Пролог

Восьмое марта

Восьмого марта я могла бы отправиться в Подгорицу и провести выходные, исследуя солнечные Балканы в компании друга, с которым познакомилась в интернете. Странно, но холодное сердце, привыкшее к одиночеству, вдруг растопил развязный Senior citizen (Retire man), старше меня на порядок лет.

Полгода назад наше знакомство blossomed на поэтическом сайте, где нас сблизила общая страсть к литературе. Его пылкая рецензия на мое стихотворение разожгла искру интереса, и я перешла на его страницу. Он писал прозу, которую я поглотила целиком – это был захватывающий роман! Я влюбилась в главного героя, догадываясь, что он пишет о себе. В рецензии оставила: «Я люблю Вас!» – и это стало переломным моментом.

Мы перешли в личные сообщения Telegram, позволяя себе более откровенный флирт. Вскоре желание встретиться стало невыносимым. Гойко настаивал прилететь в малый городок на берегу Адриатики. Прямых рейсов не наблюдалось, следовало лететь в Белград (Сербия) или Подгорицу (Черногория),транзитом через Стамбул или Ереван, где меня бы встретил этот виртуальный герой.

Поиски билетов показали, что путешествие по некогда славной Югославии обойдется недешево. Когда я рассказала об этом Гойко, он не поверил мне и упрекнул, что я не люблю его. И действительно, могу ли я назвать это чувством, если в душе терзали сомнения о маме, которая останется дома? Мама больная. Общаясь с обидчивым любовником, я забыла о своих обязанностях, погружаясь в мир виртуальных страстей.

– Не ври мне! Билеты стоят копейки, – воскликнул друг с Балкан, раздражённо.

– Для тебя – копейки, а для меня – два месяца работы, если не три, четыре, пять… – ответила я, вырываясь из любовного транса. – К тому же, есть условия для въезда в Сербию: по прибытии нужно регистрироваться в полиции и показать билеты в забронированном отеле.

– Я все устрою! Всё предоставлю, не переживай, – перебил меня страстный любовник. – Ты будешь в безопасности, можешь не волноваться!

– Это вилами на воде писано! Я ни хочу лететь в никуда!

– Прекрати, ты летишь ко мне! Я обо всём позабочусь!

«Какой заботливый», – подумала я, осознавая, что, похоже, он просто пройдоха. Сидит на пенсии и развлекается, дразня таких как я, дурочек, на сопливую любовь. Потом, наверное, читает наши переписки жене, внося в свою пресную жизнь нотки остроты. Разве можно доверять таким развратным европейцам? И вот я, женщина сорока лет, влюбилась в авантюриста. О… Боже, кажется, я не взрослею! Розовые очки не слазят, и я всё ещё верю в любовь после всех страданий, что пережила с бывшим мужем.

Всё, хватит ныть, не хочу восьмого марта погружаться в пучину тоски и прошлого.

– Мам, я купила торт, давай выпьем чаю? – с надеждой спросила я свою маму, которая вот уже год как прикована к кровати. Инсульт, унесший у неё подвижность и зрение, стал настоящим испытанием. О, как же ей не сладко! Я знаю, о чем она мечтает – о здоровье, о том, чтобы снова встать на ноги. А я, в свою очередь, мечтаю о любви и тепле. Но, увы, мечты наши далеки от реальности.

Я разливаю чай по чашкам, нарезая вишневый торт. Вчера продавщица Марина настаивала на покупке этой новинки, уверяя, что ничего вкуснее не существует. Я ей поверила и сейчас режу мягкий корж, щедро пропитанный вишневым джемом. Вишня – это моя слабость, именно поэтому решила попробовать это кулинарное произведение искусства.

В этот момент раздался звук телефона. Сообщение от Гойко:

– Привет, куколка! Как ты? Сегодня ничего не получается у нас! Только что пришёл домой, нужно поесть, да и дела по распорядку! Если будет возможность, позвони. Твой букет!

Гойко отправляет фото с шикарной мимозой в вазе, которую, видно, сорвал для своей жены. На заднем фоне я замечаю их фото – довольный хорват и белобрысая женщина. На часах Балкан 11:40, а в России 13:40.

