© Наталия Ильинична Небылицкая, 2016

Составление и комментарии Лариса Ильинична Вайсфельд

ISBN 978-5-4483-2053-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Анкета для каталога «Кино, театр, ТВ. Золотой запас»
Фильмы и проза Небылицкой Н. И.

Избранная фильмография

«Золотой конёк», «Зимовье на Студёной» (реж. И. Негреску), «Весна, война, любовь» (реж. А. Бланк), «Дымка» (реж. И. Негреску), «Рождённые свободными» (реж. А. Дорман), «Тёплый дом» (реж. Е. Небылицкий), «Дитя моё!» (реж. Е. Небылицкий), «Мой утренний город» (реж. Е. Небылицкий). «Время собирать камни» (реж. Я. Назаров) и др.

И ещё более 40 документальных, научно-познавательных сценариев фильмов, вышедших на экран, удостоенных призов на международных фестивалях короткометражных фильмов.

Я постоянно пишу прозу и публикуюсь.

Рассказы: («Некрасивая», «Три дня», «Никитины кони», «Мегера», «Алло. Это я», «Жаркая улица», «Как делали нарты», «Аннушка», «Старая история», «Лагуна» и проч.).Стихи напечатаны в различных литературно-художественных журналах («Юность», «Литературная Грузия» и др.). Кроме того, вышли в свет повести «Автопортрет в розовом», «Сквозняк» и «Белка в колесе», роман «Бал бесноватых».

После этого списка Н. Н. Небылицкой написано несколько сценариев и проза.

Сценарий «Кошачий глаз» – поэтическая легенда о человеческой подлости, о благородстве и счастье в конце пути.

Сценарий «Эй, Грымза» ярко отображен темперамент и благородство пожилой еврейки – участницы Второй мировой войны, о людях с «промытыми» мозгами. Заканчивается событиями на Дубровке

Сценарии

Художественные

Эй, грымза!

«Cogito, ergo sum»

Рене Декарт

Интерьер.

Аэропорт Бен-Гуриона. Израиль.

– Мама, мама! Умоляю, останься.

– И не подумаю.

К стойке регистрации движется на приличной скорости странная процессия: впереди старая женщина в длинной, развевающейся на ходу юбке, в пёстрой кофте с нелепыми рюшами, на ногах её мужские, остроносые ботинки, которые были в моде лет тридцать назад – это Рахиль; за ней едва поспевает дочь Мара: парик съехал на левое ухо, на тёмном платье, застёгнутом под горлом, проступают на спине тёмные пятна пота; сзади вприпрыжку несётся Йося – худой, долговязый молодой человек, на его макушке к копне кудрявых волос зажимами прикреплена белая кипа.

– Мама! Ты там погибнешь!

– Мне война надоела, я уже пережила одну, больше не желаю.

– В Москве тоже террористы, – басит зять Йося.

– Ха! По сравненью с палестинцами это сущие дети!

– Ты думаешь только о себе, ты просто эгоистка, – плачет Мара.

Старуха останавливается, как вкопанная. Мара налетает на неё.

– Что ты сказала? Повтори.

– Хоть деньги-то возьми, – всхлипывает дочь, протягивая тощую пачку денег, перетянутую аптечной резинкой.

– Деньги тлен.

– Чем мы вам не угодили? – вопрошает зять.

– У вас в доме даже мухи перемёрли от скуки.

– Не век же веселиться! – возражает зять.

– И это называется учёный, раввин?! «Весёлость не может быть чрезмерной, но всегда хороша, и наоборот – меланхолия всегда вредна».

– Вы мне этого еретика Спинозу не цитируйте! – кричит зять.

– А кого мне цитировать? Сталина, что ли?

– Демагог!

– От такого слышу, – парирует тёща.

Паспортный контроль. Девица в форме. Бледное лицо с каменным выражением равнодушия.

– Документы, пожалуйста (говорит на иврите).

– Вот, детка, – по-русски отвечает Рахиль, потом переходит на иврит, – мой билет, мой паспорт.

– Мне не нужен билет. Вернитесь, снова пройдите под контрольной аркой.

Рахиль возвращается. Проходит. Звенит тревожный сигнал.

– Откройте сумку. Что у вас в карманах? Холодного, огнестрельного оружия нет? Покажите.

– Я тебе сейчас всё покажу, детка. – Рахиль открывает потёртую сумку, трясёт ею над столом, пусто. – А карманов нет. Зато есть кое-что.

– Предъявите.

– Минуточку. Йоська, отвернись.

