Для обложки использовано фото из открытого источника

https://pxhere.com/ru/photo/264107

Все имена и события вымышлены, любые совпадения с реальными людьми и событиями случайны.

Долина реки Чирчик. По правому берегу широко раскинулся Ташкент, по левому тянутся небольшие городки и кишлаки¹. Чимганские горы окаймляют низовье серо-голубой грядой с белыми мазками на вершинах. Красота! Река весной полноводная, серо-коричневая талая вода бурлит, клубится водоворотами, даже смотреть с моста страшно. Летом же иссякает, переливается прозрачной лазурью, оголяет огромные, с блестящими прожилками, валуны. На них лениво жарятся четверо, три пацана и девчонка.

Ленка

Глава первая

Как только они себя ни называли. Три мушкетера и Констанция – лучший вариант, она представляла себя очаровательной госпожой Бонасье-Алфёровой. Фильм о похождениях бравых красавцев в синих плащах находился на пике популярности и дворовые мусье размахивали шпагами-палками ничуть не хуже французской знати. «Один за всех и все за одного», – выкрикивали при каждом удобном случае. Ступенью ниже – три танкиста и собака (собака – это Ленка), версия так себе, но терпеть можно. И самое мерзкое – было у отца три сына и одна ляга, тоже Ленка. Ляга от слова лягушка, в округе их было навалом и народное детское поверье гласило: потрогал лягушку – жди бородавок на руках. Обидно, она ни разу не видела, чтобы у мальчишек от неё хоть малюсенькая бородавочка вылезла. Но терпела, иначе играть в «войнушку» придётся среди фрицев, а не среди «наших». То же самое в «казаках-разбойниках», а кому охота разбойником быть? Тем более все победы заранее известны: в баталиях всегда побеждали хорошие, правильные, «красные». Те, кем верховодили Лёнчик, Саня и Серый. И Ленка.

Она их не выдавала даже под пытками. Пытки – это когда твое предплечье сжимают двумя руками и с силой выкручивают кожу в разные стороны. Называется «сделать крапиву».

– Скажи пароль! – зловеще шипел в лицо десятилетний палач из соседнего подъезда, заведомый фриц.

– На горшке сидит король, а сзади королева! – презрительно выплёвывала в ответ.

Рука горела, словно её и впрямь жалили крапивой, но Ленка не пасовала. Она тогда была очень стойкая. Да хоть калёным железом жги, своих пацанов, притаившихся сзади дома в мыльных цветах, не сдаст ни за что. Гордо вскидывала голову, стискивала зубы и ждала, когда в сумерках раздастся долгожданное: «Батальо-он, в атаку-у…, за мной»! Командный голос всегда разный, из троих мальчишек уступать первенство не хотел никто. «По чесноку» решили – по переменке, и очерёдность быть командиром соблюдалась строго. Почему-то Ленка всегда первая попадалась врагу, этот вопрос она задала себе намного позже, через несколько лет. Ответ нашла сразу – военный штаб намеренно отправлял её на заклание, чтобы было кого освобождать. Форсируя кусты, штурмуя гаражи и заборы, уничтожая неприятеля пульками из деревянных ружбаек, мальчишки летели спасать её, Ленку. Их возраста ребятни предостаточно носилось, в каждой семье двое, а то и трое детей, но, сколько она себя помнила, столько и свою четвёрку.

Пришпиленное пирамидальными тополями белёсое небо хранило их детские тайны, надёжно прятало от чужих глаз и ушей самое сокровенное. Ночью оно опускалось вниз и висело над головой чёрным бархатным пологом. Настоящее сюзане, расшитое серебряными нитями, традиционная восточная вышивка. Азиатское небо словно вышло из-под искусных рук мастериц: густое, звёзды выпуклые и близкие, только руку протяни и дотронься до той, которая понравилась. Костёр в недостроенном бетонном бассейне меж домов отбрасывал отблески на лица, делал их красноватыми и заговорщицкими. Искры взлетали и перемешивались со звёздами, дым струился ввысь, расстилался как млечный путь, туманный и непостижимый. Секреты, вышептанные такой ночью, оберегались свято. Клятвы скреплялись крепким пожатием рук с цыпками и жёлтая круглобокая луна свидетельствовала об их нерушимости.

– Клянусь! Навек! – четырежды звучало над языками пламени, торжественно и ритуально. И ни один не сомневался в исполнении обещания.

