«Смерть для людей — самая главная надежда, их единственная надежда быть людьми».
Хотя и антиутопическая тема составляет большую часть сюжета книги, однако не является ее фундаментом. В этом романе так много нарративов, что читатель, захлопнув после прочтения книгу, долго еще не сможет прийти в себя и расставить акценты в прочитанном, а связь с Всевышним только начнет оформляться. Этот прием – запутывания, смешения нарративов, растворения смыслов в едином текстуальном потоке и выбивания стула из-под читателя – то, чем характерны большинство текстов Бланшо. Книга может не быть о чем-то. Книга может быть ни о чем.
Герой романа – Андре Зорге – некогда «добропорядочный гражданин», ревнитель порядка, правил и «закона». Безличное существо, оказавшееся в ментальной ловушке и не догадывающееся об этом. Для него все в мире устроено на рациональных началах. В раскрывшемся для него мире во всем проступает сходство и единение, все и вся озаряет метафизический закон. Нет ничего, что не было бы обусловлено этим законом.
«Хотите знать, почему вы меня заинтересовали? Потому что вы настолько подчинены этому миру, что даже когда ваши мысли становятся совсем диковинными, их все равно нашептывает вам он, они его отражают, его защищают», - говорит ему однажды Бруккс, имея в виду тот самый «закон».
Андре Зорге – это юродивый человечек кафкианского типа, который полностью поглощён миром и в то же время отстранен от него и кажется всем чудиком и чужаком. Если вдуматься в его диалоги с окружающими его людьми, то можно увидеть, что они его избегают и смеются над ним. Окружающие его люди перебивают его, поднимают наспех, кажется, что никто не воспринимает его как полноценного члена общества. Он девиантен. Он лишний. Даже собственная мать относиться к нему безучастно, как к нерадивому сынку, над которым доминирует сестра – ее дочь.
Прогулки Андре по городу – это бесцельное шатание, которому он не может противостоять. Его отбрасывает от одной улице к другой, от одного прохожего к другому. Кажется, что он, как флюгер, безропотно поворачивается туда, куда подует ветер, куда отправит его «закон». Когда наступает эпидемия, он не верит в нее. «У нас есть замечательные ученые, которые изобрели новые методы лечения». «Да, добропорядочный гражданин, я изо всех сил служу государству». Эпизоды столкновений Андре Зорге с другими персонажами выглядят комично, как верно отмечал переводчик романа – Виктор Лапицкий.
«Служить государству, наделять закон его теплотой, его светом, жизнью, бесконечно переходить с ним от человека к человеку, - когда ты почувствовал, что это возможно, уже не просишь ничего другого».
Его монолитная связь со всем земным – зыбкий контакт, которым и оборачивается во второй половине романа его строптивая приверженность порядку. Узнав об эпидемии и о том, что его сосед Дорт и Бруккс готовятся к саботированию государства, он в ужасе убегает. Его преследует дым и запах гари и, в конце концов, он теряется в пространстве, падает, и его избивают полицейские – представители закона – и отбирают паспорт. Позже оказывается, что его отчим вел закулисные игры за спиной своего пасынка и подсылал к нему агентов. Тот просит подписать Андре декларацию («я обязуюсь поддерживать законную власть…»). На что Андре смотрит с сомнением и отвечает отказом. В этом эпизоде заметно, как приверженность Андре «закону» дает трещину.
Оставшуюся половину книги занимают бредовые, фантасмогоричные видения и тотальное погружение в пучину хаоса, откуда он уже не выберется. Он пишет то письма Брукксу, то свои мысли «в стол». Не столь важно, что он пишет. В самом письме человека, борющегося с лихорадкой и пытающегося не потерять связь с реальностью, можно обнаружить авторское высказывание, которое позже оформится в книге «Литературное пространство».
