Баиджи, с любовью

Namita Devidayal

The Music Room

Перевод с английского Т. Упоровой

Под редакцией Н. Гориной

© Namita Devidayal, 2007

© ООО ИД «Ганга». Издание, 2022

Пролог
Бхайрави

«Рага должна быть исполнена таким образом, чтобы через несколько минут оба, и исполнитель и слушатель, смогли увидеть ее стоящей прямо перед ними».

Вилайят Кхан, ситарист

Было почти пять утра. Дхондутаи поежилась от ворвавшегося в окно ветра. Несколько минут она полежала в постели, шепча беззвучную молитву и разминая затекшую больную ногу. Она пыталась снова погрузиться в сон, чтобы вернуться к своему любимому сновидению, в котором она сидит на качелях рядом с храмом богини у реки. Когда петух прокричал во второй раз, она заставила себя встать и поплелась в ванную.

Дхондутаи зашла в музыкальную комнату и взяла тампуру ^[1]. Слегка морщась от боли в ноге, она села настроить инструмент. Она пробежала пальцами по натянутым струнам и поправила положение бусин из слоновой кости в нижней части инструмента, там, где струны уже почти прилегали к лакированному корпусу. И когда строй инструмента стал безупречным, она начала ритмично перебирать его четыре струны. Звуки завибрировали в окружающем ее пространстве, и она, забыв о своей боли, о холодной комнате, о молочнике, всегда опаздывавшем с доставкой, растворилась в безвременном монотонном звучании.

Она начала с нижних нот, пропевая их по отдельности словно гортанную молитву. Затем постепенно, едва утренний солнечный свет скользнул в комнату, осветив небольшой квадрат на выцветшем пейсли-узоре ковра, она начала подниматься к верхним нотам. Она пела Бхайрави – раннюю утреннюю рагу, наполненную печальными полутонами.

Дхондутаи

Бхайрави – жена космического танцора-разрушителя Шивы. Рага переменчива, подобно настроениям мифической богини. Иногда она – тоскующая влюбленная, временами – преданная почитательница, иногда – соблазнительница, но всегда – таинственная женская сила, побеждающая зло.

Дхондутаи пела с закрытыми глазами, беря ноты с нежностью, словно заворачивая себя в огромный кокон из звука. Уловив необычный источник света, ее глаза открылись, но она продолжала петь, пока ее взгляд скользил вслед за светом к углу комнаты. Когда она достигла самой высокой и величественной ноты раги, она услышала вздох удовольствия, и перед ней появилась улыбающаяся богиня. От неожиданности Дхондутаи закрыла глаза и когда открыла их снова, видение исчезло.

Она отложила тампуру и отправилась к входной двери забрать бутылку с молоком. Ее день начался хорошо.

Глава I
Мост Кеннеди

Один

Меня втянуло в мир музыки без моего на то желания, когда мне было десять лет. Как-то летним вечером, когда мои друзья отправились поплавать в Клуб Уиллингтон, мама посадила меня в машину и сказала, что мы едем на встречу с преподавателем музыки.

Учительница жила в старом доме, располагавшемся под Мостом Кеннеди, в десяти минутах езды от обрамленных деревьями улиц Кумбала Хилл, где мы жили. Район Моста Кеннеди был известен как район проституток и мужских клубов, но не музыкантов. До этого я лишь однажды слышала о Мосте Кеннеди, когда мои родители посмеивались над своим вечерним приключением в салоне танцев муджра ^[2] много лет назад. Они помнили ту ночь во всех деталях – сутенера с красным платком на шее, который переговаривался с ними на обочине под мостом, путь к комнате номер 88 на втором этаже здания, пропахшего мочой, выкрашенные в зеленый цвет окна, скрывавшие обитателей дома от любопытных глаз на гудящем от машин мосту всего в нескольких шагах оттуда, женщину по имени Чандни, облаченную в расшитое блестками нейлоновое сари, которая кружилась под фальшивыми люстрами и наклонялась так близко под самым носом моего отца, что теперь он хихикает всякий раз, когда описывает этот момент.

