Часть 1: НЕУДАЧНЫЙ КОМПЛИМЕНТ

Глава 1: Герцогиня

Бальный зал герцогини де Маликорт напоминал гигантский, идеально отполированный гроб, в котором под звуки менуэта хоронили последние остатки здравого смысла. Воздух был сладок и тяжел – помесь аромата увядающих белых лилий, дорогой пудры для волос и легкого, едва уловимого страха. Именно страх, понял Альбер де Монсар, был истинным парфюмом высшего общества. Страх сказать не то, не так посмотреть, не тому улыбнуться.

Он прижался к колонне, ощущая грубоватую фактуру мрамора сквозь тонкую ткань своего самого презентабельного камзола. Кошелек его был пуст, перспективы туманны, но надежда, эта дурацкая птица, продолжала биться в его груди. Сегодняшний бал был его шансом. Билетом в светлое будущее, на котором крупными буквами значилось: «Благосклонность герцогини Анабеллы де Маликорт».

Он наблюдал за ней. Она восседала на своем миниатюрном позолоченном троне, словно паук в центре сотканной из шепота и взглядов паутины. Ее платье было из ткани, стоившей, вероятно, больше, чем все родовое поместье Монсаров, а прическа… прическа была произведением искусства.

Нет, архитектуры. Башни, шпили и завитки из ее собственных, как ему показалось, седых волос были увенчаны миниатюрной бриллиантовой птичкой.

«Вот он, момент истины», – прошептал сам себе Альбер и, оттолкнувшись от колонны, как пловец от бортика, направился сквозь толпу.

Шаги его были тверды, сердце билось где-то в горле. Он репетировал этот момент всю прошлую ночь. Элегантный реверанс. Изысканный, чуть замысловатый комплимент, который подчеркнет его остроумие и покажет герцогине, что он не просто очередной пустоголовый дворянчик.

– Ваша светлость, – его голос прозвучал хрипло, и он сглотнул. – Позвольте выразить свой восторг.

Герцогиня медленно перевела на него взгляд. Ее глаза были цвета старого портвейна, в них не было ни тепла, ни интереса. Лишь вежливая, отстраненная пустота.

– Месье де Монсар, не так ли? – произнесла она. Ее голос был низким, чуть сиплым, словно скрип несмазанной дверцы. – Продолжайте. Всегда приятно слышать… восторги.

Он замер на секунду, его взгляд снова зацепился за ее прическу. Вблизи она казалась еще более громоздкой, почти живой. Бриллиантовая птичка с рубиновыми глазами смотрела на него с немым укором.

И тут заранее заготовленные изящные фразы куда-то испарились. Его разум, предательски очистившись, выдал единственную, кристально чистую, идиотскую ассоциацию.

– Ваша прическа… – начал он, и внутри все похолодело. Остановиться бы. Но язык уже повиновался не ему, а какой-то первобытной честности. – Она столь экстравагантна и полна жизни, что напоминает мне… вспугнутого фазана!

Словно невидимый мороз прошелся по их небольшому кружку. Музыка не остановилась, но казалось, что музыканты играют уже где-то очень далеко.

Кавалер, стоявший рядом с герцогиней, подавился глотком шампанского, превратив свой кашель в нелепое, сдавленное хрипение.

Лицо герцогини не изменилось. Ни единой морщинки не дрогнуло. Но в ее глазах что-то произошло. Пустота в них колыхнулась, и из глубины выглянуло нечто голодное, внимательное и бесконечно старое. Альберу показалось, что на ее плече на миг материализовалась тень огромной, уродливой птицы с крючковатым клювом, которая тут же растаяла.

– О, – она произнесла это короткое слово, растягивая его, смакуя, как конфету. – Фазана? Как… пасторально. И неожиданно конкретно, месье де Монсар. Большинство сравнивают мои туалеты с облаками, со снежными вершинами… а вы – с дичью, готовой к ощипыванию.

– Ну, вы же сами видите… – Альбер, чувствуя, что проваливается в какую-то бездну, пытался оправдаться, что лишь усугубляло положение. Его язык снова предательски дернулся. – Она торчит в разные стороны… очень… динамично. Прямо как у того фазана, которого моя собака подняла в прошлом месяца в поместье. Та же паника в линиях.

Тишина вокруг стала абсолютной. Теперь и музыканты смолкли, почуяв неладное. Герцогиня медленно поднялась. Ее тронный стул тихо заскрипел.

– Динамично, – повторила она, и ее губы растянулись в улыбке, в которой не было ни капли тепла. Это была улыбка геолога, нашедшего редкий, ядовитый минерал. – Как жалостливо. Вы так тщетно пытаетесь парить в нашем обществе, месье, но ваши слова грубы и неуклюжи, как камни. Вы не цените изящную ложь, что скрашивает наше существование. Вы попираете ее своим топорным правдолюбием.

– Я не правдолюб, я… – начал Альбер, чувствуя, как по спине бегут мурашки.

– Молчите, – она легким, почти невесомым движением веера из перьев той самой птицы, с которой он ее только что сравнил, коснулась его губ.

