Посвящается моему папочке,

покинувшему этот мир,

и моим братьям,

которым нужно стирать любые

артефакты обо мне,

чтобы жить.

Глава 1. Неожиданная встреча

Почему-то считается, что в таких городах, как наш, подмосковный, невозможно встретить ничего удивительного. Но однажды на улице Климова со мной случилась эта история.

Я выходила из Дома художника в белом льняном костюме, с рыжими волосами под шляпкой, когда увидела её – бабуля обыкновенная, хлопковое платье в цветочек, на голове косынка, на ногах сандалии и носки.

– Вот и вроде образование имеют, а ничего не ведают, – сказала она то ли мне, то ли куда-то в пустоту.

– Что? – не поняла я.

– Иий ботом, – проговорила она на каком-то непонятном языке. – А я вот всё знаю. Я же оттуда!

Бабуля показала пальцем вверх. Все понятно, решила я. Скорее всего, из-за жары бабушка получила небольшое помутнение, мало ли что бывает, когда на улице тридцать шесть в тени!

– Не тридцать шесть, а все тридцать восемь! – поправила она.

Тут я остановилась и изумленно на нее посмотрела. Как она угадала мои мысли?!

– Не угадала, а знала, – поправила она.

Я совсем потерялась.

– Ну и как оно, там? – осторожно спросила я.

– Там, – она показала пальцем вверх. – Все так хорошо, как у вас тут никогда не бывает. И не надо вам такое счастье, вы к нему непривычные!

Раз! И бабуля резво подскочила к киоску с мороженым, потребовала у меня сотню и мелочь, что я тут же, разумеется, ей и выгребла из сумки в полном отупении. Она взяла себе два вафельных стаканчика в обе руки и принялась есть каждое по очереди.

Наверное, мне показалось, подумала я, никакого чтения мыслей – скорее всего, я просто бормотала себе под нос, а у бабули тонкий слух. Или бабуля, например, цыганка? Некоторые из них всякие штуки вытворяют.

– А чего вы, бабуля, оттуда, где так хорошо, спустились сюда, где так жарко? – ехидно спросила я.

– Вот в этом-то и весь вопрос, – прищурилась она. – Художника одного хочу навестить.

– Это зачем же?

– Видит много, чего не следует, кисточкой так и малюет, безответственный! Как будто не знает, что все, что рисует, сбывается.

– Ну и пусть пишет. Чего он вам сдался?

– Ой, ну надо же, как мост шатается! Иий жаным! Даже страшно!

Мы вступили на Клязьминский парящий мост, и бабуля радостно раскачивалась на нем. Вдруг на меня упала капля, потом еще несколько, и следом раздался гром. Все небо до горизонта заволокло темными тучами.

– Ого, какие тучи! Надо бежать быстрее! – сказала я. – Моя шляпа рассыплется!

– А чего бежать? Все равно мокрая будешь!

Я усмехнулась и скорее побежала по мосту к ближайшему кафе. Почти успела добежать до входа, как машина, с размаху проехавшись по луже, окатила меня водой с ног до головы.

Сверкнула молния, и я вдруг ясно осознала, о каком художнике идет речь! Геннадьич! Это он несколько лет назад изобразил, как горит рынок! И вот, пожалуйста! Рынка нет, все сгорело зимой. Я оглянулась – бабки на мосту уже не было.

Я скорей побежала к художнику. Увидела его издалека, он стоял во дворе своего дома в мятом белом костюме, с чемоданом и зонтиком.

– Геннадьич! – запыхавшись, позвала я. – Приходила бабушка?

Он смерил меня подозрительным взглядом.

– Приходила, – нехотя кивнул он.

– Ну? Что она хотела? Про какую картину она спрашивала?

– Картина называлась «Все хорошо».

– И что случилось? Ты ее сжег?!

– Зачем же сжег? – не понял он. – Я ее продал!

– Кому?!

– Бабушке.

– Как?! А что на картине?

– Как что? Все хорошо, все как есть, так и написал.