Зять послушно отворачивается. Рахиль задирает длинную юбку, обнажая правое бедро. От колена и вверх – уродливый, неровный шрам.

– Это ещё что? – ни возмущения, ни гнева в голосе девицы. То же каменное выражение равнодушия.

– Там штырь. В госпитале один кудесник вставил, ещё в сорок пятом. Ранение, кости раздробило, а он мне ногу спас.

– Когда-когда?

– Во время войны с Гитлером. Ясно? Возьми ручной металлоискатель, сразу убедишься.

Девица проводит прибором по всему телу Рахили. Возле раненого бедра он даёт сигнал.

– Проходите.

Рахиль делает несколько шагов, потом возвращается, наклоняется к уху девицы (Рахиль выше её чуть ли не на голову) и шепчет:

– Не переживай, детка, будь терпелива, к сентябрю, чуть раньше нашего Нового года уже беременная будешь, верно говорю.

Девица отшатывается, потом бесстрастное лицо озаряется улыбкой.

– Верь. Верь. Моя тёща – пророчица, – Йоська всё ещё стоит спиной.

– Тебе слухачом работать, ушки на макушке, – кричит тёща и уходит.

Натура. Ближнее Подмосковье.

Загородный дом. Сад. Голые чёрные ветви яблонь и вишен. Тонкие прутики кустов. Проплешины на земле, кое-где снег уже стаял. По двору носится огромный, лохматый пёс, лает, бросается на глухие ворота. Из дома выходит моложавая женщина в ватнике и джинсах. На голове косынка, прикрывающая цветные бигуди.

– Не бушуй, Герцог! Уже иду.

Женщина, это сторожиха дома Маша, с трудом проворачивает ключ в замке, открывает ворота, въезжает серый автомобиль. Останавливается. Из машины выходит муж Сергей.

– Я жду тут целую вечность.

– Электричества нет во всём посёлке. Автоматика – ёк.

– Звонила?

– Ага. После вчерашнего ветра провода оборвались.

Маша и Сергей заходят в дом.

Интерьер.

Холл с камином. Несколько ступенек ведут в кухню. Посреди кухни стол на 24 персоны, покрытый серой льняной скатертью.

– Что так рано? Садись обедать. Только плиту выключила, – жена Сергея Любаша обнимает мужа.

– Не могу.

– Почему?

– Устал.

– У тебя неприятности?

– Это как сказать.

– То есть?

– Букашкин предложил выкупить свой пакет акций.

– Замечательно! Ты станешь полновластным хозяином.

– Это-то меня и пугает.

– ???

– С чего бы, хотел бы я знать, мой компаньон решил избавиться от бизнеса? Этот типчик просто так ничего не делает, нюх у него, как у ищейки, хватка бульдога… внешность ангела, а фамилия не может быть настоящая.

Оба расхохотались, видно, не в первый раз эта присказка их смешит.

– Есть одна идейка.

– Выкладывай.

– Нужен свой в доску «болван».

– Как в преферансе? Где ж такого возьмёшь?

– А говорят, мне повезло жениться на сироте. Была бы хоть тёща, сестра, брат, вопросы бы не возникали. Не поняла, зачем нужно подставное лицо?

– Отчего же, отлично поняла. Да только нет у нас с тобой таких. Оба мы сироты казанские, – вздыхает протяжно, притворно.

– Думай, Любаша, крути колёсиками. Ты у нас в семье самая умная.

– А сколько ты мне времени дашь? Когда ответ нужен?

– Вчера.

– Не – а, дай хоть недельку.

– И ни минутой больше. А теперь согласен и пообедать.

Но с обедом приходится подождать. Звонит телефон.

– Звягинцев у аппарата. Что? Как это таможня не пропускает? Всё, ждите, еду.

Натура.

Салон машины Звягинцева. Говорит по мобильному, закреплённому на «торпеде».

– Кто тормознул груз? Не может быть! С ним мы в полном расчёте, неужели мало? Как-как? Французы неправильно оформили накладные? Бред какой-то! Сейчас факс им отстрочу.

Звягинцев прижимается к обочине, снимает с «торпеды» мобильник, набирает по-французски текст. Он явно нервничает. Отправляет факс. Перезванивает кому-то:

– Анри, Сергей Звягинцев. Кто отправлял партию «Шанели» и «Мицуко»? А ты где был? Ах, отдыхал! Я тебе факс отправил, немедленно пришли кого-нибудь с правильно оформленными бумагами. Не-ме-дленно, я сказал! Я гневаюсь? Ты еще не знаешь, что бывает, когда я в гневе! Мёрд!

