Книга издана при финансовой поддержке и техническом содействии фирмы «АКСОИД» города Барнаула (директор – Игорь Анатольевич Афонин)

Инициатор проекта —

Николай Сергеевич Байбуза

© Коллектив авторов, 2025

Предисловие редактора

Сразу оговорюсь, что наша книга «Алтай. XXI век. Поэзия» – не антология, а именно сборник стихотворений. Антология предполагает собрание наибольшего количества возможных авторов, поэтому число и объём произведений каждого из них, в зависимости от уровня таланта, плодовитости, известности наконец, часто сильно разнятся в подобных изданиях – от двух-трёх стихотворений у одного до нескольких десятков у другого. И получается в итоге не совсем корректно, можно сказать, не совсем справедливо.

Мы же решили собрать под одной обложкой ограниченное число авторов, живущих или живших в Алтайском крае на рубеже эпох, в конце прошлого – начале нынешнего столетий, и создавших наиболее значительные образцы поэтического творчества. И представить их, насколько позволяет объём издания, наиболее полно, поскольку дватри стихотворения, даже самого высокого уровня, не смогут раскрыть всех граней творчества поэта, показать его истинный масштаб.

В нашем сборнике соседствуют поэты давно состоявшиеся, хорошо известные у нас и в других регионах России и те, чьи стихи в силу разных обстоятельств не дошли ещё до широкого читателя.

Владимира Башунова, Бориса Капустина, Станислава Яненко, Анатолия Егорова уже нет на этом свете, но без их произведений невозможно представить нашу современную поэзию. Именно они задают ту высокую планку, к которой мы все стремимся.

И ещё один важный момент. Это издание не смогло бы состояться без материальной помощи и содействия замечательных людей, искренних и честных подвижников из барнаульской фирмы «АКСОИД» (руководитель – Игорь Анатольевич Афонин). Честь им и хвала!

Валерий Котеленец

Николай Байбуза

Николай Сергеевич Байбуза родился в 1946 г. в Барнауле. Первые стихи опубликовал в краевой газете «Молодёжь Алтая». В конце 1980-х переехал в г. Саратов, где прожил двадцать пять лет, там же вступил в Союз писателей России. Десять лет руководил областной поэтической студией «Азъ». Издал пять книг стихотворений на Алтае, в Поволжье и Москве. Живёт в Барнауле.

Дерево, разбитое молнией

 
В тонкий прутик
молния не бьёт —
молния в него не попадёт!
 
 
Вот оно – высокое – стоит,
в три обхвата, чёрное на вид.
 
 
Ветка – обожжённая рука —
тянется
опять под облака.
К чёрной туче
поднимаю взгляд,
под ногами
прутики хрустят.
 
 
В тонкий прутик
молния не бьёт —
молния в него не попадёт!
 

Лось

В. А.

 
Не научился путать следы —
напоролся на пулю лбом.
Шкуру снимают кривым ножом,
режут от паха до бороды.
 
 
Вырубят с лобной костью рога,
взвесят сердце на липких весах,
в железобетонных домах
отведают с ливером пирога.
 
 
Не шелохнулся столетний кедр.
Псы рычат, требуху теребя.
Конец охоте!
Ноздрями пещер
вечность обнюхивает тебя.
 

Время чёрной рябины

 
Длинным свистом холода
Север гонит в города,
гонит всех бродяг
лесов и полей.
Вот и мне пора в тот дом —
с георгином под окном,
где родное в холода
всё родней.
 
 
Там,
когда бывал не мил,
с ласточками говорил.
Постучусь я потихоньку в окно.
Здравствуй,
мой надёжный брат,
не из каменных палат,
от засилья русских дум
не темно?
 
 
Август
не умея красть,
дал рябине чёрной власть:
хватит чёрных ягод нам,
всем подряд.
Ты опять и клят и мят.
Сто судов тебе твердят,
что и нам пора забыть
Сталинград.
 
