Читать бесплатно книгу «Провинциальная история» Натальи Гончаровой полностью онлайн — MyBook
image
cover

Наталья Гончарова
Провинциальная история

…И в тишине скользящей с неба серебристой

пыли, во мраке мирозданья темноты, во льду

безбрежной пустоты, мы словом зажигаем

свет души, чтобы согреть других и чтоб

самим согреться.

Уездный город Б N-ской губернии. 1906 г.

– Поставь стул! – в отчаянии гневно воскликнул молодой мужчина, глядя на своего нерадивого слугу, держащего в руках грустный образчик мебельного дела – старый стул, с потертой, но все еще различимой, обивкой кретон.

– «Каво»? – переспросил тот, но стул не поставил, а продолжил пятиться назад, по всей видимости, желая как можно быстрее выполнить все господские поручения, и отправиться по своим делам. Дел у него, к слову сказать, было не мало, и уж были они, по его скромному разумению, поважнее хозяйских, о чем он и желал бы сказать, да не мог, и оттого помалкивал, однако ж, в том молчании и был сей протест.

– Николай, не «каво», а «что». Сколько же тебя исправлять можно? Ей Богу! – раздраженно поправил его барин и даже поморщился, будто вдохнул винного уксуса ненароком. Хотя сравнение то было недалеко от истины, потому как от Николая исходил до того тяжелый дух, что парадную, как только слуга начал работать, пришлось проветривать. И вот прошел уж целый час, и все застыли от сквозняка, а дух все также тяжек и пахуч.

Но поделать с этим было нечего, ибо слуга тот достался ему в наследство, как и то именье, в парадной которого и стоял тот о ком и будет сия повесть. А именно, о молодом, привлекательном, однако ж, грустном, и уже порядком притомившимся от безделья, дворянине, Петре Константиновиче Синицыне.

– И не забывай, говорить, Ваше сиятельство, Петр Константинович! Твоя простота для человека образованного, к тому ж шесть лет, прожившего в Петербурге, ей Богу невыносима, – не преминул заметить Синицын.

Николай из всей речи хозяина разобравший только, ту часть, где говорилось, что к каждому слово надобно прибавлять: «Ваше сиятельство», желая услужить барину, как умел, переспросил по-новому:

– «Каво»? – и тут же спохватившись, торжественно добавил: – Ваше сиятельство! – но стул не поставил, хотя пятиться к выходу перестал, ожидая других, не менее «важных», опять же по его скромному разумению, указаний.

Петр Константинович понял, что плетью обуха не перешибить, решил с безграмотностью и дикостью, покамест, не бороться, а оставить все как есть, ограничившись лишь повторением указаний, уяснив при том: чем кратче, тем, пожалуй, лучше:

– Поставь стул, кому говорят, ПОСТАВЬ! Ведь он один остался, ведь должен же я на чем-то сидеть! Ведь не стоять же мне в парадной, как лакею! – да так сие указание по-командирски крикнул, что Николай испуганно осел, но стул отчего-то по-прежнему из рук не выпустил, толи с испуга, толи из природного скудоумия.

– Сюда, – уже милостиво пояснил Петр Константинович, и длинным и тонким своим перстом указал на место подле фронтальной стены. И была в том жесте и царственная строгость, и отчаянье бедности.

Николай выполнил все как велено, и встал в проеме, едва ли понимая, как себя теперь вести и следует ли удалиться, иль остаться, ибо сие поведение хозяина, не знал как расценить, как все новое и мало изученное, и оттого вдвойне пугающее.

Петр Константинович вздохнул тяжело, что-то пробурчал себе под нос, и, разместившись на единственном стуле, обвел взглядом пустую гостиную, в которой лишь час назад, все было так, как в тот день, когда он последний раз бывал здесь. И та явная и броская разносортица которая была в убранстве парадной еще совсем недавно, что восхищала его, когда он был совсем ребенком, теперь же горько осознавалась им как крайняя бедность и отчаянная стесненность в деньгах.

Ах¸ если бы он понял это раньше…

С юных лет Синицын, начитавшись книжек, грезил службой, а вернее сказать теми преференциями, которыми служба одаривала единиц, что вскарабкавшись наверх, купались в лучах власти и почета. Однако же отчего-то, его сознание, упускало сам путь к вершине, который за немаловажной деталью, был труден и тернист, и удавался лишь немногим. И матушка, и батюшка, глядя на своего единственного сына, златокудрого красавца, потворствуя детским мечтам, и оберегая от жизненных трудностей и тревог, взрастили в нем обманную уверенность, что все возможно без усилий.

