Взяться за перо стало потребностью моей души, жаждущей честного и непредвзятого описания событий, перевернувших мою жизнь и заставивших находиться в неразрешимом противоречии моей натуры и неотвратимых следствий своего открытия. Потеря положения в обществе, значительной части состояния и душевного покоя – лишь малая толика всех бед и напастей, которые я был обречен испытать. Страшнее всего то, что обострилась моя болезнь, и рассудок все чаще подводит меня, ставя под сомнение мои поступки не только для общественности, но и для меня самого. Так вот, пока разум все еще служит мне, я решил запечатлеть на бумаге все, что мне довелось пережить.

Я прекрасно помню день, когда все началось. 20 марта 1868 года в моем доме случился пожар, погубивший большую часть моего имения. Огонь не тронул лишь то крыло дома, где раньше проживал мой дядя, и я вместе с Мартой (другую прислугу мне пришлось распустить из-за недостатка средств) вынужден был ютиться в трех дядиных комнатах.

Из всего ценного имущества удалось спасти лишь фамильное серебро и еще кое-какие стоящие вещицы. Но главное, пожар пощадил лабораторию, где хранилось мое главное сокровище – зеркальный фотоаппарат Сэттона. При первом осмотре были заметны лишь повреждения штатива. Но вскоре я удостоверился, что пострадало и его внутреннее устройство: разбилось зеркало, создающее изображение.

О покупке нового экземпляра нечего было и думать, и в отчаянии я сам отважился разобрать аппарат (что оказалось мне под силу, так как в устройстве и принципах его работы я разбирался достаточно). Устранив мельчайшие осколки, способные влиять на изображение, мне оставалось раздобыть новое зеркало.

Я работал в гостиной, и вспомнил, что еще ребенком наблюдал тут странную картину: одно зеркало чем-то помешало дяде и он на моих глазах пытался разбить его. К своему удивлению, я нашел зеркало там же, где видел в последний раз – лежащим у подставки для зонтов. Оно было треснутым, но одна из его целых секций вполне подходила для моего аппарата. И после кропотливой работы мне удалось собрать механизм, почти погубивший меня…

Я часто думаю, как сложилась бы моя жизнь, если бы цепь случайных событий не привела меня к созданию аппарата, от которого у меня до сих пор идет мороз по коже и волосы шевелятся на голове. Аппарата, чьи свойства ужасают живых, но остаются единственным средством для мертвых пролить свет на причину своей гибели.

Однако, отрезвляющая мысль, следующая за этими рассуждениями, не оставляет возможности пенять на необратимые случайности, якобы происходящие с нами. Разве может событие, сыгравшее главную роль в жизни, обойти нас стороной? И какие бы ни были его следствия, я уверен, что все они нанизаны на единственно возможную нить судьбы, невообразимым образом впечатавшуюся в ладонь еще при рождении.

Но довольно пространных размышлений. Я забыл о манерах. Конечно, мне необходимо представиться, коротко описать предшествующие пожару события и людей, повлиявших на ход моей истории.

Меня зовут Ноэль Бакстер.

Имени Ноэль я обязан появлением на свет в Рождественский сочельник. А фамилия Бакстер, хоть на первый взгляд и имеет утилитарное значение, вовсе не так проста. Мои предки принадлежали к числу крупной буржуазии и стояли у истоков мануфактурного производства, как известно, приведшего Британию к промышленному перевороту и укрепившему мировое господство моей державы.

К сожалению, я не застал расцвета могущества рода Бакстеров. К моменту моего рождения значительная часть семейного благосостояния была утеряна из-за неудачных попыток деда удержать лидерство своей фабрики в фарфоровом производстве. И я подозреваю, что финансовый крах и следующая за ним душевная болезнь моей бабки явились причиной многих бед моих родственников, включая и мои собственные.

Впрочем, родных по отцовской линии у меня было немного. Дед имел лишь двоих сыновей. О своем дяде Фрэнсисе я мало что знал. Только то, что он с детства отличался несносным характером, и никому не было с ним сладу. По мере взросления лучше его характер не становился, и любой пустяк мог вывести его из себя. О его несдержанном нраве были наслышаны все знакомые, и с ним редко кто изъявлял желание даже заговорить.

Фрэнсис часто попадал в неприятные ситуации, и как только возраст позволил, дед нашел лучшее применение его душевному складу – отправил на военную службу. Это оказалось верным решением. В военных компаниях дядька нашел свое призвание, большую часть жизни проведя в Индии.

Он никогда не был женат, и насколько мне известно, не стремился к общению с родственниками или с кем-либо еще в Англии. Во время редких визитов в Лондон он большую часть дня проводил в своем крыле дома, не удостаивая даже меня, единственного ребенка в семье, своим обществом.

А мне было так интересно наблюдать за ним! Внешне это был высокий грузный мужчина с густой угловатой бородой, с которой он еще больше походил на свирепого пирата (во всяком случае, мне так казалось раньше). Все в этом человеке вызывало мое любопытство: и грубые манеры, редко встречающиеся в нашем окружении, и домашние халаты с расписными узорами и вышивкой на восточный манер, в которых он всегда ходил по дому, пренебрегая приличиями и возражениями моей матери.

Но больше всего меня манили дядины сокровища. Один бог знает, сколько всякой таинственной всячины, привезенной им из Индии, хранилось в его комнатах. Мне не дозволялось находиться в его части дома. Впрочем, во время дядиного отсутствия его комнаты запирались, и не было никакого резона бывать возле них. Но когда Фрэнсис приезжал… Пожалуй, то были исключительные случаи, когда я без зазрения совести отваживался нарушить запрет родителей.

Здесь следует рассказать об одном происшествии, которое я потом часто вспоминал, пытаясь воссоздать в памяти каждое дядино слово.