 
Пусть продолжит
нашу речь
короля Георга меч.
Мы без нефти и газа поймём:
откровенно говоря,
от вранья и от ворья
нам сегодня
не отбиться копьём.
 
 
Робок свет кремлёвских звёзд.
Ярок у кометы хвост.
Звёздной дуре
не жалеть ни о ком.
Не сойдёт она с ума:
хоть сума ей,
хоть – тюрьма,
не ударит по столу
кулаком.
 
 
Не бывает братский дух
с девяти часов до двух.
Не здороваются братья кивком.
Будь же долго,
русский брат.
даже если – клят и мят,
даже если плохо с правдой знаком.
 
 
Это нам
родных жалеть,
не на четверть,
не на треть —
сердцем, сердцем,
сердцем всем, целиком.
И не нам
мошной трясти.
Господи, меня прости,
я прожил
почти всю жизнь
простаком.
 
 
Радонеж
припас для нас —
и молитву, и приказ.
Наша правда —
не мёд, не елей.
Даже опыт чабанов
стал ясней
без лишних слов:
волчья шкура
овчины теплей.
 
 
Я по-русски говорю:
ни вранью и ни ворью
не служил я и служить не хочу.
Мне закон зимы знаком —
скоро белым сапожком
тихо горло передавит
ручью.
 

Плач по морской пехоте

 
Вы лучшими были,
мы так и запишем в скрижали.
Но выжили карлики,
а вы – двухметровые – пали.
Под чёрным сукном
белоснежное чувство родного.
Другим рассчитаться
на первого и второго.
У вас было сердце большое —
не промахнуться.
Мы тоже не гнёмся,
но можно над гробом согнуться.
Прощайте, морпехи!
Россия от горя оглохла.
Чем вашим родным
потери оплатит эпоха?
Тускнеет в домах
сиротских побед позолота.
Уходит, уходит под землю
морская пехота.
 

Из школьной тетради

 
Прощай, моя молодость.
Всё, я истратил тебя.
От точных наук,
от школьных моралей уволь.
Ножами окраина щерится, темень деля.
И резкая боль перешла в постоянную боль.
Прощай же, сквозняк,
листающий классный журнал!
И вы, мудрецы, наездники добрых сердец!
Что будет со мной —
мне правду никто не сказал.
Я выплюнул зубы
и спрятал в кулак леденец.
Шатается ветер,
слепые тряся фонари.
Мне поздно учиться
быть хватким, удачливым, злым.
Я буду хорошим,
прошу, педагог, не ори.
Я буду любить,
если даже не буду любим.
 

«Скажи спасибо…»

 
Скажи спасибо
и своим врагам:
ты стал сильней,
ловя их злобный взгляд.
Порой полезен,
как лекарство, нам
в известных дозах
и змеиный яд.
 

Август

 
Осень по горло —
кричи не кричи,
дни холодные, как налимы,
ускользают неумолимы,
обрывая мои крючки.
 
 
Ну да ладно,
судьбу не кляня,
запалю костерок среди прозы.
Красным орденом
дикой розы
награждает шиповник меня.
Значит, я не зря по лесам
рвал о сучья свою фуфайку,
с чистым ветром вприкуску сайку
с чуткой сукой деля
пополам.
 
 
Сука ластится и скулит…
Хватит, хватит.
В руках моих пусто.
Попрошайничать – не искусство.
Видишь – птица
от нас летит?
И кричу я друзьям моим:
«Уцелейте под холодами!»
Мне б сегодня
в колени к маме.
Что за праздник неумолим.
 
 
Дым и пепел
по ветру летят
вперемешку с листвой и эхом.
 
 
Не бродягой я в город въехал —
кавалером осенних наград.
Август всех награждал
подряд.
 

Правила хорошего стога

Владимиру Фёдоровичу Бойко

 
Когда змеиногорская погода
тебя к мышам загонит
на ночь
в стог,
по правилам великого народа
почувствуешь и Запад, и Восток.
 
