«Пусть не всегда были подобны го́рнему снегу одежды белого ратника, – да святится вовеки его память!»

И. А. Бунин

© М. Ю. Макаров, 2025

© Оформление ООО «КнигИздат», 2025

Часть первая
Под откос

1

15–17 декабря 1919 года ^[1]

Каменноугольный бассейн

Мысль о скором столкновении с конницей Будённого угнетала корниловцев. Красная кавалерия, крепко всыпавшая под Воронежем и Касторной донцам Мама́нтова и кубанцам Шкуро, представлялась неисчислимой ордой, сметавшей на своём пути всё живое. Шутка ли – целая конная армия!

Корниловские полки добирались из Горловки до станции Бесчинская по железной дороге. Артиллерию удалось погрузить на платформы. Зато обоз пополз по разбитым дорогам походным порядком.

Разгрузившись в Бесчинской, ударники, не дожидаясь обозов, двинули в шахтёрский поселок Ремовка. Пулемёты и огнеприпасы тащили на себе.

Станция была вмёртвую забита брошенными составами. Вагоны с обмундированием и продовольствием разграблялись войсками и населением. Ценное имущество, поставленное союзниками, варварски сжигалось. Артсклады были приготовлены к взрыву.

Отступавшие бойцы недоумевали при виде огромных запасов армейского добра в тылу. Почему оно своевременно не поступило на фронт, испытывавший нужду во всём – от нательного белья до снарядов? Объяснение находилось единственное: «измена».

На второй день стоянки велено было провести учения по отражению кавалерийской атаки. Капитан Белов вывел офицерскую роту на окраину селения.

Пейзаж зимней степи уныл. Снежная крупа присыпала некошеные травы, добавив седин полегшему ковылю. Упрямо топорщились сухие серые кусты полыни. В полуверсте торчал уродливый конус террикона. Рукотворная гора нагромождена из пород, извлечённых из недр рудника «Ремовский антрацит», близ которого ютился посёлок. Низкое небо выстлано хмурыми клочьями сплошной облачности. Морозец слабый, зато злющий ветер норовил пронзить до костей.

Ротный трезв и на зависть бодр. Чёрно-красную фуражку Белов сменил на папаху, добавившую верзиле ещё фут^[2] роста. Ладно сидящая двубортная бекеша, отороченная серебристым каракулем, перетянута ремнями портупеи. На груди – зачехлённый «цейс»^[3]. В длинной руке – стек, которым капитан небрежно похлопывал по голенищу сапога, надраенного до сизого отлива.

Пополненная до ста штыков офицерская рота выстроена в две шеренги.

– Стойкой пехоте кавалерия не страшна! – внушал Белов. – Её атаку пехота отражает ружейным огнём в любом строю. Даже в рассыпном! Главное – всё время находиться лицом к кавалерии. Любые перестроения допускаются, лишь когда время позволяет сделать их без суеты. Стрелять надлежит залпами, целить – в голову лошади!

Краткую лекцию сменило учение. Преимущество конницы – быстрота маневра. В бою важно не дать себя обойти, поэтому капитан делал упор на отработку противодействий охвату.

Первый способ заключался в том, чтобы уклонить охватываемый фланг плечом назад. По команде Белова фланговый взвод, не теряя связи с ротой, бежал назад, загибаясь под тупым углом. Загнувшись, изготавливался к стрельбе с колена по воображаемой коннице.

Маневр требовал слаженности, и командир гонял ударников до посинения.

Другой способ был мудренее. При угрозе охвата конницей в бой вступал резерв, предварительно отведённый к огородам. Он разворачивался в цепь, бил неприятеля во фланг, опрокидывал и контратаковал с криками «ура».

Резервные взводы менялись. Добиться желаемого результата капитану покамест не удавалось. Особенно мешкотно лавировал первый взвод.

Кенгуриными прыжками ротный ринулся чинить разбор.

– Взвод, смирно! – скомандовал штабс-капитан Маштаков, невысокий кареглазый офицер с грязным бинтом на шее.

– Вы что, как пе́ши во́ши ползаете?! – зарычал Белов. – Всё! Ле комедиа финита^[4]! Дру́ги ваши порублены. Вы опрокинуты. Началось самое веселье. Рубка бегущих! Штабс-капитан, что за беспомощность?! Вспомните, как летом под Белгородом мы с вами всыпали коннице! Передайте ж опыт новобранцам! Львов, Риммер, орлята, вы где потерялись?!

– Виноват. Команду не слышал. Ветер относит, – потупившись, объяснил Маштаков.

– Вздор! Другие взвода́ слышат. Ла-адно, для тугоухих дублировать буду, – из гнезда на ремне портупеи Белов извлёк блестящий мельхиоровый свисток.