Я пишу ответ:

– Как же трогательно, когда на фоне снимка твоя любимая жена.

– И что с того?? – последовал вопрос Гойко. – Цени момент! Ты собираешься звонить или будешь выделываться?

– Буду выделываться! – сгоряча бросила трубку и, не сдержав эмоций, расплакалась

Глава 1 Детство

1. Я и мои мечты

Сколько себя помню, всю жизнь мечтала о вечной дружбе и безбрежной любви. Или, может, о любви на века и дружбе, что не знает границ? Как же грустно осознавать, что ничто не вечно под солнцем, особенно когда ни той, ни другой в жизни не было. Я представляла, как встречу своего единственного мужчину – военного, старше меня на побольше… Мы бы поженились, и я, верная и преданная жена, следовала бы за ним по гарнизонам, рожая детей. В один день мы должны были покинуть этот мир, держась за руки.

А о дружбе я мечтала – о подружке, которая всегда поддержит, как и я её, чтобы между нами не было тайн, лишь полное доверие и уважение. Желание этой преданности сидело в глубине души. Каждую девочку на своем пути я представляла в роли верной подруги, а в каждом мальчике искала будущего мужа, мечтая о нашей совместной жизни. Может, стоило бы проще относиться к встречам, чтобы не лечить потом больные раны. Но я, с открытым сердцем, стремилась к любви и дружбе, желая создать что-то настоящее…

Я пришла в этот мир, будучи единственным дитя в простой рабочей семье. Мои родители не взяли на себя бремя воспитания, передав эту важную задачу бабушке и дедушке по материнской линии. Как это случилось – остаётся загадкой. Я была крохой, когда бабушка, решительно настроенная, объявила, что они смогут вырастить меня, как родную дочь; дед поддержал её словами одобрения. Мать моя казалась им непутевой, а к отцу у них были вообще свои счёты. Порой мне казалось, что они его не выносили на дух. Всё это, возможно, укрыто в прошлом, в дне свадьбы моих родителей, о которой не осталось ни единой фотографии… Ни одной… Как можно это понять? И даже ближайшие родственники не сохранили никаких свидетельств. Мои расспросы об этом оставили всех в молчании, как солдат в засаде. Лишь тётя Аля, отцова сестра обмолвилась, что гуляли три дня, причём некоторые вовсе не расходились, спя на праздничных столах. Где же доказательства? Где фотографии, запечатлевшие этот пикантный момент? И всё же, несмотря на туманную память, мама бережно хранит своё скромное свадебное платье, в которое я с радостью примеряюсь в минуты грусти…

Моё рождение тоже из разряда неординарных событий в семье. Родилась в деревенской избе раньше срока. Акушером был мой дед Дима, который блестяще справился со своей задачей и даже спеленал меня с умением.

Скорая помощь спешила, но приехала лишь тогда, когда я уютно устроилась на груди у матери. Мама была в полном шоке от столь внезапного появления и потеряла сознание, когда её погружали в машину скорой медицинской помощи. Она, конечно, страдала от неожиданности, но поразила всех стойкостью, смирившись с обстоятельствами, прежде чем позволить себе потерять сознание.

Ещё раз мама погрузилась в шок, когда впервые увидела меня уже в больнице. Её огромные глаза наполнились недоумением, когда она вглядывалась в моё смуглое личико, завернутое в пелёнки. В тот момент у неё промелькнула мысль, что я могла оказаться не её дочерью. Медсестра уверила маму, что я – родная ей, и объяснила, что подобное случается. Я, конечно, не помню того великолепного момента, но искренне бы хотела увидеть его своими глазами. Однако, даже в эти первые мгновения столь необычной "радости", молоко у мамы пропало. Она мучилась пыталась выдавить из своей крошечной груди бесценные капли, которые могли бы накормить меня…

Смуглая, тощая, черноволосая кроха – так я выглядела в начале своего пути. Отец, забирая нас из роддома, не скрывал своего недовольства и, взглянув на меня, сразу спросил у мамы, в кого я такая, ведь в его роду не было ни смуглых, ни черноволосых. Мамина семья, напротив, не отрицала брюнетов, но смуглыми не хвастали, помня о краснолицых предках – с румянцем в лицо, как мой дед Миша и бабушка Лиза, его крепкая, ладная жена. Дискуссии родителей утихли, когда моя кожа побелела, а с годами становилась всё светлее, за что бабушка ласково звала меня «бледной поганкой». Мои волосы превратились в холодные русые с оттенками пепла и каштана.