– Подробнее! – потребовала я.

– Ну что подробнее, там, значит, лес, потом поле до горизонта, все в ромашках, понимаешь, тут справа цветы разные, полевые, и в них плутовка притаилась, но зритель ее как бы не видит, она в цветах запряталась хорошо, только хвост торчит. Здесь, как бы сказать, слева идет народ, все такие радостные, счастливые. Идут они вдаль…

– А вдали что?

– А вдали церковь, а за ней как раз то самое.

– Что то самое?!

– Счастье! Я, понимаешь, художественно так изобразил его в виде встающего солнца, подразумевая, что вот он, свет, к нему народ тянется. Да, кстати, я и тебя там изобразил.

– А?! Ты продал бабке картину с моим участием?

Здесь я знатно выругалась и с отчаяния села на мокрую лавку.

– Ты чего, Наталья? Что за нервы?

– Ой, – закрыла я руками лицо. – Что ты наделал, Геннадьич! Бабка же юродивая какая-то. Бегом, пошли догонять бабушку, куда она унесла картину?

– А картину она не унесла, – покачал он головой. – Она ее съела.

– Как?!

– Вот так, с маслом. Ужас, что за бабка! Зато дала мне за нее хорошие деньги, теперь начну жить как приличный человек!

– Все пропало! – поняла я.

Когда я, расстроенная и мокрая, наконец добралась до дома, я подумала: неужели же из-за глупости Геннадьича и какой-то бабки у меня никогда не будет все хорошо? После всего, что со мной произошло – бросила институт, потеряла близкого человека, – я заслуживаю счастья, возмущалась я. И Геннадьич очень здорово это изобразил – я вместе с людьми иду навстречу поднимающемуся солнцу. Мне так нужно это солнце!

Я села за стол и написала эту историю, описав картину художника как можно точнее. Тут только я обнаружила, что мое тело бьет мелкая дрожь. Очевидно, мое расстроенное состояние довело меня до простуды. Я встала под горячий душ, согрелась, легла в постель и уснула после таблетки снотворного.

Рано утром меня разбудил звонок.

– Алло! Алло, Наталья? Ты меня слышишь?

– Ну? – сонно пробормотала я.

– Проснись, Наталья! Я сейчас к тебе залечу.

– С какой стати, Катя, дай мне поспать!

– Да ты что?! Наталья, Геннадьич погиб!

Я мигом вскочила с постели.

– Алло! Алло! Слышишь? – разрывалась трубка.

– Слышу. Заходи.

В каком-то оглушенном состоянии я встала, нажала кнопку на кофеварке. Я ничего не могла понять. Что случилось с Геннадьичем? Как он мог умереть? И главное – причем тут Катя? Может быть, мне все это приснилось? Я посмотрела на телефон – да нет, есть звонок от Кати. Время шесть пятнадцать утра, 7 июля.

Я села за стол и просто ждала Катю. Через десять минут она влетела ко мне в дверь, одним махом сбросила сумку и розовый лакированный плащ и влетела на кухню.

– Что случилось?! – спросила я с нетерпением.

– Дай отдышаться хоть… Ой, ну кофе налей тогда уж. Погиб наш Геннадьич…

Она вдруг заплакала.

– А чего ты так ревешь-то? – удивилась я.

– Он у меня занял денег, и довольно много…

– Вот оно что…

– Да, сказал, что пишет новую картину и уже заранее есть покупатель. Что-то там про счастье. Вот ему нужны были деньги на материалы, какие-то дорогие хотел использовать. Ну ладно, дала. Теперь чего уж говорить, мне его родственники теперь шиш с маслом отдадут. Вот так вот. А деньги, между прочим, на универ были отложены, что теперь матери скажу, сама не представляю…

Катя опять в слезы.

– На, выпей, – сказала я и подала ей воду с успокоительным. – Так как он погиб?

– Спасибо… Вот! Об этом-то и речь! А где у тебя сахар? Ты что, кофе без сахара пьешь?! А молоко хотя бы?