 
Привет, отель, из клевера и мяты!
Привет, норушка,
что ж ты обмерла?
О чём пищишь?
Мне жалобы понятны:
не слышать бы свирели и сверла…
 
 
Прав Монтескьё: ландшафт, сиречь природа,
не просто степи или суходол…
Хотел я глянуть дальше огорода.
Гром громыхнул: «Иди!» —
и я пошёл.
Я шёл на жизнь.
Постыдное начало —
рвать сапоги, тащась куда-нибудь.
 
 
Медведица мне в небе помогала,
вылизывала ярко Млечный Путь.
 
 
Кромсая кедры Древнего Алтая,
бензопила провыла:
«Ты – злодей!»
 
 
Своё земное небом утоляя,
и я вгляделся в правила людей:
и в правила скорбящих иудеев,
которых жгли повсюду и всегда;
и в правила скупые для плебеев,
в которых вифлеемская звезда;
и в правила – чернеть медвежьим шапкам,
где правит бал туманный Альбион;
и в правила – входить
казачьим шашкам
в чужой крестец
через чужой погон.
 
 
Разрублен мир
на бедных и богатых.
Рубцы границ дымятся в письменах.
Считали деньги в каменных палатах,
чернел над книгой мудрости монах.
 
 
Опять в крови крыло совы Минервы.
Двадцатый век в конце путей лихих.
Восток и Запад натянули нервы.
Россия-мать, что в правилах твоих?
 
 
Есть правила: быть стогу и корчаге,
быть пахоте чернее, чем мазут;
есть правила оврага и бумаги;
над пропастью по правилам идут.
А пропасть эта – русская натура,
сама собой же клятая не раз,
в ней – щедрость, диктатура, пуля-дура
и слёзы над травинкой в смертный час.
То подаёт печатный пряник
(гостю),
то распрямит,
то – мордой по стерне…
 
 
Мне кажется торчащей в небо костью
любой из обелисков по стране.
 
 
Двадцатый век кончается.
И вроде
я вижу горы, степи и межу,
мышей в стогу,
послов в Алмазном фонде…
 
 
Россия. Ночь. Один в стогу лежу.
 
 
Песок не сжёг.
Болото не всосало.
В меду не утопил закон тайги.
Я молниями резал хлеб и сало.
Я облаками чистил сапоги.
Мой день восстал!
Он требует расплаты,
он раскалился злостью добела.
 
 
Мне мало силы
клевера и мяты.
Прощайте, мыши, у меня дела.
 

1996–2000 гг. Барнаул – Саратов

Рубеж

Анатолию Корчуганову

 
Высокие сыны
святой земли
здесь разминуться с пулей
не смогли.
Что там себя —
отечество спасти бы;
и не дождаться от своих «спасибо»;
и матушке успеть сказать: «Прости»;
и пустенькой книжонкой не трясти.
 
 
Взрыв!
И навечно в небо головой.
Ах, мама!
И не вздрогнул
шар земной.
 

Рождество

Георгию Блинову

 
Был мальчик лет семи, был бедненько одет,
Пел мальчик тенорком, пел басом статный дед.
Ходили по домам и славили Христа,
Слова любви вросли в безбожные места.
 
 
Не смёрзлись, а слились в живой высокий слог
Роскошный дедов бас и внуков тенорок.
Хрустело Рождество снегами на дворе,
И лютовал мороз, как должно в январе.
 
 
Не уставали петь – ходили стар и мал,
За это белый пар им ноги обнимал.
А ведь могли пропасть – ещё безбожна власть,
Ещё не раз, не два – на снег синицам пасть…
 
 
…И псам сторожевым ещё хватает дел…
А всё же в День Христа мир – нехотя – добрел…
 

«Взгляд сына перехватишь…»

 
Взгляд сына перехватишь —
Боже мой,
как будто жизнью наказал его я.
Мой мальчик,
и до нас, хоть плачь, хоть вой,
над смыслом жизни
мучалось живое.
 
 
Я не смогу свозить тебя в Париж,
отец, необъяснимо бесполезный.
Я замолчу,
и ты поговоришь
о смысле жизни
со вселенской бездной.