Но, как в большинстве районов Бомбея, дневной свет скрывал все происходящее под покровом ночи. В течение дня обстановка в районе Моста Кеннеди была такой же, как на любой многолюдной улице, заполненной торговцами и спешащими прохожими. Прямо через дорогу от публичных домов стоял старый каменный монастырь «Школа Королевы Марии». Рядом с ним – ряд магазинов автозапчастей. И в конце дороги, в глубине резиденции, называемой «Дом конгресса», жила великолепная учительница-музыкант.

Когда мы с мамой прибыли туда, было пять часов вечера. Мы припарковались на обочине и прошли – мимо витрин магазинов с машинными маслами и гаечными ключами – к унылому серому зданию. Лифта не было, и мы тащились пешком вверх по лестнице до крошечной квартирки на четвертом этаже. Там, с одной стороны от кухни, жила семья из трех человек. Учительница жила с другой стороны кухни, в снимаемой ею комнате со стенами, выкрашенными в бледно-фисташковый цвет. Вместе с ней в этой комнате жила только ее мать, которую она звала Айи.

Моя будущая учительница встретила нас ангельской улыбкой. Она была пяти футов ростом ^[3] и одета в белое накрахмаленное сари. Черные волосы были щедро умаслены и скручены в небольшой пучок. Я с удовольствием заметила, что этот пучок был собранным на затылке замаскированным хвостом. Для своих пятидесяти лет она выглядела удивительно молодо и, как я узнала позже, объясняла это тем, что никогда не была замужем.

Уединившись в своей небольшой комнатке с двумя лакированными тампурами, прислоненными к стене, она, казалось, совсем не замечала мужчин, околачивающихся под ее окном вблизи борделей и сплевывавших сок бетеля прямо на отвратительные стены зданий, хранивших их фантазии. Это было схоже с необходимостью продираться через грязный пруд, чтобы добраться до прекрасного лотоса в самом его центре.

Единственное украшение стен составляли три висевших на них постера. Страница рекламного календаря фармацевтической компании с цветастым изображением Ганеши. Рядом портрет ее учителя – легендарной Кесарбаи Керкар с головой, покрытой белым сари, уложенными на косой пробор волосами и жемчужной нитью на шее. На смежной стене – выцветшая фотография в тоне сепии родителей Дхондутаи, сделанная вскоре после их свадьбы – отца, строгого брамина в пиджаке и дхоти ^[4], сидевшего прямо, с широко расставленными ногами, и матери, хрупкой, красивой женщины в восьмиметровом сари, плотно обернутом вокруг плеч; она сидела, немного косолапя ноги, и выглядела очень смущенной.

Мое внимание привлек похожий на кукольный домик алтарь в углу комнаты. Внутри были божества индуистского пантеона – крошечные серебряные и латунные фигурки малыша-Кришны, Ганеши, Сарасвати, Лакшми, несколько серебряных монет и изображение почти полностью обнаженного святого, сидящего в медитации. Все божества были начищены, отполированы и украшены метками на лбу из порошка кумкума ^[5]. Перед каждым были рассыпаны свежие цветки жасмина, источающие тонкий аромат. На вершине алтаря мерцала оранжевая лампочка, имитируя пламя живого огня. Она мгновенно привела меня в восторг.

Как я узнала позже, эта комната была подобием другого дома – родового дома Дхондутаи в Колхапуре, городе, который она покинула, городе, в котором звук храмовых колоколов разносился вместе с вечерним ветерком и в изобилии рос жасмин. Это был своего рода компромисс, которого Бомбей требует от тех, кто приходит к нему, цена, которую они должны платить за удовольствие жить в нем.

– Скажи «Намасте», – моя мать подтолкнула меня.

– Она может звать меня «баиджи», – Дхондутаи широко улыбнулась.

– Она довольна рослая для своих лет, – продолжила Дхондутаи, держа меня за подбородок и с нежностью заглядывая мне в лицо.

– Да, мы обе высокие. Надеюсь, ей передался также и талант к искусству, – пошутила мама, как обычно переходя сразу к делу.