Богом клянусь, вот те крест, как перед Господом – эти выражения тогда не использовали. Религия – опиум для народа, об этом знали с пелёнок. На крайняк можно сказать «матерью клянусь», но зачем? Верили слову, данному честному слову.

– Лена, домой! – отцовский окрик прозвучал не вовремя.

– Сейчас! – недовольно ответила она, мальчишки усмехнулись – девчонка, салага. А её обида пожирала, год всего разница. Русый жиденький хвостик выбился в разные стороны, освобождённые из плена прядки щекотали шею, Ленка раздражённо перекрутила волосы, но ни ногой в сторону дома.

– Лёнька! – следом спасительно зазвенел голос тёти Нади. – Время полдвенадцатого!

– Ага, – отозвался сын, но с места не двинулся. Сплёвывал смачно в затухающий костёр, слюна шипела на раскалённых углях, туда же летели мелкие камушки из рук Серого. Все ждали. Церемонию по загону детей на ночёвку знали и ребятня и взрослые.

– Серёг, ложимся уже, дуй домой, – забасил дядь Петя. – С утра усвистал, сколько можно?

– Иду-у, – крикнул Серый, не поднимая головы. Поджал губы недовольно, поелозил на корточках, но так и остался сидеть, только мелочь полетела в костёр быстрее. Второго приглашения для Серёги лучше не дожидаться.

– Лена, мать твою! – не выдержал отец.

Она поднялась, затопталась на месте, глядя на рубиново-алые самоцветы, и медлила с ответом. Пацаны снисходительно лыбились и тоже смотрели на остатки костра. За долгий день умотались все, завалиться бы спать в липкой духоте без задних ног. И хоть слово «авторитет» ещё не знали, но интуитивно его ронять никто не хотел.

– Ленка, а ну…. Кельмонда!² – голос не предвещал ничего хорошего.

– Хозир келяман!³

– Саня-а! – добродушно подозвал отпрыска запоздавший родитель. – Домой идти думаешь?

– Уже иду! – победно откликнулся сын.

Компания с облегчением встала и дружно навалилась на бетонный бортик. Ленка застряла, двое потянули её, в ночи послышалось сердитое «Я сама!», пришлось ждать, пока перекатится. Небрежно бросили «Хайр!»⁴ и разбрелись до следующего утра. Щуплый шарнирный Лёнчик, каланча Серый и пигалица Ленка по своим подъездам, коренастый Саня поплёлся за дом. Его семья жила в коттедже с большим двором, хозяйством, садом и виноградником. Таких целая линия, край вселенной, дальше начинались кенафные и хлопковые поля.

По тем временам их махалля⁵ под Ташкентом – явление особенное. Не только сообщество, это образ жизни с прочно сложившимися устоями, смешение рас и культур, и всё мирно и дружелюбно. Отдельными улочками тянулся частный сектор. На земле, в основном, узбеки и казахи, остальных понемногу. Новенькие двухэтажки отстроил местный завод. Трудолюбивые руки быстро разбили вокруг них палисадники, насажали деревья, виноград. Фруктово-цветочный оазис за чертой города. В этих домах селились татары, башкиры, корейцы и русские, их было большинство. Шальные ветра за столетие нанесли в Среднюю Азию этнических русаков с разных концов страны. Началось с присоединения Туркестанского округа к Российской империи, следующая волна осела после революции и борьбы с басмачами. Потом война, Узбекистан крупнейший центр эвакуации, принял миллионы людей. Ташкент – город хлебный, так и оставались под знойным солнцем в тени чинар и тополей, в голодное лихолетье на одном только винограде да кислом молоке можно выжить. И ещё один большой наплыв – Ташкентское землетрясение 1966 года. Восстанавливать узбекскую столицу стекались добровольцы со всех союзных республик. Пленённые богатым и щедрым краем, вживались в него и никогда не делились на национальности.

А трясло частенько и порядок действий при первых толчках знали все – бегом на улицу. Не успел – вставай под косяк. Как правило, матушка-земля напоминала о своём могуществе либо поздно вечером, либо ночью. В чём застала подземная буря, в том и выскакивали, детей впереди себя выталкивали. Женщины в длинных ночнушках, мужчины в чёрных или синих семейных трусах и майках. Зимой если успевали что-то набросить на плечи – хорошо, нет – значит, нет. Ребятня землетрясений не очень-то и боялась, даже что-то забавное в них находили. Оглянешься вокруг, а вдоль улицы впотьмах голый народ стоит, ёжится. Соседи, одноклассники, друзья, мелюзга на руках и все жить хотят.