Отец привёз семью из больницы в дом свёкра и тем же ходом уехал в свою деревню. Начиналась самая горячая пора – уборочная, заготовка кормов, подготовка к зимне – стойловому периоду, ведь отец работал в колхозе. Дел было невпроворот, и времени на меня у папы не оставалось. Это, несомненно, злило моих бабушку и деда, особенно из-за того, что внучка до сих пор оставалась без имени.

Прошёл месяц с момента моего рождения, а в загсе меня так и не оформили. Рассматривались варианты: Света, Лена, Таня. Однако имя Таня сразу отверг деда, которому оно не нравилось. «В моём доме двух Тань не будет!» – заявил он маме. Дело в том, что с нами проживала его свекровь, то есть моя прабабушка, что добавляло напряжения. В итоге выбрали между Светой и Леной, но мама колебалась, желая, чтобы папа также принял участие в выборе. В самый напряжённый момент, когда терпение бабушки и деда иссякало, отец вернулся и объявил, что я буду Ладой. Никто не возразил – имя пришло всем по душе. Свидетельство о рождении получили мои родители в праздничный день деда Миши. Были семейные посиделки.

2. Дед Миша – любовь моя навсегда!

Мы с дедом Мишей были неразлучны, и каждую минуту, как рабочую, так и домашнюю, он проводил со мной. Вместе мы катались по округе на его красном Запорожце, а его магазины стали моими вторыми домами, ведь дед работал товароведом в райпо и часто навещал деревенские сельпо.

Дома мы читали газеты, слушали радионовости и делали утреннюю зарядку. Я с интересом наблюдала, как он варит комбикорм для своей любимой хрюшки в печке-прачке на улице. Животинка жила во хлеве с восьмью курицами и двумя петухами. Я всегда проверяла гнёзда и с нетерпением ждала, когда мне приготовят яичницу из свежих яиц.

Особенно мне нравились выходные, когда мы ездили в церковь в соседнее село. Бабушка молилась и исповедовалась, приобщая и меня. Дед редко заходил, предпочитая подождать на улице или отлучиться в магазины. Я же сидела на скамейке, скучая, не зная, как молиться, не понимая слов певчих, теряясь в свете множества свечей. Я целовала тёплое стекло икон, ставила свечку, иногда шепча: "Господи, помоги!" В чем – не знала, но верила, что Он всё видит и слышит.

В храме, возведённом в честь иконы Казанской Божьей матери, куда мы ездили на воскресную службу, меня тайком крестили, когда я ещё была совсем крохой. Дедушка с бабушкой тихонько свозили меня в церковь на таинство, пряча от чужих глаз. В те годы политический режим не щадил душу народа: храмы разрушались, иконы ломались, а святотатства были делом обыденным. Наш главный храм, величественный Троицкий, не пощадили – его снесли до фундамента. Смельчаки, полные ярости, сбрасывали кресты с куполов и сжигали святыни. Иконы использовали, как разделочные доски, на них резали мясо и варили похлёбку. И, казалось, ничто не могло их остановить в этом адском безумстве…

Однако Казанский храм, словно форт, выстоял – его двери не закрывались даже тогда, когда богослужения проводились на паперти. С приходом перестройки люди снова начали смело посещать церкви, и Казанский храм стал местом паломничества. С бабушкой и дедом мы ездили в это село не только ради веры, но, и чтобы навещать бедных родственников. Бедными, это их дед, называл, потому что жили люди очень скромно. Старушка Раиса, потерявшая супруга, выглядела опустошённой, её печальные глаза говорили о вечной скорби. Я думала, что она плакала каждую ночь, проклиная свою судьбу, а глубокие тени под глазами вызывали во мне детское сочувствие.