Возникла острая, жгучая боль, словно от прикосновения раскаленного металла. Он почувствовал вкус озона и гари на языке. – Вы так любите горькую правду? Что ж, я подарю вам ее. Отныне каждый ваш звук будет ею пропитан. Ваш язык станет скальпелем, вскрывающим нарывы лжи этого мира. Наслаждайтесь своим… «Даром Вердитера».

Она развернулась, и ее шлейф, словно живой, обвил его ноги на мгновение, едва не сбив с ног. Потом она уплыла в толпу, которая расступилась перед ней, как Красное море перед пророком.

Альбер стоял, ощущая онемение губ и странный, металлический привкус во рту. Он не знал, что такое «Дар Вердитера», но по леденящему душу тону герцогини понял – ничего хорошего. Вокруг на него смотрели десятки глаз: одни с ужасом, другие с насмешкой, третьи с плохо скрываемым любопытством.

Его карьера при дворе, которую он еще не начал, только что была публично казнена. И он с ужасом ждал, какими будут последствия этого приговора.

Глава 2: Гнев обиморды

Альбер стоял, пригвожденный к месту насмешливыми и испуганными взглядами. Жжение на губах медленно спадало, оставляя после себя странное онемение, будто он отсидел ногу, только на лице. Состояние было

сюрреалистическим: несколько минут назад он был ничем не примечательным молодым аристократом, а теперь чувствовал себя прокаженным на пороге собственного будущего.

– Потрясающе, Монсар, – прошипел рядом чей-то знакомый голос. Это был виконт де Лери, известный сплетник и сладкоежка с вечно засахаренными пальцами. – Никто не мог решиться на подобное с тех пор, как старый граф де Фер сравнил ее пудреное лицо с лунной поверхностью. Говорят, он до сих пор отхаживается в своих поместьях от внезапно напавшей на него чесотки.

Альбер не ответил. Он попытался сглотнуть, но ком в горле не исчезал. Он чувствовал, что должен что-то сказать. Извиниться? Оправдаться? Но слова, которые сами просились на язык, были откровенно плохой идеей. «Твое дыхание пахнет дешевым портвейном и лицемерием, Лери».

Нет, определенно не то.

Он молча кивнул, развернулся и пошел прочь, чувствуя, как жар от сотен взглядов прожигает ему спину. Ему нужно было выбраться отсюда. Немедленно.

По дороге к выходу его окликнула пожилая баронесса де Шевр, известная своей «добротой», которая на поверку всегда оказывалась тщательно замаскированным любопытством.

– Милый мальчик мой! – всплеснула она руками, и ее браслеты звякнули, как кандалы. – Не обращай внимания! У герцогини просто неважный день. Подойди ко мне в четверг на чай, мы все уладим…

Альбер остановился. Он не хотел этого. Он изо всех сил пытался сжать губы, но они сами разошлись, и язык, предательский мышечный ублюдок, заработал сам по себе.

– Мадам де Шевр, – его собственный голос прозвучал для него чужим, ровным и безжалостным. – Вы приглашаете меня не из сострадания. В прошлый раз, когда я был у вас, вы пытались выведать у меня долги моего отца, чтобы потом сплетничать об этом с маркизой д'Анвер. Ваш «чай» – это просто предлог для сбора компромата.

Глаза баронессы округлились. Ее накрашенный рот открылся в беззвучном крике. Кто-то из стоявших рядом фрейлин подавился смешком.

Альбер не стал дожидаться продолжения. Он почти бежал к выходу, сердце колотилось где-то в ушах. Это было проклятие. Та самая «честность». Оно уже работало.

Наконец он вырвался на ночной воздух. Прохлада ударила в лицо, но не принесла облегчения. Он жадно глотнул, но странный металлический привкус никуда не делся. Он шел по мостовой, не разбирая дороги, пока не уперся в небольшой фонтан на почти пустой площади. Склонившись над водой, он попытался умыться.

И тут он увидел ЕЕ .

Не отражение в воде. А нечто позади его отражения. В темном окне мастерской напротив на миг возник силуэт. Высокий, сутулый, с длинным клювом вместо носа и огромными, похожими на веер перьями, торчащими из головы. То самое существо. Обиморда. Ее истинная форма, отбрасывающая тень из мира, питающегося унижением.

Она не смотрела на него. Она смотрела *сквозь* него, и Альберу почудилось, что по ее лицу струится что-то темное и вязкое, словно она только что пообедала. Пожирала эмоции, которые он только что породил в том зале. Стыд, неловкость, страх, ярость баронессы де Шевр.

Силуэт повернул голову. Два уголька-глаза впились в Альбера. И он услышал голос, который звучал не в ушах, а прямо в его сознании, скрипучий и полный довольства.

«Неплохое начало, мой мальчик. Небогатая, но искренняя закуска. Но я чувствую в тебе потенциал для настоящего пира. Ты будешь моим лучшим поставщиком. Каждая твоя горькая правда будет для меня амброзией, каждое разрушенное тобой эго – изысканным десертом».

Альбер отшатнулся от фонтана, споткнулся и едва не упал.