– Она еще слишком юна. Давайте попробуем заниматься дважды в неделю. Как насчет вторника и четверга с пяти до шести? Она успеет отдохнуть после школы. Потом, в зависимости от ее успехов, уточним расписание.

Пока решалась моя судьба, я была заинтригована, увидев надувшую губы старую, почти лысую даму с собранными в крошечный пучок остатками седых волос, глазеющую на посетителей из угла комнаты. Это была мать Дхондутаи, Айи, – высохшие остатки женщины с фотографии. Ей должно было быть не меньше восьмидесяти. Я улыбнулась ей и получила в ответ милую беззубую улыбку.

Когда мы выходили из комнаты, мои глаза вновь устремились к алтарю с мерцавшей лампочкой. Поймав мой взгляд, Дхондутаи засмеялась и поманила меня подойти поближе и посмотреть. Я села перед божествами, ощущая неловкость от того, что чувствовала стоящую позади себя Дхондутаи, нетерпеливо ожидавшую в дверях маму, смотрящую в пространство Айи и необычную комнату, которую мне предстояло часто посещать в будущем. Я повернулась, собираясь уходить, когда Дхондутаи шепнула мне кое-что на ухо. Это звучало как: «Ты будешь моей маленькой богиней… моей Бхайрави».

Мои первые музыкальные воспоминания относятся ко времени до знакомства с Дхондутаи, к женщине по имени Сита-бехн, которая приходила к нам домой и обучала маму несложным рагам и мелодичным бхаджанам ^[6], когда я была еще совсем маленькой. Еще я помню человека, который приходил обучать отца играть на табла, пока проблемы бизнеса не захватили папу, изменив ритм его жизни.

И мать, и отец вращались в деловых кругах. Сыновей они воспитывали как продолжателей семейного дела, а дочери должны были найти себе мужей. Девочек обучали музыке и танцу, чтобы повысить их шансы на удачное замужество. Поэтому, когда Сита-бехн – которая обучала музыке мою маму, порекомендовала ей музыкальную школу для меня, я незамедлительно была туда отправлена.

Я провела несколько мучительных месяцев в школе Сангит Видьялайя. Она располагалась в самом сердце Гамдеви, старейшего района Бомбея, населенного старожилами, которые испытывали любопытные двойственные чувства – отчасти презрение, отчасти зависть – по отношению к таким как мы. Мы были бомбейскими «темнокожими сахибами» ^[7], которым намного привычнее смотреть современную постановку Нила Саймона, чем читать шедевр литературы, написанный на местном языке. Я ходила в англиканскую общеобразовательную школу, где мы обучались говорить на британском королевском английском и ломаном хинди с неловким акцентом. Маратхи изучался как третий язык. Мы воспринимали его как грубый несуразный диалект, необходимый для общения с прислугой и задабривания местных полицейских, чтобы те не выписали штраф.

Преподавательский состав музыкальной школы в Гамдеви состоял из сестер Ранадэ, предприимчивого триумвирата, уже несколько десятилетий выпускавших «партиями» заурядных певцов, совершенно не способных вдохновить кого-либо своей музыкой. Каждая из сестер преподавала в отдельной комнате с балконом, выходившим на шумную улицу. Первая комната предназначалась для начинающих, обычно там занималась группа хихикающих девчонок, изучавших основы раг по серии учебников (состоявшей из частей I, II и III). Вторая комната была для тех, кому удалось перейти туда из первой. Третья, в которую я заходила редко, находилась в дальнем конце, там мисс Ранадэ, старшая из сестер, обучала избранную группу старших учениц.

В первый день я сидела в первой комнате в кругу девочек перед одной из сестер Ранадэ и ее поскрипывающей гармоникой. Она попросила нас назвать свои имена и любимую рагу. Две девочки были названы родителями в честь раг. Первая, с ямочками на щеках, в хлопковом платье в цветочек, застенчиво сказала на маратхи: «Меня зовут Багешри, и моя любимая рага – Багешри». Все радостно засмеялись и зааплодировали. Затем мы познакомились с Пурви, к счастью ее любимой рагой была Малкаунс. Мы отвечали по кругу, и чем ближе подходила моя очередь, тем сильнее нарастало мое волнение, и я ощущала, как остатки завтрака бешено крутятся в желудке. Когда все взгляды выжидательно обратились ко мне, я забыла произнести свое имя и выпалила: «Рага Яман значит рага Бхайрави».