Придирчиво оглядел взвод, обнаруживая изъяны. У пулемётчика Морозова на переносице багровел тугой чирей, отёк которого сузил глаза в щели. Прапорщик Кипарисов надсадно кашлял. Ему вторили из второй шеренги. Правофланговый Кудимов кособочился, оглаживал бок (давала знать плохо зажившая штыковая рана). Строй замыкал вольно-пёр^[5] из новеньких, два вершка от горшка. Штык трёхлинейки, приставленной к ноге очкарика, торчал над верблюжьим башлыком, натянутым поверх гимназической фуражки.

– Инвалидная команда! – в сердцах плюнул Белов.

Пряча в пригоршне огонёк зажигалки, капитан подкурил папиросу. Сделав пару затяжек, немного смягчился. Всё-таки по сравнению с тем, что имели неделю назад, взвод выглядел сносно. За счёт пополнения числом он вырос вдвое. На брошенных складах ударники приоделись.

Экипировался даже оборванец Кипарисов. На бывшем семинаристе – добротная шинель, трёхпалые рукавицы, мерлушковая шапка с кокардой.

Днёвка вдохнула жизнь в бойцов. Отоспались ребята в тепле, похлебали горячего. Вытрясли насекомых, просушили обувку, умыли замурзанные физиономии, кое-кто даже побрился.

Белов щелчком выбросил окурок и дал полушутливый совет:

– В этой дыре имеется источник с целебной водичкой. Аборигены говорят – сам Пётр Первый её пива́л да нахваливал. Врут, конечно, сволочи. Однако отведайте, господа, пока возможность есть.

Занятия продолжались ещё полчаса, потом офицерская с песней потопала в расположение. Под квартиры роте достались бараки у ручья. Жители (мужчин было мало, в основном жёны шахтёров, матери и детвора) зыркали на беляков исподлобья. Хорошо – не встал вопрос снабжения за счёт «благодарного населения». У каждого ударника – полный вещмешок консервов, галет, муки, сахара и другой снеди, добытой в разбитых эшелонах.

По служивой привычке с обедом не тянули, и всё равно не успели. Полк был поднят по тревоге. Дожёвывали корниловцы, расхватывая винтовки и патронташи, засупонивая ремни, толкаясь и чертыхаясь.

Из соседнего хутора прискакали разведчики, заметившие сильные разъезды красных. Преждевременное появление противника означало, что обоз отрезан. Ударники остались без гужевого транспорта. Какие-то повозки всё-таки сыскались. На них спешно громоздили станковые «максимы», коробки с лентами, ящики с патронами.

Полк торопился занять позиции. Офицерской роте приказано было встать в резерв. Бойцы спрятались от ветра в низинке.

С возвышения из-за уродливой голой акации-растопыры Белов наблюдал за развитием боя. Вёл биноклем вдоль линии горизонта, зацепился за курган с каменным изваянием. Судя по скоплению людей, красные разместили там командный пункт.

На гребень бойко взбежал взводный Каюм, сбитень с маузером в деревянной колодке на боку. Опираясь на винтовку, как на посох, выполз из ямы Маштаков. Явление штабс-капитана спровоцировало на скуластом лице Каюма презрительную мину. По его твёрдому убеждению Маштаков – выскочка и бездарь. Кадровый офицер-селенгинец^[6] Каюм недоумевал, за какие заслуги Белов держит «шляпу» на должности комвзвода.

– Что видите, Владимир Александрович? – взводные спросили хором.

– Конница накапливается… Пушки готовятся к стрельбе… Одна… две… три батареи вижу… Скоро начнётся…

Больше часа громыхала яростная артиллерийская дуэль. Расходуя боезапас, излишки которого в отсутствии подвод всё равно придётся бросить, без умолку строчили пулемёты ударников. Будёновцы начинали атаку, но потом их густые лавы поворачивали. И так – раз за разом.

– Карусель бестолковая! – возмущался Белов.

Декабрьский день куц. Начало смеркаться, и ударники облегченно выдохнули. По темноте какие атаки? Тем паче в конном строю.

Маштаков вернулся к своему взводу. Люди иззябли, но настроение у них было приличное.

Ра́жий^[7] подпоручик Риммер радовался, как дитя:

– Всыпали Будённому! Будет знать, как соваться к корниловцам!

– Не так страшен чёрт, как его малюют! – поддерживал приятеля строевая косточка Боря Львов.

– Я с вас угораю, господа отделенные, – проскрипел Морозов, истёрханной тряпицей протирая гноящиеся глаза. – Это ж явная демонстрация. Не хотели они нас атаковать. Другой замысел имели.

Бывалый окопник как будто обладал даром прорицателя.

В этот день, 17 декабря 1919 года, будёновцы планомерно окружали соседнюю дивизию – Офицерскую генерала Маркова пехотную, чтобы назавтра в селе Алексеево-Леоново нанести ей страшное поражение. Марковцы понесли громадные потери – пятьсот бойцов убитыми и четыреста пленными. При бегстве с поля боя было брошено тринадцать пушек и пятьдесят пулемётов. Ошмётки дивизии убыли в тыл на переформирование. Задача по скорому взятию Ростова, стоявшая перед красными войсками, упростилась.