Внукам Грише, Стёпе, Маттео, Ване и Роме. Для неторопливого, вдумчивого прочтения и на память отдела.

М.В. Крашенинников

Вместо эпиграфа:

Сатана есть начальник времени беззакония

(ап. Варнава)

Серия “Классическая литература и Святые отцы”. Том 34

Использованные источники в книгах святых Отцов Православной Церкви, в основном взяты из сборника цитат «Сокровищница духовной мудрости. Антология святоотеческой мысли», представленной в Интернете.

Историю появления на свет «Сокровищницы духовной мудрости» издателям удалось узнать из Интернета. В 1973 году над созданием «Сокровищницы..» начали работать протоиерей Михаил Нейгум (†2001) вместе со своим однокурсником Георгием Пономаревым (ныне Митрополит Крутицкий и Коломенский Павел (Пономарёв), а затем к ним присоединились иеромонах Ростислав (Оборотов) (†1982) и протоиерей Иоанн Киевский. Будучи студентами Московской Духовной Академии и Семинарии, они в течение семи лет делали выписки из творений святых Отцов, пользуясь фондами академической библиотеки. Всего было выбрано более шестидесяти тысяч цитат. Это был кропотливый подвижнический труд: цитаты выписывались на карточки, затем систематизировались по разделам.

Идея данной серии принадлежит автору-составителю Михаилу Васильевичу Крашенинникову.

© Оформление. ООО «Издательство Перо», 2025

© Митрополит Павел (Пономарёв) (Пономарёв Георгий Васильевич), протоиерей Михаил Нейгум (†2001), иеромонах Ростислав (Оборотов) (†1982) и протоиерей Иоанн Киевский – выписки из творений и систематизация цитат святых Отцов, 2025

© Михаил Васильевич Крашенинников – автор-составитель, 2025

Эпиграф

…так кто же ты, наконец?

– Я – часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо.

Гёте. «Фауст»

КОММЕНТАРИИ:

Ни одна злоба, ни одна ересь, ни сам диавол не может никого обольстить /иначе/, как только под видом добродетели. Апостол говорит, что сам диавол преобразуется в Ангела света, потому не удивительно, что и слуги его преобразуются в служителей правды (2 Кор. 11, 14–15) (прп. авва Дорофей)…

…Нечистый дух изворотлив и многообразен… Мудрого уловляет мудростью, крепкого – крепостью, богатого – богатством, благообразного – красотою, красноречивого – краснословием… художника – искусством…. (прп. Ефрем Сирин).

Диавол лжет, чтобы обольстить, – льстит, чтобы вредить, – предлагает блага, чтобы причинить зло, – обещает жизнь, чтобы умертвить. (Сщмч. Киприан Карфагенский).

<Уклоняющиеся> от истинной веры следуют заблуждениям других и делаются добровольными проповедниками учения демонов…(Прп. Ефрем Сирин).

Демоны, принося мнимодуховные и высокие разумения, отвлекают ими от молитвы, производят тщеславную радость, услаждение, самодовольство, как бы от открытия таинственнейшего христианского учения (свт. Игнатий Брянчанинов).

Введение от автора-составителя

Роман М.А.Булгакова стал как бы «евангелием» русской интеллигенции 20-го века. Но как быть с Евангелием первого века? Два этих произведения при прочтении не всегда коммутируют друг с другом. Некоторые апологеты дьявола и ныне продолжают писать о «пользе дьявола» и сочувствовать его современному восстанию.

О чём писали святые Отцы на протяжении последних 2000 лет? О любви и Боге, о смысле жизни и смерти…О христианстве в самом полном понимании его. Так давайте проследим за ходом мысли как М.А.Булгакова, так и святых Отцов. На чьей стороне будет наше сердце и наш ум, на той стороне будет и наше поведение в нынешнем веке.

В настоящей книге произведён разбор сущности жизни земной и небесной согласно пониманию их по М.А.Булгакову и по святым Отцам. Где истина? И кто есть Христос? Пусть читатель додумает и решает сам…

…Фактически наша серия открывает вход в чтение нового типа современной литературы: «Классика+Отцы», доступное для любого образованного человека не только для чтения, но и для собственного сочинения книг, подобных нашим.

Использованные цитаты святых Отцов Православной Церкви, в основном взяты из великой книги – сборника цитат «Сокровищница духовной мудрости. Антология святоотеческой мысли», представленной в Интернете.