Я хотела сказать: «Рага Яман и рага Бхайрави», но моя поспешная попытка произнести это на маратхи превратилась в путаницу, вызвавшую всеобщий хохот. Даже учительница рассмеялась.

Никогда еще я не чувствовала себя так неловко! Я была чужой в этой традиционной маратхи-говорящей музыкальной вселенной. И я была несколько эксцентричным персонажем в своем псевдо-английском мире, где девушек больше интересовала длина юбочек для бадминтона, чем окруженные ореолом таинственности музыкальные аванпосты, запрятанные в злачных районах города.

Я ненавидела ходить в музыкальную школу и постоянно пыталась придумать разнообразные предлоги, чтобы пропустить занятия. Однако такие причины как «болит живот» или «много домашних заданий» были недостаточно весомы для моей мамы. Но однажды мне это удалось – я умудрилась запереть себя в ванной изнутри, и пока вызывали слесаря, чтобы тот открыл дверь, время урока истекло. Я ненавидела мать за то, что она вытолкнула меня в этот неуютный и угнетающий мир. Помимо уроков музыки, меня регулярно таскали по утомительным концертам, на которых я обычно засыпала и просыпалась, когда певец начинал выводить быстрые арпеджированные пассажи, предвещавшие скорое окончание концерта.

Конечно, как и многие не горящие энтузиазмом ученики, я все же вынесла из тех занятий некоторые музыкальные знания. В музыкальной школе в Гамдеви я получила базовые сведения о рагах. Мы изучали строение и правила каждой конкретной раги, ее восходящий и нисходящий строй, а потом разбирали простую незамысловатую композицию. На усвоение одной раги выделялось ровно две недели, по прошествии которых мы сразу переходили к новой раге. Учебный курс беззастенчиво обходил музыкальные тонкости и основной целью преследовал лишь наработку репертуара. В конце обучения проходил экзамен и выдавался диплом. Это был курс «Индийская классическая музыка 101».

Постепенно мама начала понимать, что это место мне не подходит. Она хотела, чтобы я училась у преподавателя, который смог бы заниматься со мной индивидуально и научить основам вокального искусства, постепенно раскрывая звучание нот, прививая понимание глубины фраз и слов. Кто-то рассказал ей о Дхондутаи Кулкарни, недавно переехавшей в Бомбей. Дхондутаи принадлежала к Джайпур Гхаране – потрясающе интеллектуальной школе музыки – и была единственной ученицей легендарной певицы Кесарбаи Керкар.

Мама отправилась послушать Дхондутаи в Институт Бхулабхаи – маленький уютный концертный зал, скрывающийся на втором этаже обращенного к морю здания. Дхондутаи начала выступление в деловой манере, четко в назначенное время, с раги Лалит-Гаури, состоящей из двух переплетающихся раг: Лалит и Гаури. Музыка ее была высочайше сложной, в ней было совершенство, но, как выразился один из критиков, «недостаточно боли». «Иногда мы слушаем музыку не для удовольствия, мы хотим пережить высокие чувства, пробуждающие душу». Возможно, маме понравилась полнозвучная и открытая манера пения Дхондутаи, и во время второй части концерта она решила, что хочет, чтобы я училась у нее.

В те дни мои родители восхищались великолепной певицей Дургатаи. Но они чувствовали, что хоть Дургатаи и могла быть индийской Марией Каллас, как преподаватель она не подходит их непоседливой дочери. У нее была репутация очень вспыльчивой особы. Говорили, что однажды она швырнула табла в ученика, когда тот взял неправильную ноту третий раз подряд. Она была блестящей исполнительницей, но ужасной наставницей. Дхондутаи, хотя и не столь именитая, была мягкой и заботливой.

Нашим мирам суждено было пересечься. Вот так, чувствуя себя неуютно, но заинтригованно, я оказалась в скромном жилище моей гуру. Затем последовали годы обучения, и не только музыке.

