМБ, куда они прибыли с Опуса – столицы по другую сторону солнца. Сначала построили здание больницы в десять этажей. Большое, простое и надежное, оно было названо в честь Перната – основателя и лидера, прожившего почти до ста лет. А потом началось возведение того, что называли блоками: по две сотни этажей каждый, на равном расстоянии от четырех сторон больницы возвышались квадратные массивные здания жилого многофункционального профиля. И вот посреди пустыни, на твердой и надежной поверхности, Монолит пустил корни. Ныне, спустя десятилетия после знакомства с этой историей из уст деда, он смиренно ждет. Ждет, когда привычная тьма начнет медленно рассеиваться, позволив ему узреть родной Монолит.

Прохладный ветер ударил в лицо, боль промчалась по всем мышцам, а зловонье лишь подтвердило скорое начало нового дня. Восход плавно обрисовывал пейзаж, раскрывая вид Монолита с позиции, которую он занял по собственному решению, что, в свою очередь, символично, потому что он находился тут в последний раз именно в тот день, когда город пал. Четыре блока символизировали человеческое величие над необузданной природой ровно до момента, когда западный был отдан в жертву для отчаянной попытки победить врага… С того дня вместо двух сотен этажей торчит уродливый обрубок этажей в тридцать от силы. Северный и восточный блоки уже давно заняты той животной стихией, что стала естественным врагом для всех людей на этой планете. Южный блок, который был правительственным, занят лишь смертью, постепенно разваливаясь на куски, выгоревший изнутри, почему-то все еще тлеющий, словно медленный таймер, ведущий обратный отсчет…

Вглядываясь в ту далекую груду бетона и железа, накрывшего собой одну часть города и перемешавшегося с другой, он вновь вспоминает те фотографии и видео, сопоставляя начало и конец, поддаваясь чудовищной боли в сердце от чувства вины перед потомками… Вины, что сдавливает все органы, подталкивая обратиться к давно усопшим… к памяти тех, кого он подвел и перед кем виновен. Обратиться в отчаянной мольбе о прощении за слабость. Но этого не происходит. Злость всегда была ему лучшим другом, чем отчаяние, так что сейчас, вцепившись глазами в руины Монолита, он готов на все, чтобы обезопасить свой народ и дом от врага – уже не только внешнего, но и внутреннего.

Рядом с ним встал мужчина в старой, но чистой рясе, пряча под ней свои руки. Мертвецкая худоба лишь оттеняла почти просвечивающий сквозь кожу череп безволосой головы. Медленные движения будто бы направлялись самим воздухом, но взгляд и голос пестрили неконтролируемым восхищением самой жизни:

– Прекрасный обзор, не правда ли? – Он смотрел вдаль, немного качаясь на месте. – Умирающее прошлое уступает место цветущему будущему. Человек построил такой удивительный город: крепкий и сильный, но и скромный, без изяществ. Строгость его отражала высоту прагматичного ума. Но этот ум не принял эволюцию. Не принял то, что было заложено его создателем в Наставлении. Интересно получается, не находишь: боги разрушили Аврору, после чего наши с тобой потомки возвели Монолит, сделав его надежней и крепче. Думали, так получится избежать возвращения власти стихий. Но они не учли веру, которую так оберегал Пернат. Ум без веры стремится лишь обуздать неизвестное, чтобы стать выше Матери и Отца. Монолит самоуверенно решил, что сам кует… кует себя, вопреки, никак не ради.

Этот почти измученный человек встал перед ним на коленях, внимательно и с особым сочувствием вглядываясь своим иссохшим лицом, будто бы видит перед собой немощное создание. Хотя сам был почти мертвецом – череп выделялся столь пугающе, сколь казалось, что уже нет никакого лица. Но все же узнать этого болтуна было несложно – Первый Покорный. Перекрыв собой далекий Монолит, он продолжил с едкой злобой:

– Пусть ты и считаешь меня злом во плоти, но та кровь, что окропила мои руки, ровно та же, что окропила и твои. Изменник собственного народа, как ты можешь сгубить столько людей, но винить во всем меня?! Я покорно служу Наставлению Матери и Отца, чьи дары ты стремишься разрушить! Что ты молчишь?! Один в один с Игорем! Упрямо отстаиваешь свою лживую власть! Ты думаешь, он бы гордился тобой? Война за его наследие само наследие и разрушает. Как ты посмел появиться после того, что сотворил с южным блоком? Или тебе оказалось мало? Отвечай!

Тяжело дыша, непривычно раздраженный Первый Покорный потоптался на месте, вновь взглянул на Монолит, после чего возобновил обращение уже с внезапной уверенностью в словах, даже легкая скорбь проскользнула между строк:

– Я понимаю, почему ты пришел без оружия… ночью… один. Безбожник Менард наконец-то устал от крови на своих руках. Раз ты не хочешь ни исповедаться, ни помолиться, то значит, к суду ты уже готов. Жаль, твоей семьи нет с нами… Все заслуживают получить прощение от любимых перед тем, как познают смерть.

Первый Покорный ушел, не одарив его и взглядом, вновь оставив одного. Привязанный к стулу на крыше Авроры, с тряпкой вокруг рта, в черном плотном скафандре, Менард был лысым, с обожженной левой стороной лица и шеей, так что сохранилась лишь часть небольшой светлой бороды. К счастью, зрение и слух не пострадали, но морщины стали более заметны, чем легкая седина на сантиметровой длине неровно подстриженных волос. Менард продолжал жадно вглядываться в далекие развалины своего дома, вспоминая потомков, отпуская налет вины, ведь в одном этот безумец был прав – Менард сегодня познает смерть. Но это та цена, которую он без сомнения готов заплатить, дабы этот день стал тем, когда Война Свобод наконец-то закончится.