Автор-составитель Михаил Васильевич Крашенинников.

Часть первая

Глава 1
Никогда не разговаривайте с неизвестными

Однажды весною, в час небывало жаркого заката, в Москве, на Патриарших прудах, появились два гражданина. Первый из них, одетый в летнюю серенькую пару, был маленького роста, упитан, лыс, свою приличную шляпу пирожком нес в руке, а на хорошо выбритом лице его помещались сверхъестественных размеров очки в черной роговой оправе. Второй – плечистый, рыжеватый, вихрастый молодой человек в заломленной на затылок клетчатой кепке – был в ковбойке, жеваных белых брюках и в черных тапочках.

Первый был не кто иной, как Михаил Александрович Берлиоз, председатель правления одной из крупнейших московских литературных ассоциаций, сокращенно именуемой МАССОЛИТ, и редактор толстого художественного журнала, а молодой спутник его – поэт Иван Николаевич Понырев, пишущий под псевдонимом Бездомный.

Попав в тень чуть зеленеющих лип, писатели первым долгом бросились к пестро раскрашенной будочке с надписью «Пиво и воды».

Да, следует отметить первую странность этого страшного майского вечера. Не только у будочки, но и во всей аллее, параллельной Малой Бронной улице, не оказалось ни одного человека. В тот час, когда уж, кажется, и сил не было дышать, когда солнце, раскалив Москву, в сухом тумане валилось куда-то за Садовое кольцо, – никто не пришел под липы, никто не сел на скамейку, пуста была аллея.

– Дайте нарзану, – попросил Берлиоз.

– Нарзану нету, – ответила женщина в будочке и почему-то обиделась.

– Пиво есть? – сиплым голосом осведомился Бездомный.

– Пиво привезут к вечеру, – ответила женщина.

– А что есть? – спросил Берлиоз.

– Абрикосовая, только теплая, – сказала женщина.

– Ну, давайте, давайте, давайте!..

Абрикосовая дала обильную желтую пену, и в воздухе запахло парикмахерской. Напившись, литераторы немедленно начали икать, расплатились и уселись на скамейке лицом к пруду и спиной к Бронной.

Тут приключилась вторая странность, касающаяся одного Берлиоза. Он внезапно перестал икать, сердце его стукнуло и на мгновенье куда-то провалилось, потом вернулось, но с тупой иглой, засевшей в нем. Кроме того, Берлиоза охватил необоснованный, но столь сильный страх, что ему захотелось тотчас же бежать с Патриарших без оглядки. Берлиоз тоскливо оглянулся, не понимая, что его напугало. Он побледнел, вытер лоб платком, подумал: «Что это со мной? Этого никогда не было… сердце шалит… я переутомился. Пожалуй, пора бросить все к черту и в Кисловодск…»

И тут знойный воздух сгустился перед ним, и соткался из этого воздуха прозрачный гражданин престранного вида. На маленькой головке жокейский картузик, клетчатый кургузый воздушный же пиджачок… Гражданин ростом в сажень, но в плечах узок, худ неимоверно, и физиономия, прошу заметить, глумливая.

Жизнь Берлиоза складывалась так, что к необыкновенным явлениям он не привык. Еще более побледнев, он вытаращил глаза и в смятении подумал: «Этого не может быть!..»

Но это, увы, было, и длинный, сквозь которого видно, гражданин, не касаясь земли, качался перед ним и влево и вправо.

Тут ужас до того овладел Берлиозом, что он закрыл глаза. А когда он их открыл, увидел, что все кончилось, марево растворилось, клетчатый исчез, а заодно и тупая игла выскочила из сердца.

– Фу ты черт! – воскликнул редактор, – ты знаешь, Иван, у меня сейчас едва удар от жары не сделался! Даже что-то вроде галлюцинации было, – он попытался усмехнуться, но в глазах его еще прыгала тревога, и руки дрожали.

…<Будь бдительным>, потому что добрый нрав образуется в нас многим временем и трудом, и то, что приобретено многим трудом и временем, можно потерять в одну минуту (сщмч. Петр Дамаскин).

Однако постепенно он успокоился, обмахнулся платком и, произнеся довольно бодро: «Ну-с, итак…» – повел речь, прерванную питьем абрикосовой.