«Не пытайся бороться, – продолжал голос, и в нем слышалось наслаждение. – Это бесполезно. «Дар Вердитера» уже вплелся в нити твоей души. Он будет расти, крепнуть. И скоро… скоро ты скажешь то, что заставит треснуть саму основу этого жалкого, лживого мирка. Я жду этого дня. Жду своего главного блюда».

Силуэт в окне растаял, словно его и не было. Альбер, тяжело дыша, обернулся. Площадь была пуста. Только луна холодно освещала мостовую.

Он провел рукой по лицу. Он не был суеверным. Он верил в факты, в деньги, в карьеру. Но сейчас, в тишине ночи, с металлическим привкусом правды на языке и с видением чудовища в памяти, он понял одну простую и ужасную вещь.

Его жизнь только что закончилась. А новая, полная неудобных, опасных и совершенно неконтролируемых откровений, – началась.

Глава 3: Первые последствия

Дом Альбера де Монсара был не роскошным особняком, а скорее большим, слегка обшарпанным гнездом на одной из тихих улочек Версалиона. Фамильные портреты предков, давно распродавших все хоть сколько-нибудь ценное, смотрели со стен с молчаливым укором. Единственный слуга – старый Жан, исполнявший обязанности дворецкого, конюха и повара одновременно – встретил его на пороге с зажженным подсвечником.

– Месье Альбер, вы вернулись рано, – его голос был похож на скрип несмазанной дверцы. – Надеюсь, вечер был приятным?

Обычно Альбер отшутился бы или бодро солгал о «блестящем обществе» и «многообещающих знакомствах». Но сейчас, переступая порог, он почувствовал знакомое напряжение в языке. Проклятие требовало выхода.

– Нет, Жан, вечер был катастрофой, – прозвучал его собственный голос, прежде чем он успел подумать. – Я сравнил прическу герцогини де Маликорт со вспугнутым фазаном, она оказалась ведьмой-обимордой и наложила на меня проклятие, и теперь я, кажется, физически не могу солгать.

Он замолчал, с ужасом глядя на старика. Он не хотел этого говорить! Он хотел пробормотать «все хорошо» и провалиться в свою спальню. Жан медленно моргнул. Свеча в его руке чуть качнулась, отбрасывая пляшущие тени.

– Проклятие, говорите? – переспросил он без особого удивления. – С герцогиней де Маликорт такое случается. В прошлом году один молодой поэт прочел ей сонет, и с тех пор говорит только александрийским стихом. Очень неудобно в быту.

Альбер уставился на него. – Ты… ты знал, что она ведьма?

– Месье, в нашем возрасте знаешь много чего, – Жан вздохнул и поставил свечу на стол. – Но главное – знать, где находятся запасные свечи и не говорить лишнего. Вы, я смотрю, с последним теперь будете испытывать трудности. Пойдемте, я приготовил вам ужин.

Они прошли в небольшую столовую. На столе стояла тарелка с холодной курицей и грушами. Альбер молча сел. Молчание было его новой стратегией. Если не открывать рот, ничего плохого не случится.

– Курица, если честно, немного пересохла, – сказал Жан, садясь напротив. – Колодец сегодня опять засорился, пришлось носить воду из дальнего, и на готовку не хватило времени.

Альбер кивнул, сосредоточенно намазывая масло на хлеб. Он не ответит. Ни за что.

– Месье, с вами все в порядке? – нахмурился Жан. – Вы на меня не смотрите. Вы на меня никогда не серчали из-за еды.

Искушение было слишком велико. Потребность ответить – физической.

– Я не сержусь, Жан, – сорвалось с губ Альбера. – Но твоя курица и в лучшие дни напоминает подошву от старого сапога. А сегодня она и правда похожа на вяленую кожу, которую жевали, а потом выплюнули.

Воцарилась тишина. Лицо Жана стало каменным. Альбер с ужасом смотрел на него, желая провалиться сквозь землю. Он не хотел этого говорить! Старик был ему почти как отец!

Жан медленно поднялся из-за стола.

– Я понимаю, месье, – произнес он ледяным тоном. – Видимо, проклятие не просто заставляет говорить правду, но и отбирает последние остатки такта и благодарности. Позвольте мне удалиться, чтобы не портить ваш ужин своим присутствием и своей… подошвой.

Он развернулся и вышел из столовой, оставив Альбера в одиночестве с его правдой, холодной курицей и нарастающим чувством стыда.

– Черт! – прошептал Альбер, сжимая кулаки. – Черт, черт, черт!

Он подошел к буфету, налил себе бокал вина. Оно было кислым и дешевым. Он знал это. Но обычно он делал вид, что не замечает. Теперь же, поднося бокал к губам, он не смог удержаться от бормотания: – На вкус как уксус, разбавленный водой из той самой лужи, где тонул фазан.

Он швырнул бокал в камин. Стекло звякнуло, вино с шипением испарилось на углях.

Это было невозможно. Абсолютно невозможно. Как жить, если ты не можешь промолчать? Если любая бытовая мелочь, любая вежливая формальность превращается в мину, готовую рвануть самой обидной правдой?

Он поднялся в свою спальню, чувствуя себя избитым. По дороге он увидел в зеркале свое отражение – бледное, испуганное лицо.