Вот и в тот раз тряхануло в декабре, холодно уже. По телевизору «Зита и Гита» шла. Ленка фильм видела раньше в кинотеатре и легла спать пораньше. Неожиданно кровать испуганно вздрогнула, Ленка спросонок не поняла ничего. Слышала, как задребезжал хрусталь в серванте, заунывно запели оконные стёкла, вплетаясь в непонятный гул. Отцовская рука рывком стянула одело, выдернула дочь из постели и следом команда:

– Бегом!

Что есть силы рванула вместе с сестрёнкой и матерью. Скатывались по лестнице со второго этажа, теряя тапки и подбирая их на ходу, с глухим топотом вылетали соседи. Дом колыхался, ступеньки под ногами вибрировали, спасительная дверь из подъезда нараспашку, кто-то подпёр её кирпичом. Меньше чем за минуту выбежали. Народ толпился за линией молодых дубков подальше от стен. Тётя Надя одной рукой держала болоньевую куртку, другой маленькую Маринку. Лёнчик крутился рядом в трусах и футболке, ботинки на босу ногу. Увидел Ленку, кинулся к ней:

– Ништяк, да? Во, долбануло!

– Ага, только уснула. А Серый где?

– Там, – Лёнчик махнул в сторону соседнего подъезда. – Отец не выпускает.

– Лёнь, иди сюда, погрейся, – позвала мать. Она накрыла Маринку курткой, сама зябко потирала полные руки.

– Не, не холодно, – отозвался сын и Ленке: – Чё я, маленький, что ли?

– Ну, да.

Ленкин отец накинул на своё семейство одеяло в пододеяльнике, сюда же юркнула тётя Надя. Согрелись. Ноги только мёрзнут, а так ничего. Вездесущий Лёнчик курсировал вдоль дома, приносил сводку как проходит ночное стояние. В первом подъезде на всех один платок пуховый и пальто женское, взрослые сгрудились, детей в серёдку, так и пережидают. В последнем получше: пара одеял, но двое человек босиком, переминаются с ноги на ногу. Лёнчик сгонял в бассейн, оттуда притащил соседям старый картон, с лета валялся. Всё не на голой земле стоять. Рядом Серёгин подъезд, жильцы в норме, обуты и почти согреты.

– Отец Серого из рук не выпускает, а мать к нему прилипла, – хмыкнул Лёнчик. Буква «р» перекатилась мягко, как ириска, которые он обожал. И у него и у Серого карманы вечно набиты «Золотым ключиком».

– Что тут смешного? – осадила его тёть Надя. – Ну-ка, иди сюда!

– Да не замёрз я.

Лёнчик опять скрылся в темноте. Ленка куталась в тёплые материны руки, обнимала перед собой сестрёнку и переживала: а Саня-то выскочил? Младших у него двое. Родители успели, наверное. По лестнице бежать не надо, шагнул с крыльца во двор и всё. Может, Лёньку отправить, посмотреть? Но тому и говорить не надо, уже слетал и прибыл с докладом в огромной фуфайке:

– Саня на топчане сидят, пахан из сарая старые курпачи⁶ вытащил. Вот, сюда одну передали.

– Видел, что ль?

– А то! Тёть Люся и меня хотела утолочь, а я чё, своих брошу?

В жизни не бросит, и даже в голову не придёт. Ещё и помогать всем будет. Лёнчик смылся, потащил курпачу в первый подъезд, а Ленка успокоилась, угрелась и задремала.

Минут через сорок с опаской втянулись по квартирам. Ленка завалилась на кровать и уже не чувствовала, как мама накрыла чистым одеялом и подоткнула его со всех сторон.

Так и жила махалля, общими радостями и общими бедами.

На следующий день в школе только и разговору было о землетрясении. В школьном спортзале трещина по стене пошла, побежали смотреть, а тут и тряхануло опять. Не сильно, но учителя испугались и всех отпустили. Шли домой, волокли за собой портфели и мелюзгу, а Серый вроде как оправдывался в стоянии подмышкой у родителя:

– Да, отец, блин! С ним поспоришь, что ли?

Слаженно согласились в три голоса – да, конечно! Какой дурак будет с дядь Петей связываться? Себе дороже. Он шишка какая-то на заводе, руководящая и направляющая. Иной раз Серёгу так направит на неделю под арест в воспитательных целях, тот месяц потом ходит как шёлковый, никуда не влезает, только косится да отказывается.