Деревня называлась Мелеханы, где доживала одинокая Раиса. Улица, заросшая травой, вмещала лишь несколько домов. Как она приходилась нам родней, я так и не узнала, но уверена, что это через бабушку. Дед, порой с язвительной ноткой, упоминал о Раисе в разговорах, словно намекал бабушке на то, что ее родственники нищие, а он – благодетель, снабжающий их провизией. Эта язвительность была чем-то иным, о чем знали только они вдвоем.

Раиса никогда не угощала нас, да и в дом не звала; мы понимали это и никогда не навязывались. Постоим рядом с домом, поболтаем, бабушка подаст продукты в корзине – и уедем. А вот к нам Раиса наведывалась часто: бабушка кормила её, садила за стол, могла уложить спать. Помню, как они сидели за прядением шерсти, вспоминая родню. О, как жаль, что я ничего из тех разговоров не запомнила!

Казанское село было моим любимым местом для отдыха. Дорога туда и обратно занимала уйму времени – чем длиннее путь, тем лучше. Я обожала длинные поездки, наблюдая за бескрайними полями и пастбищами в окно машины. Бабушка радостно подбадривала: «Смотри, мумки!» Я повторяла: – Мумки! -льнула к стеклу, пыталась сосчитать коров или разглядеть пастуха. Думала, вдруг отец. Да, отец пастушил и видела я его редко. Да и бабушка с дедом его в гости не ждали, я чувствовала эту скрытую неприязнь к моему родителю. Почему они так к нему относились было для меня вселенской загадкой.

Мы жили с мамой в дедовом доме, а отец оставался в деревне у своих. Эта разлука не вызывала у меня грусти, ведь я получала достаточно любви и поддержки, и не ощущала недостатка в отцовских чувствах. Дедушка заменял мне отца, даря тепло и заботу.

Лишь позже, когда я ступила на порог школы, меня охватила тоска из-за своей семейной ситуации. Постепенно я осознала, что моя жизнь кардинально расходится с жизнью моих сверстников. Ужасная мысль о том, что многие воспринимают меня как сироту при живых родителях, приносила мне немалые страдания и горечь. Я ощущала себя неуютно и с тревожным волнением ждала вопросов: «Почему ты не живёшь с родителями?». Каждая искреняя, но немовчаливая беседа обостряла ту внутреннюю рану, которая, казалось, никогда не заживёт. Я стремилась скрыть свою боль, маскируя её под улыбкой, но в глубине души росло чувство одиночества и непринятия. Это смятение становилось моим неизменным спутником, окрашивая будни отсутствием необходимой гармонии. Как сложно было провести границу между своим настоящим «я» и образом, который я пыталась вытянуть на поверхность, в надежде, что мне станет легче.

Но это были лишь будущие заботы; в ту пору меня не терзали мысли о своем происхождении. Я наслаждалась каждым мгновением, проведённым с мамой, дедом и бабушкой и больше мне никто не был нужен.

Порой мне приходилось слышать недовольство моих бабушки и деда по поводу выбора моей матери – моего отца, который, не был достоин её. Подробности их споров оставались в тени, не обретая ясности. Мама рассказывала, что отец всё же жил какое-то время в дедовом доме, но мирья не хватило ни с той, ни с другой стороны и отцу пришлось уехать в деревню.

Когда мне было пять лет, мой дед добился для мамы квартиры, чтобы нас расселить. Тогда же мой отец попытался воссоздать семью, но его желание в момент отбила язвительная Лизавета, моя бабушка. С сарказмом обрушила на ненавистного зятя слова, словно острыми ножами:

– А не пора ли тебе вернуться в свою деревню? На скотном дворе тебе место! – шипела она, когда пришла проведать нас с мамой.-Хорошо устроился на всём готовеньком! Палец о палец не ударил, а жить пришёл! Весь ремонт мы с дедом делали!

Первый раз отец не воспринял её всерьёз, решив, что тёща шутит, даже налил ей чаю, объясняя, что совершенно не знал, что нужна была помощь.