– Открой холодильник.

Катя открыла холодильник и стала в него смотреть, медленно соображая.

– В двери молоко, – подсказала я.

– Нашла! Плакали мои денежки… Да и Геннадьич, жалко его, ужас! Я смотрю, значит, сериал «Доктор Хаус», 3-й сезон 8-я серия, ну, время 3 часа ночи, пошла в туалет, залезаю в нельзяграм, а он в Турцию полетел!

– Ну, дальше?

– А что дальше… Дальше смотрю, а самолет-то из Москвы в Турцию разбился… Ой, у меня что, сережка отстегнулась? Ну-ка посмотри, есть на ухе сережка?

– Вот она, – сказала я, подавая ей сережку, упавшую в воротник.

– Ну так вот. Самолет, значит, разбился. По всем соцсетям картинки со свечками… Я, конечно, сначала никакой паники, новостей ждала, а потом… К шести выяснилось, что погибли все….

– Как?!

– Да. Вот он в списках, видишь, – Катя протянула мне телефон со списком погибших от авиакомпании.

– Какой ужас! – пробормотала я. – Катя! А я ведь его видела вчера вечером… Он сказал, что продал картину!

– Да? Ты ее видела?

– Нет, не видела. Но я видела бабку!

– Чего?

– Одевайся, мы идем в полицию! – вскричала я и начала судорожно собираться, попутно пересказывая Кате историю знакомства с бабкой.

Когда я закончила и уже надевала кроссовки, Катя вдруг перегородила мне путь у двери.

– Наталья, мы никуда не идем.

– Почему?!

– Ты сумасшедшая? Ты представляешь, как на тебя отреагирует полиция? Хочешь к сентябрю отчислиться из универа и попасть в шизу?

Я медленно опустила сумку. Хотя институт я бросила в мае и Катя еще об этом не знала, но она была права. Моя история про бабку выглядела не только неправдоподобной, но и с какой-то нехорошей примесью.

– И что нам делать? – растерянно спросила я.

– Так, – почесала ногу Катька. – Давай для начала допьем кофе. У тебя есть че пожрать? Давай сюда колбасу, я сделаю бутерброды. Сейчас будем думать.

Мы вернулись на кухню, Катя опять залезла в холодильник, развела на столе бурную деятельность, пока я сидела и смотрела в одну точку, потеряв всякие ориентиры.

– Если эта бабка разгуливает по планете и жрет картины, то мы ее очень быстро вычислим. Не могла же ты одна только ее встретить! Как ты думаешь, кто она? Террористка? Знаешь, что я думаю? А мог Геннадьич оставить у себя дома для меня деньги? Не подлец же он? А из Турции, наверное, хотел позвонить мне и сказать: Катя деньги на столе, зайди в квартиру.

– Ну, вряд ли, – усомнилась я.

– А кто же эта бабка?

– Я думаю она та, кем представилась. Она не из нашего мира.

– Ой, у меня аж мурашки побежали! Ну ты даешь! Вот не сиделось тебе вчера дома, чего поперлась на Климова? А в чем ее интерес, картины жрать? Что она тебе сказала?

– Что она сказала… Дай-ка вспомнить… Что-то про то, что она из лучшего мира, что там все очень хорошо, а нам такое вредно…

– Почему?

– Не помню, этого она не сказала… Потом, что один художник, сказала, видит будущее, что ли, и пишет его, и потому она сказала, его надо навестить… Потом я побежала к Геннадьичу, он описал мне картину… Ну, дальше ты знаешь.

Катя, выпучив глаза, жевала бутерброд.

– Знаешь, может, тебе оно все привиделось? – с надеждой спросила она.

– Может! – согласилась я. – Может, не было у него никакой картины и мне это приснилось?

– Точно! Вчера такая жара была. Давай вот что сделаем, сейчас пойдем к Геннадьичу, если ключ все еще под ковриком, то мы, может быть, найдем и мои деньги, и заодно посмотрим следы этой бабки. Действительно ли она сожрала картину или Геннадьич тебя обманул и свалил на мои деньги на отдых! Старый дурак!