Но, вступив на гражданскую службу в должности коллежского регистратора, чин низший, чин ничтожный, и получив рабочее место, аккурат, подле вросшего в землю на треть окна, так, что вместо солнца и голубого неба, ему виднелись лишь ноги прохожих, Петр Константинович ощутил себя не будущим Наполеоном, а навечно обреченным узником бумаги и пера, без срока и надежды на освобожденье.

Так просидел он на том месте подле вросшего в землю окна, которое то засыпало, листьями, то заметало снегом, целый год, и просидел бы дольше с той же пользой, если б не один прекрасный день…

Не сказать, чтобы нечто особенное произошло в тот день, однако, выйдя из полумрака подвала, Петр Константинович по-новому взглянул на действительность вокруг себя, и увидев яркий свет и небо голубое, и, щурясь с непривычки будто крот ослепший, со всей ясностью и действительностью, неожиданно и пугающе для самого, себя представил все годы вперед, которые ему суждено провести здесь, и, до той степени ужаснулся картиной будущего, что в тот же день незамедлительно подал в отставку.

Конечно, после увольнения, и осознание того, что интереса ни к гражданской, ни к военной службе он не имеет, перед ним неизбежно должен был встать вопрос: чем же заняться дальше молодому, в меру образованному, в меру умному, слегка ленивому и лишенному воли дворянину?

Но судьба сложилась иначе…

Друг за другом, с разницей лишь в месяц скончались его горячо любимые родители.

И, вступив незамедлительно в наследство, он, провинциальный юноша, опьяненный свободой, в союзе с финансовой безграмотностью, перебравшись в Петербург, и сделав несколько неосмотрительных денежных вложений, вдруг обнаружил, что не так богат, как ему по желторотости казалось.

И все бы ничего, если бы он вовремя остановился, но, пронесшись по Петербургу, как пудель без ошейника и поводка, соря остатками наследства тут и там, в один ненастный день, так же ясно и со всей ответственностью, как когда-то подле в землю вросшего окна, ощутил горечь настоящего и осознал, что по уши в долгах.

Так что теперь, сидя на последнем, пока еще не проданном стуле, с полными карманами, не золотых, а закладных, он сгорбился, ссутулился и загрустил, и чуть ли не заплакал.

Правда, был в случившемся и положительный аспект, который он открыл для себя:

чем меньше денег, тем большее в душе успокоенье, вот только лишь до той поры, пока не начинаешь думать о будущем и дне грядущем.

А перспектива была такова, что ему всю жизнь предстояло провести в этой глухой дыре, в нищете, влача жалкое существование обедневшего дворянина, либо вновь вступить на службу, и жить все также в нищете. Стало быть, выбор между плохим и уж плохим, но слишком.

Нет, не такой жизни он для себя желал, и его разум, хотя и не слишком умного, но, однако же, и не слишком глупого человека, тем более уже отягощенного столичным опытом, вдруг, неожиданно для самого себя, обнаружил выход.

Глаза заблестели, крапинки пота выступили на лбу, крайнее возбуждение, и проблеск надежды, и неожиданный вопрос, прогремевший в пустой гостиной, и напугавший не только подпиравшего стену Николая, но даже его самого:

– А нет ли богатых невест в городе на выданье?!

– Невест? – недоумевающе переспросил слуга.

– Да-да, невест! И чем богаче, друг мой, тем, пожалуй, будет лучше! – закричал он и, подскочив со стула, начал бегать по комнате в ажитации, а мысли, мысли неслись куда-то вдаль: – И чтобы приданое немалое, и чтобы не слишком дурна собой! Конечно же, неплохо было бы, чтобы она была хороша собой, да-да, хороша собой и несметно богата! Затем, немного задумавшись, сам себя одернул: – Конечно, может слишком многого желаю? Как считаешь? Уж на то, чтобы она была красива, пожалуй, в моем положении уповать не следует. Достаточно, хотя бы того, чтобы она была не безобразна. Ну что молчишь? Есть ли такие в городе невесты?