– Чаще надо интересоваться женой и дочкой, чтобы знать, в чём они нуждаются! -не унималась обиженная Лизавета

И бабушка не смирилась с ситуацией. В очередной раз, увидев отца в квартире, её терпение лопнуло. Схватив меня под мышку, она решительно заявила родителям:

– Я забираю Ладку, пока вы здесь возюкаетесь! У нас с дедом есть время, а твои ночные смены…-посмотрела она уничтожающе на мою маму, имея ввиду её работу на переговорном пункте. Мама была телефонисткой. – Кому ты дочь оставишь?-продолжая гневную речь. – Не ему же! Нечего дёргать ребёнка, ей скоро в школу!

После того, как меня забрала бабушка, отец не задержался с мамой и вскоре снова уехал в свою деревню. Мама осталась одна и всегда заглядывала к родителям, чтобы повидать меня, а затем возвращалась в свою обитель. Порой я шла с ней и оставалась на ночь, но потом снова возвращалась к бабушке и деду.

В дедовом доме жила моя прабабушка Таня, мама бабушки Лизы, с которой мне особенно нравилось играть в прятки. Я забиралась к Тане на кровать, поскольку она была парализована и могла лишь сидеть или лежать, пряталась за её спину, а она, стуча ложкой по русской печке, стоящей прямо рядом с её постелью, изображала, как отправляется по соседским домам на поиски правнучки.

«Эй, есть кто дома? – звала она, – Ладка, к вам не приходила? Открывайте!» И тут же, сменив голос, себе и отвечала: «Нет у нас вашей Ладки!» – а я тихо хихикала за её спиной.

«А где она?» – с интересом спрашивала прабабушка у воображаемых соседей, а я лишь снова потихоньку смеясь, прислушивалась к монологам старушки:

«По чём мы знаем, где ваша внучка! У других спросите, идите к Колбиным!»

Так прабабушка «гуляла» по всем соседям нашей улицы, затем «отправлялась» в города к родственникам, без усталости разыскивая меня- беглянку. Мы «путешествовали» так, пока мне не становилось скучно или я не засыпала, и тогда она тихонечко ложилась рядом.

Ещё прабабушка Таня искренне пугалась жука, который «жил на моей правой ягодице». Когда я садилась на горшок, чтобы справить свои дела, она некошно орала на весь дом:

–Жук! Жук ползёт! Бейте жука! У Ладки, жук!

На её вопли мчалась Лиза, вертя меня, как куклу, в отчаянной попытке выявить, где скрывается это насекомое. Странно, но вместо страха я находила в этой неразберихе веселье, когда бабушка, щепетильно осматривая меня, искав пришельца.

– Да где хоть ты углядела этого жука? – злилась Лиза, натягивая мне штаны, но разговаривая с Таней

– Да вон на жопе чернеет – тыкала пальцем Таня в меня.

– Да это родинка, дура! С полошила меня тоже, бегу, как угорелая! – кричала Лиза, облегчённо вздохнув и легонько хлопнув меня по попе:

– Пятно родимое такое, особенность такая у неё!

– Родимое пятно? – удивлялась Таня и немного помолчав добавляла: Ну, счастливая значит…Родинок то много у неё, а это к счастью…А тут ещё такое огромное…

– Дай-то Бог! -заключала Лиза и уходила по своим делам, а я оставалась с Таней расспрашивая об этом счастье.

– Когда оно будет, это счастье?

– Вырастешь и будет…

– А сколько мне лет будет? И почему оно не сейчас?

– Сейчас ты и так счастливая! Живёшь, не тужишь, все тебя любят и о тебе заботятся…А когда человек вырастает, он сам о себе заботится и это не всегда легко…

– Отец обо мне не заботится

– Ну, это ты не знаешь…Он может заботится и издалека

– Это как?

– Думает о тебе, желает мысленно всяких благ, молится…

– Разве он может молиться? Я думала, что молятся только женщины

– Мужская молитва она особенная…Мужчины ближе к Богу, ведь созданы по Его образу и подобию

– А почему тогда в храмах их почти нет?

– Ну, это вопрос к ним…

– Дед никогда в храм не заходит даже- стала я размышлять в слух