Натура. Москва.

Аэровокзал. Из автобуса выходит Рахиль. Шагает размашисто. Перескакивает через лужи. Переходит через Ленинградский проспект. У метро находит автомат, но карточки у неё нет, достаёт из своей допотопной сумки несколько шекелей, пытается просунуть в отверстие. «Фу, чёрт! – бормочет. – Подражатели хреновы, по западному жить захотели? Ну, ничего, я вас перехитрю!» Рахиль из бездонного кармана своей нелепой юбки вытаскивает телефонную карточку, на одной стороне которой синяя звезда Давида, аккуратно втискивает карточку в отверстие телефона-автомата.

– Ха! Сработало! – шепчет сама себе и набирает номер. – Ксюша? Это я. Живы, живы пока. Ты дома долго будешь? Перезвоню, пока не могу долго говорить.

Вешает трубку, ухмыляется, быстро идёт от метро, свернув в переулок, подходит к жёлтому обшарпанному дому, заходит в подъезд.

Интерьер.

Квартира. Высокие потолки с лепниной, потрескавшиеся. Стены окрашены серой краской, по их почти не видно – всюду от пола до потолка картины. Пейзажи, портреты, натюрморты. Здесь всё вперемежку: работы известных мастеров в богатых рамах и картины, обрамлённые скромными рамочками, написанные сильной рукой, тут же висят наброски, эскизы, пастель, гуашь, акварели. Старый, но ухоженный паркет, натёртый мастикой, блестит.

Раздаётся переливистый дверной звонок. Из глубины квартиры появляется худенькая женщина в джинсах, заляпанных краской, и некогда белой футболке тоже в пятнах краски. Крашенные хной, с рыжеватым отливом волосы крупными кудрями обрамляют лицо. Только когда женщина попадает в полосу света, скупо струящегося из окна, становится понятно, что она немолода, однако походка у неё лёгкая, летящая. Снова настойчиво переливается звонок.

– И кто там такой нетерпеливый? Иду, иду! – женщина, не заглядывая в «глазок», распахивает дверь. – Рашка! – вскрикивает она.

– Ха! – Рахиль счастлива, розыгрыш удался. Она стоит на пороге, ухмыляется. – Что, подруга, не ждала?

– Ну. Ну… – женщина обнимает Рахиль.

– Пластинку заело? Пусти в дом-то. И что ты на мне повисла? Знаешь ведь, терпеть не могу телячьи нежности.

Рахиль умывается в ванной, кричит:

– Шмотки мои ещё не выбросила? Видишь, в каком я прикиде?

– Выходи, – кричит Ксюша, – оладушки приготовила. И кофе как ты любишь, с кардамоном.

В кухне стоит овальный стол, открыт настежь балкон.

– Холодрыга, – произносит Рахиль, – я отвыкла, закрой балкон.

– А мне всегда жарко, – Ксюша закрывает балкон, – рассказывай, зачем ты здесь и почему.

Рахиль ест оладьи, запивая кофе, жмурится и облизывается. Словно кошка.

– В целом мире никто так не готовит.

– Будет тебе, Рашка, увиливать. Отвечай прямо…

– На прямо поставленный вопрос! – продолжает фразу Рахиль. Закуривает. – Зачем – знаю. Деньги нужны. Почему? А почему я, старая калоша, тебя послушалась и родила Мару, когда уж у всех порядочных женщин давно климакс прошёл. А?

– Опять я виновата.

– А то? Кто в ногах валялся и уговаривал, не ты ли, подруга?

– Жалеешь нынче?

– Моя дурища забыла всё, чему мы с тобой её учили, надела парик, настрогала детишек, ходит в синагогу и преклоняется перед Йоськой. Это нельзя, то не угодно Богу, не сядет, не встанет без молитвы. Тоска и скука смертная! И самое смешное – счастлива, представляешь? Поёт, щебечет с рассвета до заката.

– Так что же тебе надо?

– Не такое мне грезилось для моей единственной. Да ладно.

– Все твои картины я продала. Не очень выгодно. Ну, из меня бизнес-леди не больно получается. Деньги в банке.

– В каком?

– В Сберегательном, коммерческие слишком часто прогорают. Вносила на твой пенсионный счёт. Сейчас принесу книжку.

