Зимой 1883 г. Петербургскому обществу психиатров поручили оценить статью 36 проекта нового Уложения о наказаниях. Предлагалось привлекать душевнобольных к уголовной ответственности за совершенные преступления, кроме тех случаев, когда человек в силу своего состояния не понимает, что творит, либо не может контролировать свои действия.
Окончательное решение о судьбе проекта принимало Юридическое общество при столичном университете, но сначала спросили врачей. Психиатры, в том числе глава их общества Иван Мержеевский (1838–1908) и знаменитый Владимир Бехтерев (1857–1927), были против. Им казалось, что новая норма лишает защиты и без того несчастных больных. Выступил против и не знавший поражений адвокат Анатолий Кони (1844–1927): так проще убедить присяжных в невиновности подсудимого — справка есть, чего же вам еще?
За был поначалу один лишь Кандинский. Он сражался за себя — одновременно как больной и как психиатр. Ничего хорошего огульное признание больных невменяемыми не сулит. Это же практически означает недееспособность во всех иных отношениях. И роль врача на процессе серьезнее, когда он анализирует состояние пациента, а не просто выдает справку.
Большинство коллег Кандинский не убедил, но на следующем заседании общества перетянул на свою сторону четверых и «вышел во второй тур»: юристы пожелали выслушать его особое мнение. И там Виктор Хрисанфович одержал блестящую победу. Он отстоял формулировку проекта. Человек виновен, если не теряет ни свободу суждений (понимание своих действий), ни свободу выбора (способность сдержать свои импульсы). Кандинский сразил юристов таким аргументом: «Мы порой сохраняем свободу суждений, не имея свободы выбора». Слушатели переглянулись. Ведь так при Александре III жили все: думать позволялось что угодно, а делать можно было только то, что можно.
Унаследованный от Кандинского критерий вменяемости существует в российском уголовном праве до сих пор, но далось это достижение дорогой ценой.