Николай почесал затылок, потом погладил бороду, и осторожно, боясь что-нибудь сболтнуть лишнего, заговорил: – Ваше благородие, больно вы поздно приехали, уж и сезон прошел. Знаете ли, те, что хороши собой, да с приданым – уж разобрали давно, а те, что дурны, но все же с приданым, разобрали, но чуть позже, однако же, тоже разобрали. Красавиц без приданого и тех почти что разобрали, Ваше благородие. Нет, точно, никого!

Синицын приуныл, но тут же спохватившись, с тем же рвением спросил:

– А нет ли вдовых? Коим после смерти мужа осталось состояние не малое, пусть уж не молодых, но уж не слишком старых? Так нет ли? – переспросил нетерпеливо.

– Точно, как это я запамятовал, вот я – дурень! Есть Ваше благородие, есть! Наталья Тимофеевна Апраксина, – затем, помолчав, добавил: – вот только ей уж пятьдесят.

– Ты что же шутишь надо мной? Мне двадцать восемь, ей Богу не смешно, ежели ты шутить собрался! – гневно воскликнул Петр Константинович, – и, закусив губу, отчаянно прошептал: – и как такому случится было можно! Так все плохо… И ни надежды, ни соломинки, хоть руки опускай.

– Погодите-ка, Ваше благородие, я совсем запамятовал. Есть в городе невеста, ну как невеста, ей уж тридцать лет, батюшка ее генерал Гаврон. Может, помните его?

– Ну как же! Знаю, знаю! Кто ж не знает генерала Гаврона? Ну, продолжай, не буду перебивать.

Однако ж тут же спросил: – Сколько ж за нее дают? – будто справляется не о невесте, а о лошади, или о любом другом ценном в хозяйстве животном.

– Вот сколько, Ваше благородие, дают, точно не знаю, но батюшка ее, уверен, и целого состояние не пожалел бы, чтобы замуж выдать дочь! Это я уж точно знаю.

– А что ж не так? В чем же подвох? – настороженно спросил Синицын.

– Подвох там не один, – хитро, в усы засмеялся Николай, – взять, хотя б лицо. Быть может, видели вы генерала лично?

– Как же не видел! Видел еще как! Мордаст и кривоног, ей Богу, будто только что из леса. И нрав такой крутой, не приведи Господь такого свекра.

– Ну вот, – покачал в знак одобрения головой слуга, – и дочка, будто копия его.

– Неужто, все так плохо!? – обомлел Синицын.

Николай снова молча утвердительно покачал головой, а затем, прочертив вокруг лица ровный идеальный круг, произнес: – И овал той барышни, будто по циркулю крутили!

– Бедный! Бедный я! – театрально вскликнул Петр Константинович, но спохватившись, что он сейчас не в том положение, чтобы блажить без дела, уже серьезно продолжил: – Ну что ж, у бедняка, мой милый, выбор не велик, а потому, вели все разузнать. Когда бывает дома? Чем увлекается? Что любит? И как бы так устроить невзначай, чтобы без батюшки, нам встретиться нечаянно? Подумай хорошенько, я тебя не тороплю, однако ж, помни: время то не терпит! С этим безденежьем необходимо что-нибудь решать. А то так и присесть, да что уж там присесть, прилечь то будет негде! – заключил Синицын, обводя глазами пустой дом без мебели с одним лишь одиноким стулом, чей простенький кретон уж вытерся давно.

В тот день Татьяна Федоровна Гаврон, прихватив с собой собаку, подругу, и корзинку для пикника, на ладной бричке, запряженной волной, но незлобивой чубарой лошадкой, отправилась на прогулку в парк раньше обычного. А все потому, что с самого утра она была в таком дурном настроении, а телом завладела такая странная тоска, что и дышать то в доме стало невозможно. И теперь, остервенело таская за собой несчастную процессию из безвинного пса и подруги почти три часа по парку, барышня Гаврон, тем самым, отчаянно старалась развеять дурное настроение. Однако же уже через четверть часа стало ясно – все попытки тщетны, а посему, оставшиеся два часа прошли также зря. Она и сама с ясной уверенностью не могла бы сказать, отчего сегодня не в духе, хотя, кого хотим мы обмануть, конечно, если покопаться в душе, Татьяна могла бы с точностью определить, отчего тоскует, но причина та, была настолько личного свойства, что даже себе самой она в том признаваться не хотела. И все это внутреннее противоречие, разъедающее ее изнутри, привело к тому, что лучше от прогулки не становилось, а становилось только хуже. А значит, пора было возвращаться домой.