Речь эта, как впоследствии узнали, шла об Иисусе Христе. Дело в том, что редактор заказал поэту для очередной книжки журнала большую антирелигиозную поэму. Эту поэму Иван Николаевич сочинил, и в очень короткий срок, но, к сожалению, ею редактора нисколько не удовлетворил. Очертил Бездомный главное действующее лицо своей поэмы, то есть Иисуса, очень черными красками, и тем не менее всю поэму приходилось, по мнению редактора, писать заново.

Смертный грех есть отречение от Христа, он лишает отрекающегося живой веры во Христа, являемой и содержимой исповеданием уст (свт. Игнатий Брянчанинов).

И вот теперь редактор читал поэту нечто вроде лекции об Иисусе, с тем чтобы подчеркнуть основную ошибку поэта. Трудно сказать, что именно подвело Ивана Николаевича – изобразительная ли сила его таланта или полное незнакомство с вопросом, по которому он собирался писать, – но Иисус в его изображении получился ну совершенно как живой, хотя и не привлекающий к себе персонаж. Берлиоз же хотел доказать поэту, что главное не в том, каков был Иисус, плох ли, хорош ли, а в том, что Иисуса-то этого, как личности, вовсе не существовало на свете и что все рассказы о нем – простые выдумки, самый обыкновенный миф.

Лицемерие есть матерь лжи, а часто оно бывает и поводом к оной. Ибо некоторые утверждают, что лицемерие есть не что иное, как поучение во лжи и изобретатель лжи, с которою сплетается достойная казни клятва.

Кто стяжал страх Божий, тот устранился лжи, имея в себе неподкупного судию, – свою совесть (прп. Иоанн Лествичник).

Надо заметить, что редактор был человеком начитанным и очень умело указывал в своей речи на древних историков, например, на знаменитого Филона Александрийского, на блестяще образованного Иосифа Флавия, никогда ни словом не упоминавших о существовании Иисуса. Обнаруживая солидную эрудицию, Михаил Александрович сообщил поэту, между прочим, и о том, что то место в 15-й книге, в главе 44-й знаменитых Тацитовых «Анналов», где говорится о казни Иисуса, – есть не что иное, как позднейшая поддельная вставка.

Никто из благоразумных не сочтет ложь за малый грех; ибо нет порока, против которого Всесвятой Дух произнес бы столь страшное изречение, как против лжи. Если Бог погубит вся глаголющiя лжу (Пс. 5, 7): то что постраждут те, которые сшивают ложь с клятвами? (Прп. Иоанн Лествичник).

Поэт, для которого все, сообщаемое редактором, являлось новостью, внимательно слушал Михаила Александровича, уставив на него свои бойкие зеленые глаза, и лишь изредка икал, шепотом ругая абрикосовую воду.

– Нет ни одной восточной религии, – говорил Берлиоз, – в которой, как правило непорочная дева не произвела бы на свет Бога. И христиане, не выдумав ничего нового, точно так же создали своего Иисуса, которого на самом деле никогда не было в живых. Вот на это-то и нужно сделать главный упор…

Всякое благо приходит от Господа промыслительно; отходит же тайно от неблагодарных, неразумных и праздных (прп. Марк Подвижник).

…Хвастающий, что достиг познания о существующем, пусть объяснит нам пока природу муравья, а затем уже рассуждает о природе силы, превосходящей всякий ум (свт. Григорий Нисский).

Высокий тенор Берлиоза разносился в пустынной аллее, и по мере того, как Михаил Александрович забирался в дебри, в которые может забираться, не рискуя свернуть себе шею, лишь очень образованный человек, – поэт узнавал все больше и больше интересного и полезного и про египетского Озириса, благостного бога и сына Неба и Земли, и про финикийского бога Фаммуза, и про Мардука, и даже про менее известного грозного бога Вицлипуцли, которого весьма почитали некогда ацтеки в Мексике.

И вот как раз в то время, когда Михаил Александрович рассказывал поэту о том, как ацтеки лепили из теста фигурку Вицлипуцли, в аллее показался первый человек.

Впоследствии, когда, откровенно говоря, было уже поздно, разные учреждения представили свои сводки с описанием этого человека. Сличение их не может не вызвать изумления. Так, в первой из них сказано, что человек этот был маленького роста, зубы имел золотые и хромал на правую ногу. Во второй – что человек был росту громадного, коронки имел платиновые, хромал на левую ногу. Третья лаконически сообщает, что особых примет у человека не было.

Приходится признать, что ни одна из этих сводок никуда не годится.