Ксения выходит. Рахиль поднимается, сладко, с хрустом потягивается, делает несколько наклонов, охнув, хватается за поясницу. За овальным столом, в углу на этажерке стоят кулинарные книги, на нижней полке большой альбом в сафьяновом переплёте. Рахиль снимает его с полки, кладёт на стол, раскрывает. Рассматривает фотографии: дама с пышной причёской, в блестящем платье, обтягивающем высокую грудь, рядом на стуле сидит мужчина в котелке, при усах и бороде; Рахиль совсем молодая, ей можно дать не больше 13 лет, но она в гимнастёрке, на плечи накинут белый халат, на буйных кудрях пилотка; Рахиль на костылях возле госпитальной койки; а вот она уже с кистью в правой руке, смотрит на картину, натянутую на подрамник; Ксения и Рахиль на ступенях института – улыбки от уха до уха, день получения диплома. Тюремная фотография Рахиль в фас и профиль. Сейчас она выглядит моложе, чем на этих снимках. Следующая страница – справка о реабилитации, выданная Рахиль Борисовне Смоль в 1956 году. Вход в роддом – Рахиль с ребёнком, Ксения и какой-то мужчина протягивают Рахиль цветы. Кладбище. Маленькая девочка держит Рахиль за руку, раввин стоит у могилы. Рахиль, Ксения и молодой человек атлетического вида в солдатской форме и краповом берете. Мара в выпускном платье. Мара и Йоська под свадебным балдахином. Рахиль на митинге, Манежная площадь. Рахиль возле могилы Давида в старом городе, Иерусалим. Вся жизнь в нескольких снимках. Длинная, путаная судьба.

Входит Ксения со сберегательной книжкой, на вытянутой руке несёт чёрный костюм и серую блузку.

– О! Я про этот костюмчик и забыла, – Рахиль берёт костюм, вертит в руках блузку, – блузка не моя.

– Нет. Купила, хотела к празднику тебе послать с оказией.

Рахиль выходит, Ксюша моет посуду, расставляет в сушке.

– Ну, как я тебе? – спрашивает Рахиль. Она успела соорудить причёску, забрав непокорные кудри в тугой узел. Узнать её теперь трудно – худенькая, с гордой, чуть откинутой назад головой, высокий, умный лоб, глаза на пол-лица. Только на ногах всё те же ботинки.

– Посмотри на ноги! Ужас. Возьми мои сапожки, они в шкафу, и пойдём в салон краситься.

– Ещё чего!

– Ты похожа на курочку-пеструшку – клок чёрный, клок рыжий, клок седой. Так не годится.

– Деспот.

– Завтра я должна выйти на работу.

– Ты? Ты? Ходишь в присутствие?

– Нет, дорогая, я служу домработницей у одних нуворишей.

– Ты?

– Тебя заклинило. Именно.

– А как же твоя живопись?

– Раша, нет у меня таланта, нет и не было. Это твои картины раскупались, как пирожки у метро, а мои брали в довесок. Это у тебя экспрессия, композиция, фантазия и смелость. А я просто хорошо обученный ремесленник, не более. И не надо меня успокаивать, никакой трагедии, никаких комплексов. Жаль, поняла это только на старости лет.

– И ничего не пишешь?

– Отчего же? Внукам письма в картинках. Они их обожают, да и как нам общаться? Они теперь ни слова по-русски, американизировались, а я ни бельмеса по-английски.

– Но зачем пошла в услужение? Не хватает денег? Жила бы на те, что выручала за мои полотна.

– Я и так живу в твоей квартире, ношу твои вещи, готовлю в твоих кастрюлях.

– Чепуха какая-то! Мой долг тебе я никогда не выплачу, до конца света.

– Брось ты эту патетику, Рашка, не твой стиль! Ничего и никто никому не должен. Дети постоянно нудят, боятся, что я тут с голоду дохну, и ты туда же! А я ещё пока не развалина, я ещё о-го-го!

– Вот именно – о-го-го. Ладно, пошли уж, по дороге расскажешь, что за птички твои хозяева.

Натура.

Переулок. За фигурным металлическим забором трёхэтажный особнячок. Охранник у ворот. Подъезжает джип. Охранник спешит открыть ворота, нажимает кнопку на пульте. Джип останавливается у самого крыльца, из машины выпрыгивает миниатюрный человечек. Рядом со своей большой машиной он выглядит весьма колоритно. Это Егор Павлович Букашкин.

Интерьер.

Холл. Навстречу Букашкину идёт Звягинцев.

– Привет. Меня никто не искал? – чуть приостановившись, спрашивает Егор.

– В приёмной девица в последнем приступе молодости, её наша Клавочка развлекает кофейком. Кто такая?