Два

Я вернулась в район Моста Кеннеди на следующей неделе. На первом уроке Дхондутаи сказала мне закрыть глаза и прислушаться к преданному аккомпаниатору певца – танпуре. Я была заворожена этим инструментом, похожим на ситар, но издающим только четыре звука снова и снова. Дхондутаи начала перебирать струны, и ритмически повторяющиеся гипнотические звуки наполнили комнату, рождая атмосферу спокойствия и безмятежности. Вскоре все окружающие звуки – шум вентилятора, негромкое тиканье настольных часов, уличные крики детей и торговцев, тихое похрапывание Айи, шипение скороварки на кухне, – на фоне монотонного звучания тампуры обрели свое место. И с этого момента языком, на котором мы говорили и который слушали, стал язык музыки.

Я начала с самой первой ноты – Са. В тот первый день, к моему удивлению, Дхондутаи разрешила мне петь только базовую ноту – опорную ступень музыкального строя в индийской музыке – неизменную, постоянную, точную и устойчивую к причудливым и разнообразным изменениям других нот. Это фундамент, первая и последняя нота, точка, где круг начинается и заканчивается. Внутри границ Са можно выразить все возможные настроения и драмы жизни. Но всякий раз, когда к ней возвращаешься, приходит чувство завершенности, подобно возвращению домой после долгого и увлекательного путешествия.

– Старайся соединить свой звук Са с Са тампуры настолько, чтобы они стали единым звуком, и ты сама не могла их различить, – сказала Дхондутаи. – Са включает в себя все ноты так же, как чистый белый свет содержит все цвета радуги.

Урок длился всего полчаса, так как я была еще мала и имела беспокойный непоседливый характер. Дхондутаи вернула тампуру на место у стены и прошла на кухню. Я последовала за ней, снедаемая любопытством. Кухня представляла собой достаточно темное помещение с небольшим окном, выходившим во внутренний двор-колодец. Вся кухонная утварь Дхондутаи размещалась в компактном деревянном шкафу в углу комнаты. Она достала маленькую старомодную медную посудину и сполоснула ее.

Тучная женщина с шокирующе короткой стрижкой белых волос и смуглым лицом, хранящим следы страданий, появилась из соседней спальни квартиры. Это была хозяйка, у которой моя учительница снимала комнату с правом пользования кухней и ванной. Дхондутаи представила меня Мози, с нежностью называя «своей маленькой ученицей». Мози улыбнулась и по-простому протянула мне руку, я пожала ее, и мы обе почувствовали себя несколько неловко от такого приветствия на западный манер. Я заметила у нее белую щетину над губой – торчащие, неровно подстриженные усики.

Дхондутаи спросила, не хочу ли я чаю, но я отказалась. Готовя его, она начала говорить, а я стояла рядом с ней, облокотившись на кухонный стол, и слушала.

– Приготовление чая – это урок жизни, – сказала она. – Ты думаешь, что чай приготовлен благодаря тому, что ты налила в чайник кипяток и положила туда чайные листья? Но посмотри повнимательнее на то, что происходит. Ведь кто-то вырастил чайные листья, кто-то еще собрал и высушил их, какой-то бедняк расфасовал и упаковал их. Кто-то подоил корову, а кто-то выжал сок из сахарного тростника, чтобы у тебя был сахар. И спасибо огню за то, что ты можешь вскипятить воду. А то, что сделала ты, – всего лишь маленький вклад во всей цепочке действий по приготовлению чая. Никогда не гордись незаслуженным, потому как всегда есть намного больше невидимой энергии и усилий, способствовавших твоим так называемым достижениям. Что Вы скажете по этому поводу, Мози?

– Вы совершенно правы. Все в руках Божьих, – сказала Мози, вздохнув. Она вытерла с лица краешком сари выступившие от чайного пара капельки пота. Дхондутаи рассмеялась, налила горячий чай в две китайские чашечки с небольшими щербинками – для себя и для матери – и понесла их в комнату. Айи взяла чашку дрожащей рукой и почти весь чай пролила на пол. Она посмотрела на нас как робкое дитя.