Раньше всего: ни на какую ногу описываемый не хромал, и росту был не маленького и не громадного, а просто высокого. Что касается зубов, то с левой стороны у него были платиновые коронки, а с правой – золотые. Он был в дорогом сером костюме, в заграничных, в цвет костюма, туфлях. Серый берет он лихо заломил на ухо, под мышкой нес трость с черным набалдашником в виде головы пуделя. По виду – лет сорока с лишним. Рот какой-то кривой. Выбрит гладко. Брюнет. Правый глаз черный, левый почему-то зеленый. Брови черные, но одна выше другой. Словом – иностранец.

Пройдя мимо скамьи, на которой помещались редактор и поэт, иностранец покосился на них, остановился и вдруг уселся на соседней скамейке, в двух шагах от приятелей.

Еретиков, поверженных диаволом однажды и сделавшихся его собственными, он презирает и обходит, и старается низложить тех, которых видит стоящими (сщмч. Киприан Карфагенский).

«Немец», – подумал Берлиоз.

«Англичанин, – подумал Бездомный, – ишь, и не жарко ему в перчатках».

А иностранец окинул взглядом высокие дома, квадратом окаймлявшие пруд, причем заметно стало, что видит это место он впервые и что оно его заинтересовало.

Он остановил свой взор на верхних этажах, ослепительно отражающих в стеклах изломанное и навсегда уходящее от Михаила Александровича солнце, затем перевел его вниз, где стекла начали предвечерне темнеть, чему-то снисходительно усмехнулся, прищурился, руки положил на набалдашник, а подбородок на руки.

– Ты, Иван, – говорил Берлиоз, – очень хорошо и сатирически изобразил, например, рождение Иисуса, сына божия, но соль-то в том, что еще до Иисуса родился еще ряд сынов божиих, как, скажем, фригийский Аттис, коротко же говоря, ни один из них не рождался и никого не было, в том числе и Иисуса, и необходимо, чтобы ты, вместо рождения и, скажем, прихода волхвов, описал нелепые слухи об этом рождении… А то выходит по твоему рассказу, что он действительно родился!..

Крот, ползающий под землею, будучи слеп, не может видеть звезд; и неверующий Богу относительного временного не может веровать и в отношении вечного (прп. Марк Подвижник).

Нельзя насмеяться и поругаться над Богом, нельзя обмануть Его никаким хитрым лукавством (сщмч. Киприан Карфагенский).

Дух хулы и сомнения притаился; но не думайте, что он так скоро оставит вас. Привыкши находить доступ к вам, он все будет подступать, не удастся ли как-нибудь посильнее смутить. Это все испытывают. Потому пишут, что в борьбе с врагом (дьяволом-ред.) не надо никогда слагать оружия, а всегда быть наготове противостать ему (свт. Феофан, Затв. Вышенский).

Тут Бездомный сделал попытку прекратить замучившую его икоту, задержав дыхание, отчего икнул мучительнее и громче, и в этот же момент Берлиоз прервал свою речь, потому что иностранец вдруг поднялся и направился к писателям.

Те поглядели на него удивленно.

– Извините меня, пожалуйста, – заговорил подошедший с иностранным акцентом, но не коверкая слов, – что я, не будучи знаком, позволяю себе… но предмет вашей ученой беседы настолько интересен, что…

Тут он вежливо снял берет, и друзьям ничего не оставалось, как приподняться и раскланяться.

«Нет, скорее француз…» – подумал Берлиоз.

«Поляк?..» – подумал Бездомный.

Необходимо добавить, что на поэта иностранец с первых же слов произвел отвратительное впечатление, а Берлиозу скорее понравился, то есть не то чтобы понравился, а… как бы выразиться… заинтересовал, что ли.

– Разрешите мне присесть? – вежливо попросил иностранец, и приятели как-то невольно раздвинулись; иностранец ловко уселся между ними и тотчас вступил в разговор.

– Если я не ослышался, вы изволили говорить, что Иисуса не было на свете? – спросил иностранец, обращая к Берлиозу свой левый зеленый глаз.

– Нет, вы не ослышались, – учтиво ответил Берлиоз, – именно это я и говорил.

– Ах, как интересно! – воскликнул иностранец.

«А какого черта ему надо?» – подумал Бездомный и нахмурился.

– А вы соглашались с вашим собеседником? – осведомился неизвестный, повернувшись вправо к Бездомному.

– На все сто! – подтвердил тот, любя выражаться вычурно и фигурально.