– Разумно! – согласилась я.

Мы быстро собрались, выбежали из квартиры и помчались к Геннадьичу. Время между тем близилось к восьми, люди спешили на работу, на улице была приятная погода, чистое небо и легкая утренняя свежесть.

Мы осторожно, оглядываясь, чтобы нас не заметили, зашли в прохладный подъезд № 2, где жил Геннадьич. Поднялись на второй этаж, приподняли коврик – ключ действительно лежал там. Катя провернула в замке ключ, дверь скрипнула, поддалась, и мы зашли. Мы замерли от страха на пороге и стали прислушиваться, боясь, что вот-вот на нас выскочит бабка. Но никто не выскочил, было тихо. Мы разулись, прошли по старому, стертому паркету елочкой в зал. Здесь царил хаос. Стояло множество мольбертов, сложенных и отвернутых к стене – Геннадьич проводил уроки на дому. Все они были пусты. В середине комнаты стояла табуретка, на которой банка из-под консервов и в ней бычки, Геннадьич воспринимал только «приму», тут же сломанный карандаш, несколько смятых бумажек, блокнот. Рядом с табуреткой стоял мольберт Геннадьича, но и он был пуст. Однако на полу мы обнаружили много кусочков ткани и ниток, будто бы от разрывания полотна.

– Вот оно! – воскликнула я, показывая Кате нитки.

За мольбертом – чемодан с красками, а под ним – застрявшая в паркете купюра.

– Доллар, – обреченно сказала я. – Вот и все твои денюжки…

Возле стены стояла новая, купленная рамка.

– Это, очевидно, для новой картины! – поняла я.

Вдруг мы услышали настороживший нас звук сирены. Катя подскочила к окну.

– Полиция! – вскричала она.

Мы быстро побежали к выходу. Кое-как напялив кроссовки, мы выскользнули за дверь, как услышали тяжелые шаги по лестнице снизу. Не успев даже положить ключ под коврик, от испуга мы с ней рванули в разные стороны – я наверх, она вниз. Тут она остановилась, показала пальцем «молчать» и, вдохнув поглубже, заставила меня начать спускаться вниз прямо к тем, кто шел нам навстречу. Это и в самом деле был сотрудник полиции. Он подозрительно взглянул на нас.

– А вы, девочки, из какой квартиры?

– А мы… – запнулась я.

– Мы к Ивану Геннадьевичу приходили, у нас урок назначен, но он почему-то не открыл, – соврала Катя.

– Понятное дело, – кивнул полицейский. – Умер он.

– Как?! – отыграла удивление Катя.

– Во сколько у вас был назначен урок?

– В восемь тридцать, – сказала Катя.

Полицейский взглянул на часы.

– Ну-ка, дайте-ка мне ваши телефоны и адреса. Я вас попозже наберу. А где же ваши кисти и краски, если вы шли на урок?

– А у нас сегодня теория, – опять нашлась Катька. – Про Врубеля должны были говорить.

– Угу, про Врубеля, – недоверчиво кивнул полицейский. – Ладно, девочки, пока идите.

С выпрыгивающим из груди сердцем мы, еле сдерживаясь, дошли до двери подъезда, открыли ее, дошли до переулка и тут-то понеслись как угорелые ко мне домой.

Влетев в квартиру и закрыв на защелку дверь, мы повалились на ковер и стали приходить в себя.

– Ужас какой-то… Вот бы сейчас вляпались…

– Да… Пронесло…

Тут Катька потянулась за пазуху и, достав что-то, протянула мне.

– Случайно захватила, – призналась она.

– Блокнот Геннадьича?!

Я в ужасе отпрянула от него. Что, если это улика и полиция прикопается к нам? Я взяла дрожащими руками блокнот и перелистала. Геннадьич учил нас делать карандашные зарисовки каждый день. Вдруг один лист особенно заинтересовал меня.

– Катя! – вскричала я. – Это же ты!