– Понятия не имею. Меня «оттуда» никто не искал? – Букашкин поднимает палец куда-то в небо.

– Нет.

Оба врут напропалую.

Натура.

Приёмная – комната в серо-голубых тонах. Голубоватые стены, серые кресла, бра и люстра из металла. Царство дизайна, почерпнутого из новомодного журнала типа «Декор». Подстать обстановке референт – «удлинённая» девица, увешанная серебряными цепочками. Две двери, украшенные табличками: «Президент ОАО «Полёт фантазии» Е. П. Букашкин и «Президент ОАО «Полёт фантазии» С. И. Звягинцев». При виде Егора Клавочка вскакивает:

– Егор Павлович, к вам посетитель. Давно дожидается. Говорит, ей назначено.

– Надеюсь, вы не очень сердитесь? – Егор старается быть галантным. – Простите, в думе задержали. Эти политики такие болтливые! Впрочем, это их профессиональный грех, не правда ли?

Девушка поднимается, она почти на голову выше Егора, хоть на ногах её туфли на низком каблуке. Да и Клавочку создатель тоже ростом не обидел. Впрочем, Букашкин любит крупных.

Интерьер.

Кабинет Егора. Здесь, как и в приёмной, та же холодная сдержанная гамма, на стене висит большая фотография флакона духов «Мисс Диор». На столе тоже фотографии, только поменьше и в рамочках: Егор в обнимку с Пугачёвой, Егор рядом с Путиным, Егор здоровается за руку с Клинтоном.

Букашкин садится за свой стол и почему-то кажется выше ростом, видно, кресло повыше сделано, правда, ноги до пола не достают, но собеседнику-то это не видно.

– Присаживайтесь, Марина. Ничего, если я по-простому, без отчества?

– Ну, что вы, что вы!

– Слушаю вас.

– Наш журнал «Ракурс» планирует создать серию статей о бизнесе в России, вернее, о людях, которые стараются вести дело честно и чьи состояния нажиты не на оружии, наркотиках и крови.

– И много вы таких наскребли?

– Не много.

– Спасибо за откровенность. Вам ещё придётся побеседовать с моим партнёром.

– Да, надеюсь с ним встретиться. Вы не возражаете, если я включу диктофон?

– Само собой. Как построим беседу? В форме вопросов и ответов?

– У меня иной подход. Рассказывайте всё, что вам хочется. Потом выделим главное.

– Начнём от «печки»?

– Как угодно.

– Я родился в…

Интерьер.

Кабинет. На стене портрет Путина. Из окна виден памятник героям Плевны.

Звягинцев разговаривает с хозяином кабинета. Оба говорят очень тихо и какими-то недомолвками.

– Почему такая срочность? – спрашивает хозяин кабинета.

– Нужен твой совет.

– Проблемы?

– Пока нет, но Букашкин как-то странно себя ведёт.

– И всё?

– Нет. Начались неожиданные сбои. То поставщики неправильно оформят документы на товар, то забывают печати поставить.

– Может, совпадения?

– Нутром чую – нет. Что-то надвигается.

– Слушай, мы с тобой знаем друг друга тысячу лет, ты никогда не увлекался мистикой. От своей благоверной заразился?

– И Егор мне сделал предложение.

– Руки и сердца? Ну, что ты вскинулся, уж и пошутить нельзя.

– Отдать, вернее, продать мне.

– Понятно, – после некоторой паузы произносит хозяин кабинета, – Всё?

– Да.

– Покупай.

– Сейчас или подождать?

– Немедленно.

– Очень уж аппетит у него разгорелся. – Сергей жестом просит бумагу у хозяина: «У меня столько нет. Нужен беспроцентный кредит». Подвигает бумажку. Визави быстро пишет: «Сколько?» Сергей пишет: «2 000 000». Но они продолжают разговаривать. – Правда, дело его всегда не очень интересовало. Деньги любит до потери сознания.

– Так кто ж их не любит? – произносит хозяин кабинета, но одновременно пишет на бумаге: «Откат?».

Сергей чиркает небрежно: «10%», хозяин в ответ: «25», Сергей: «15», хозяин: «20».

– Согласен. – Сергей накрывает ладонью исписанный листок. – Но не до такой же степени!

– До такой, – отвечает хозяин, зажигает листок над пепельницей, пепел растирает металлической линейкой, что лежит на столе, в пыль, – Ты курить ещё не бросил?

– Нет.

– Не бережёшь ты себя. Ладно уж, кури, только потом пепельницу вымой, ненавижу этот запах.