Однажды вечером я незамеченным прошмыгнул в его крыло дома и, как всегда, притаился возле гостиной, где он хранил самые ценные вещи. К моему счастью, дверь в комнату не была закрыта наглухо, и я припал к образовавшейся щели. С замиранием сердца я разглядывал то, что находилось внутри.

На полу и комодах стояли чучела диковинных птиц и животных (среди них я узнал только обезьяну и павлина). На стенах красовались шкуры гепардов и львов, а над камином висела огромная голова носорога с большим белым рогом. Комната была уставлена замысловатыми ларцами, статуэтками заморских красавиц, фигурами каких-то божков и кучей серебряных безделушек. Но все это великолепие не входило ни в какое сравнение с коллекцией дядиного оружия. Как зачарованный я рассматривал мушкеты и ружья, отделанные серебром и перламутром, украшенные драгоценностями кинжалы, сабли и кортики.

Вскоре из комнаты донеслись сдавленные крики. Я не сразу понял, что звуки издавал дядя. Это были крики до смерти напуганного человека, а я не мог представить дядю Фрэнсиса в таком качестве. Затем последовал шум сдвигаемой мебели и бьющегося стекла. И, наконец, в поле моего зрения появился дядя. Но что это?

На моего родственника было жутко смотреть. Он весь трясся и размахивал рукой, словно хотел что-то смахнуть с головы, плеч, груди. Дядя пятился назад, безотрывно глядя на небольшое зеркало в деревянной раме, которое сжимал в правой руке. Его лицо перекосилось от ужаса, словно в зеркале он видел самого дьявола, а короткие крики, которые он издавал, были похожи на звуки из преисподней!

От напряжения, охватившего меня, я непроизвольно подался вперед и, потеряв равновесие, ничком ввалился в комнату. Что было дальше, мне страшно вспомнить. За секунду я испытал такой дикий страх, что казалось, сейчас умру. Я был пойман на месте преступления! И кем?! Человеком, вызывавшем демонический трепет, пиратом, который теперь был вправе обрушить на меня весь свой гнев!

Я лежал на полу и боялся пошевелиться. К моему изумлению, дядя даже не взглянул на меня. Продолжая таращиться в свое отражение, он пятился по направлению ко мне и что-то быстро бормотал. Его голос прерывался, и я смог разобрать лишь несколько повторяющихся слов:

– Адские отродья, прочь от меня, прочь! Я вам не позволю!

Наткнувшись на меня, он остановился как вкопанный, и высоким визгливым голосом вскричал:

– Кто здесь? Помогите! Снимите с меня этих чертовых змей!

Таращась на дядю и превозмогая свой ужас, я нетвердым голосом прошептал:

– Дядя Фрэнсис, тут нет змей.

Дядя по-прежнему не смотрел в мою сторону.

– Что? Не слышу! – уже прорычал он и разразился трехэтажной бранью. – Кто-нибудь в этом чертовом доме поможет мне?

Не знаю, что придало мне сил. Или гнев дядюшки, или страх перед ним, или радость, что вместо наказания за мой проступок меня молят о помощи. Но я до сих пор удивляюсь храбрости, наглости, безрассудной отваге, одновременно охватившим меня. Я вскочил на ноги и что есть сил прокричал, выражаясь в дядиной манере:

– Дядя Фрэнсис, на вас нет ни одной чертовой змеи!

Мои слова произвели на Фрэнсиса впечатление. После секундного замешательства, он, будто сопротивляясь чьей-то неистовой мощи, отвел зеркало от лица и с силой бросил его об пол. Как пружина зеркало отскочило от паркета и ударилось о слоновью ногу, служившую подставкой для зонтов. Вопреки всем ожиданиям, оно не разбилось, а лишь треснуло в нескольких местах.

Тем временем дядя подбежал к столику, на котором стояли, переливаясь всеми цветами радуги, хрустальные графины, плеснул из одного в стакан темно-коричневой жидкости и быстро выпил все до капли. Я заметил, как тряслись его руки и мне впервые стало жаль этого сильного мужчину. Я понял, насколько мои представления о дяде расходились с действительностью.

Дядя пил стакан за стаканом, и вскоре еле сидел, вальяжно развалившись в кресле с высокой резной спинкой. Все это время я как вкопанный стоял у двери и не знал, что мне делать. Тут дядя, наконец, вспомнил о моем присутствии:

– Это ты, сынок? Подойди к дяде Фрэнсису, – протянул он, похлопав себя по коленке.

Я повиновался.

– Не бери в голову то, что ты сейчас видел. У твоего дяди совсем расшатались нервы.

Он скривил губы, видимо, пытаясь выдавить смех, но вдруг снова весь затрясся и, глядя куда-то сквозь меня, тихо, почти шепотом заговорил:

– Это все индийская магия! Меня предупреждали, чтобы я не брал его вещи. Чертов неприкасаемый! Как он умолял, чтобы я оставил это зеркало…

Тут мужчина отчаянно замотал головой, уперся в меня покрасневшими от выпивки глазами и сиплым голосом проревел:

– Пока я не пристрелил его. Уж больно мне понравилась эта вещица, гори она в аду! И я не привык, чтобы мне перечили…

Еще через мгновение он запрокинул голову назад и заснул, оглашая комнату взрывами несносного храпа.

Пребывая в сильном волнении от увиденного, я всю ночь не мог уснуть. Мне мерещились клубки из змей, то набрасывающихся на меня, то ласково трущихся о мою кожу, и Фрэнсис, лукаво подмигивавший мне и заходившийся оглушительным хохотом.

Тем вечером я видел дядю в последний раз. Спустя некоторое время до нас дошла весть о том, что дядя угодил в змеиное логово где-то в джунглях Индии и погиб от многочисленных укусов рептилий.