Пролог. Голос в статике

Ричардс щелкнул замки чемодана. В полумраке его кабинета в участке на столе лежали разложенные улики – командировочное предписание в Харперс-Милл, потрёпанная карта с пометками и фотография семьи Барнсов. Их стеклянные глаза на посмертном снимке казались еще безжизненнее под красными пометками маркера.

Он перевернул снимок. На обороте, рядом с официальным штампом дела, его собственные заметки: "15 случаев. Все жертвы не спали более 72 часов. Все слышали пение. Связано с исчезновением детей в 1983?"

Дверь кабинета скрипнула. Капитан Морроу стоял на пороге, его силуэт растворялся в тусклом свете коридора.

– Ты уверен, что хочешь лезть в это болото? – голос шефа был сухим, как осенний лист. – Дело тридцатилетней давности… странные совпадения…

– Это не совпадения, – Ричардс швырнул в чемодан папку с надписью "Харперс-Милл ". – Я нашел связь. И если не остановить это сейчас…

Морроу молча достал из сейфа кассету в чёрной коробке. "Для тех, кто не спит" – дрожали выведенные от руки буквы..

Кассетный диктофон жужжал, словно раненый шершень, запертый в стеклянной банке. Звук был настолько назойливым, что детектив Ричардс почувствовал, как у него закипела кровь в висках. Он стиснул зубы, и боль, тупая и знакомая, отозвалась в челюсти как следствие десятилетней привычки сжимать их до хруста. Этот звук преследовал его с тех пор, как он нашел ту треклятую коробку в подвале дома Барнсов.

Подвал.

Темный, сырой, пропахший плесенью и чем-то сладковатым. Ричардс помнил, как фонарь выхватывал из тьмы контуры старых ящиков, покрытых паутиной, а его пальцы, несмотря на перчатки, будто обжигало от прикосновения к ним.

«Для тех, кто не спит» – дрожащая надпись на коробке, буквы, выведенные неуверенной рукой, будто человек писал их в полной темноте.

Черная кассета, черный прямоугольник, будто вырезанный из самой ночи.

– Включите, – сказал шеф. Его голос был сухим, как осенний лист, готовый рассыпаться от малейшего прикосновения.

Ричардс взглянул на него. Капитан Морроу стоял у окна. Лицо бледное, почти прозрачное, будто он сам превращался в призрака.

– Вы уверены? – спросил Ричардс, но его пальцы уже тянулись к магнитофону.

Морроу не ответил. Он застыл, словно вырезанный из теней, его неподвижный силуэт растворялся в полумраке кабинета. Взгляд, пустой и остекленевший, утонул за окном, где ливень яростно барабанил по стеклу, словно тысячи невидимых существ, отчаянно скребущихся в ночь, жаждущих прорваться внутрь. Капли, как ртутные слезы, стекали по поверхности, искажая огни города в призрачные разводы.

Лента закрутилась.

Сначала – тишина. Густая, давящая, словно предгрозовое затишье, когда воздух становится плотным от невысказанного.

Потом – шипение. Змеиное, прерывистое, будто сама пленка сопротивлялась тому, что ей предстояло выплюнуть.

Статика. Белый шум, въедающийся в сознание, как наждак, пока в ушах не начинало звенеть от напряжения.

И вдруг – голос.

Он вырвался из динамиков, изуродованный, перекореженный, будто пропущенный сквозь жернова ада. Звук скрипел, хрипел и ломался, но Ричардс узнал его мгновенно. Майкл Барнс. На той фотографии, что лежала в папке, он был улыбчивым мужчиной с теплыми глазами и девочкой на плечах – картинка невинности, застывшей в прошлом. Но теперь этот голос не принадлежал миру живых. В нем слышалось что-то глубоко неправильное, словно сама тьма обрела звук.

«Мэри… Боже, Мэри, они снова поют. Ты ведь тоже их слышишь?»

Голос Майкла прорвался сквозь помехи, хриплый, разорванный на клочья – словно его вытягивали из него насильно, вырывали из самой глотки. Он задыхался, звучал так, будто говорил, уткнувшись лицом в мокрую землю. Или будто чьи-то пальцы уже смыкались вокруг его горла, выдавливая слова по слогам.

Ричардс ощутил, как холодная игла страха вонзилась ему под кожу. Мурашки, острые и живые, побежали по спине, словно чьи-то невидимые ногти медленно провели вдоль позвоночника.

«Это как… как будто кто-то шепчет прямо в мои…»

И – тишина.

Не просто отсутствие звука. А зияющая пустота, внезапная и неестественная, будто эфир перерезали ножом. Будто что-то зажало рот Майклу, оборвав фразу на полуслове.

Динамики мертво щелкнули. Лента кончилась.

Но в воздухе, кажется, всё ещё висел тот недоговоренный шёпот – будто он прокрался сквозь трещину в реальности и теперь прячется за спиной, дожидаясь, когда Ричардс обернётся…

Три секунды пустоты, и Ричардс уже хотел выключить запись, когда эфир прорезал детский смех.

Не радостный.

Не живой.

Плоский, механический, как звук с поцарапанной пластинки.

«Не ложись спать», – прошептал Майкл.

Грохот.

Звон разбитого стекла.

И – обрыв.

Ричардс выключил магнитофон. Его пальцы дрожали. На столе перед ним лежала посмертная фотография: семья Барнсов – отец, мать, восьмилетняя Сара и ее братик сидят за столом. Их лица были спокойны, почти умиротворенны.

Но их глаза…

Широко открытые.

Веки – будто удалены хирургическим скальпелем.

– Третья семья за месяц, – пробормотал Морроу, наконец оторвавшись от окна. Его голос был пустым, как взгляд.

– Все одно и то же: никаких следов борьбы, только… это.

Ричардс провел рукой по лицу. Он не спал уже двое суток. С тех пор, как нашли Барнсов.

– Выводы? – спросил он, хотя уже знал ответ.

Морроу покачал головой.

– Никаких. Ни отпечатков, ни следов взлома, ни ДНК, кроме их собственной. Как будто они… сделали это сами.

Ричардс взглянул на фотографию снова. Глаза Сары смотрели прямо на него.

«Ты следующий», – шепнул ему чей-то голос в голове.

Он резко отодвинул снимок.

За окном дождь усилился. Капли били по крыше, как пули.

– Что было на других кассетах? – спросил Ричардс.

Морроу медленно повернулся. Его глаза были красными от недосыпа.

– То же самое. Голоса. Шепот. Детский смех. И… песни.

– Какие песни?

– Колыбельные.

Ричардс почувствовал, как холодная волна прокатилась по его спине.

– Кто-то пел им?

– Нет, – Морроу подошел к столу и положил перед Ричардсом еще одну фотографию. На ней была комната Сары. Стены исписаны детскими каракулями. Один и тот же рисунок повторялся снова и снова: черная фигура с длинными руками, склонившаяся над кроваткой.

– Они пели сами, – прошептал Морроу.

Ричардс хотел что-то сказать, но в этот момент услышал это.

Далекий детский голос.

Напевающий что-то знакомое.

Он обернулся.

В кабинете больше никого не было.

Но мелодия продолжала звучать.

Тихая.

Нежная.

Как колыбельная.

И тогда Ричардс понял – он слышал ее раньше.

В детстве.

Перед тем, как мама закрывала дверь в его комнату.

Перед тем, как в темноте начинали шевелиться тени.

«Спи, мальчик мой…»

Голос был прямо у него за спиной.

Ричардс вскочил.

Никого.