Здесь литература утверждает себя как воля преодоления, как сила, противостоящая нападкам мира - того мира, в котором «всякая вещь чувствует себя взятой за горло»: она - освободительный переход от «Я» к «Оно», - будет написано в «Пространстве литературы».
«Чтобы писать, необходимо властвовать собою перед лицом смерти, необходимо установить с нею отношения господства», - там же.
За бытовым, ничего незначащим занятием главного героя скрывается противостояние автора нападкам мира и вступление в контакт со смертью. Как будто бы только заступив одной ногой за черту умирания из человека и может вырваться на волю Настоящее Слово, что оформится в финале в крепкую и ясную интенцию.
Некогда «добропорядочный гражданин» становится хилым и безвольным размазней. Чувство локтя, ощущение всепронизывающего закона и света расщепляется, и остается только больничная койка, черная вода, пятна и ужас. На последних страницах романа главный герой уже перестает произносить реплики. Он обращается в прозрачное, обезличенное око, которое следит за мухой с оторванным крылом, выступающими на стенах сочащимися черными пятнами, «живой» кучкой земли, имеющей два маслянистых глаза и проступающей из-под пола. Повествование оборачивается сплошным галлюцинирующим зрением.
Служанка, которая обхаживала Андре Зорге всю вторую половину книги, убеждена, что он – это Всевышний. «Чтобы ни случилось, я последую за вами. Буду жить только у вас на глазах». Однако ее настроение сложно уловить. Некоторые рецензенты отмечали ее связь с сестрой Андре, мол, она тоже подминает и приручает его к себе, а тот даже не пытается от нее сбежать. В финале она показывает совершенно неожиданное намерение и выдает: «Вы жили своей жизнью только для меня, так не мне ли вас ее лишить». В ее поступке не нужно искать главенствующий над все романом смысл. Хотя я все-таки попробую.
Андре нащупавший линии жизни, ее кровеносные сосуды, опоясывающие и пронизывающие все живое, открыл их исток, и он столкнулся с метафизическим ужасом - он потерял дар речи, разучился быть встроенным винтиком в механизме общества, - для выражения которого ему потребовались бы Новые Слова. Теперь он стал не безобидным, мирным соглядатаем, а вредителем. Поэтому служанка, повелевая указам Системы, вычеркивает его из жизни, как некоего отступника.
Исход был предрешен: Андре не мог оставаться живым в том сервильном обличье. Только смерть могла принести ему надежду. Только смерть могла положить начало Слову, «потому что она – смерть – предел всего». «Я испустил крик, но это не было, как я ожидал, слово». Однако вместе с выстрелом слово все-таки вырывается из Андре, и он кричит, отлетая от выстрела к стене: «Теперь, теперь-то я заговорю».
Этой фразой и заканчивается роман, закручивающийся по спирали, и выбрасывает нас в самое начало, где нарратор только начинает свое повествование еще не оформившимся языком, языком не постигнувшим и не преодолевшим смерть, языком, приводящим тот самый «закон» в движение и способствующий его утверждению.
В. Лапицкий утвержал: «Есть ощущение, что роман начинается с последней фразы. И после этого начинается рассказ, не языком литературным, а чисто бытовым, разговорным языком».
Если еще в начале романа герой представляет из себя болтуна, праздно рассуждающего обо всем подряд, чему поражаются даже окружающие, то с каждой главой, когда макрокосм романа вместе с героем погружаются все глубже в хаос, Андре Зорге все больше переходит на нечленораздельные возгласы и крики, как полоумный. Все это время в нем формируется Слово, которое сможет сопротивляться жизни и преодолеть смерть, преодолеть «закон». И лишь находясь в пограничном состоянии, под угрозой убийства, это Слово вырывается наружу.
Связь с Системой разрывается, герой соскакивает с «гвоздя истины», на котором он был подвешен всю свою жизнь. Андре Зорге умирает и обращается во Всевышнего, потому что, готовый к встрече со смертью, смог снять себя с «гвоздя истины» и отправиться в неизведанное.