А Лёнчик набегался раздетый и заболел. Ничего особенного, простуда да ангина. Но болеть ему так понравилось, что он проканителился месяц. Педиатры тогда по домам не ходили, лечили не антибиотиками, а народными средствами – молоко с маслом и мёдом, водочный компресс на горло, аспирин.

Он филонил, валялся на диване, трескал всё подряд. Перед приходом матери с работы рассасывал кусочек рафинада с йодом и окунал градусник в кружку с горячим чаем. Первый раз неудачно и нагнал сорок два. Мать с перепугу побежала через дом к заводской медсестре, она и всадила Лёньке укол. Тот поумнел и стал проверять воду на палец, сам потом рассказывал. Застукал его отец. Из рейса приехал на день раньше, а сын спит с открытым ртом. Рядом кружка с остывающим чаем, в ней градусник торчит. Выписали ему предки по полной и вытолкали в школу. Он от безделья потолстел, команда его тут же окрестила Круглым. Лёнчик хмыкал, но не сопротивлялся. Лишний вес улетучился быстро, а прозвище приклеилось намертво. Да, ещё улыбаться стал на одну сторону. Пересмотрел «Место встречи изменить нельзя» и стащил улыбку у Жеглова, так же как и манеру разговора – мир принадлежит мне, он будет слушать то, что я скажу.

Родители у них…. А, впрочем, какая разница кем работали родители? О социальных различиях не думали. Верили, все равны и мир, труд, май. Рабочий класс ещё был в почёте, труд облагораживал, мир государство обеспечивало, на худой конец бомбоубежище возле завода отстроили, дорогу к нему знали, а май…. Май наступал из года в год, мимо ни разу не прошёл. Властно вступал в свои права с первой, дорогущей клубникой и черешней, благоуханием распустившихся роз, изумрудной зеленью улиц. Месяц благословенный, уже не холодно, но жары ещё нет. Она придёт позже, изнуряющая чилля⁷, когда на улице термометр показывает под пятьдесят и спастись от неё можно или дома (как усидеть?) или занырнув в окрестные водоёмы.

Поначалу полоскались в канале неподалёку. Система мелиорации в Средней Азии специфическая, плоскогорье изрезано водотоками для полива. Вода в них грязная, но тогда никто не знал, что для пляжа не очень подходит. Ныряли с разбега в мутную жижу и были счастливы. Потом обсыхали на грунтовке, выдубленную солнцем кожу стягивало, она покрывалась глиняным налётом, но это ничего. Снова «бомбочкой» или «на головку» разрезаешь серо-буро-малиновую гладь и как новенький.

А дрейфовать на автомобильной камере вчетвером да с полкилометра? Где ещё такой квест найдёшь? Только там, в Азии. Любо-дорого!

– Ну, чё, погнали? – вопрос для проформы. Саня столкнул чёрный резиновый круг и сам сиганул следом. Стоит, удерживает двумя руками, ждёт, пока остальные с фонтанами брызг попрыгают.

Воды в канале ещё много, по грудку. Забрались, уселись, поелозили, поплыли. Мерно покачивается камера, для равновесия четвёрка сидит в обнимку. Ничего делать не надо, ноги в воде, болтай да глазей на проплывающие по обеим сторонам заросли ежевики. Повсюду такая же пацанва неприкаянная барахтается.

Чья-то чужая рука взметнулась, ухватилась за Ленкин синий купальничек и потянула за трусики, оголяя белую полоску кожи. Она взвизгнула, три рыцаря тут же бултых за борт. Дама равновесие не удержала, кувырок назад и под воду, сверху ещё и колесом накрыло. Пока выныривала, обидчику накостыляли, чуть не утопили и взашей на берег вытолкали. Разумеется, матерились по-взрослому. Камеру догнали, снова умостились и дальше в плавание.

– Ленк, ты чё, негритянка? – спросил Лёнчик. Против солнца сидел, глаз один сожмурен, к щеке соломинка прилипла. Дунул пару раз скосороченным ртом – не слетает. Рука молниеносно мелькнула, смахнула и назад Серому на шею.

– Дурак, что ли? – ответила она, убирая с лица прилипшие прядки.

– Негры чёрные, в Ташкенте видел, – авторитетно заявил Серый. Он чаще всех с родителями в город ездил. Отец прихватывал его с собой на служебном «газике» и Серёга первый во дворе начал козырять такими названиями как Шейхантаур, Тизиковка, Юнусабад⁸. В общем, самый продвинутый и самый культурный.