И в скором времени кучеру велено было поворачивать назад, тем более что никто супротив ничего не сказал, собака, потому что не могла, а подруга, потому что попросту не смела.

Как вдруг, откуда ни возьмись, на них чуть ни совершил наезд всадник на коне, ну или конь со всадником, в шуме и крике, разобрать было не возможно.

Брань извозчика, и визг подруги, и даже лай испуганного пса. Но трагедии чудом удалось избежать, и теперь все участники сего инцидента смотрели друг на друга толи с испугом, толи с любопытством, толи со злости, а скорее, все чувства сразу.

Первым нарушил затянувшееся молчание как раз молодой мужчины, что сидел на дерзком и дурно воспитанном кауром коне.

– Простите меня великодушно, милые сударыни! Я и сам не знаю, как это случилось. Мой резвый конь, верно, отвык от хозяина, я только что прибыл из Петербурга, а посему не гневайтесь, прошу! Тем более, что с радостью вину сию я искуплю, ну и, конечно же, мое почтение! – и с этими словами театрально поклонился, не слишком, правда, низко, чтобы не свалиться с лошади и окончательно не оконфузиться перед дамами.

Ах, если б тот конь мог говорить. То он бы непременно поведал, что везет он не хозяина, а некоего господина, хоть и славного, не незнакомого, и едва ли умеющего обращаться с лошадьми. А потому прогулка по парку превратилась для обоих не в приятную прогулку, а в непрерывную борьбу, между неумелым всадником и дерзким, воспитанным не слишком, но восхитительно прекрасным светло-каштановым конем.

Татьяна Федоровна сердито посмотрела на всадника.

Что ж, прекрасен, спору нет. И конь, и всадник в цвет каурого коня, с роскошной золотистой шевелюрой, – подумала Татьяна Федоровна, едва ли в силах скрыть свое восхищение. Она инстинктивно повернулась к своей подруге, и, увидев как та, с не меньшим восхищением смотрит на незнакомца, едва ли не открыв рот, внимая каждое сказанное им слово, как бы глупо оно не звучало, разозлилась. Ибо картина была такова, что сродни зеркалу. И зрелище сие ей не понравилось, и даже отвратило.

Взяв себя в руки, она уже серьезно произнесла: – Мы, конечно же, принимаем ваши извинения, но вы должны быть осмотрительнее впредь. Лишь Божьим чудом, мы не пострадали.

И уже намереваясь дать знак извозчику рукой, чтоб разъезжались, та, властно подняла указательный палец вверх, как вдруг, молодой человек, словно не слыша и не видя происходящего, стремясь любой ценой задержать процессию, как ни в чем не бывало, вдруг, быстро заговорил:

– Я ведь и не представился! Запамятовал! Петр Константинович Синицын. К вашим услугам. И вот ведь не задача, я верхом, вы в бричке, и не подать руки! Ей Богу, вот ведь упущенье. Может быть, пройдемся? А парк, то парк, чудо, благодать и тишина… – сладко пропел он, и сентиментально посмотрел вдаль, а затем томно взглянул на барышень.

Видя, что подруга уже почти согласна, Татьяна Федоровна неожиданно почувствовала такое смущение и такой стыд, и за подругу, и за себя, но прежде всего за себя, ибо испытывала те же чувства, а то и большие, что и она, и, не желая поддаваться легковерности и безрассудству, резко ответила:

– Нет, благодарю, всего хорошего! Антип! Езжай! Не занимай дорогу!

И бричка укатила вдаль.

Петр Константинович Синицын с тоской посмотрел в сторону уезжающих дам, пока те не растворились в зелени парковой листвы, и очень громко чертыхнулся, чем напугал несчастного уставшего коня.

Бесплатно

4.5 
(2 оценки)

Читать книгу: «Провинциальная история»

Установите приложение, чтобы читать эту книгу бесплатно

На этой странице вы можете прочитать онлайн книгу «Провинциальная история», автора Натальи Гончаровой. Данная книга имеет возрастное ограничение 16+, относится к жанрам: «Современная русская литература», «Исторические любовные романы». Произведение затрагивает такие темы, как «чувство юмора», «сатира». Книга «Провинциальная история» была написана в 2022 и издана в 2022 году. Приятного чтения!