© Ланцов Михаил Алексеевич, 2024

Пролог

Наши дни, Москва

Смерть была близка.

Он чувствовал это.

Иной раз казалось, что он даже ее замечал периферийным зрением. Мрачную красивую даму, чем-то похожую на прекрасную незнакомку из стихов Блока. Но каждый раз он оборачивался и… ничего. Игра воображения. Не более. Однако на психику это давило, добавляя уверенности в том, что смерть близка. И даже заверения врачей о том, что все пройдет хорошо, не вызывали у него ничего, кроме молчаливой усмешки. Когда же началась операция, это и случилось…

Тихо.

Спокойно.

Повседневно.

Он заснул от наркоза, проваливаясь в темноту. Да так и не проснулся.

Перед самой же смертью мужчине приснился странный сон, в котором почудилось, будто бы он стоит в операционной. В той самой, где его резали. И смотрит на свое тело, на врачей, которые вокруг него суетились, явно нервничая.

Вот кардиомонитор запищал. А по его экрану поползли ровные линии.

Суета усилилась.

Он же горько усмехнулся.

Смерть.

Это была она.

Он отчетливо видел, как его тело сделало последний вдох… как прошли судороги…

Страха на удивление не было. Он прожил долгую, насыщенную жизнь и не боялся уходить. В его жизненном пути было все. И кровь, и любовь, и горечь, и тяжелая борьба за власть самыми разными средствами, и измены, и мимолетное счастье, и отчаяние, и многое иное.

Его карьера складывалась удачно, хоть и не шла ровной дорожкой. Однако одна серьезная стратегическая ошибка поставила крест на пути к Олимпу. Из-за чего он так и остался игроком средней лиги. Да, крепким. Да, опасным. Да, серьезным. Но не более.

И это он еще хорошо сумел вывернуться. Мог вообще вылететь из обоймы и оказаться на обочине. Так что он вот уже более десяти лет, не дергаясь, сидел на хозяйстве, молчаливо наблюдая за большой игрой и ответственно делая свою работу. Без излишнего фанатизма, но и не спустя рукава, как некоторые. В свободное же время занимался научными изысканиями. Для души. Фактически ощущая себя ветераном на пенсии, который все еще нужен, который все еще полезен…

И вот теперь – все.

Смерть.

И он в виде призрака стоит у своего еще теплого трупа. Во всяком случае, ему так кажется.

Чувствовал ли он разочарование?

Безусловно.

Он сделал, что смог, но не то, что хотел. И, несмотря на вполне тихую работу последних лет, в нем все еще тлели угольки былых амбиций. Больше всего, конечно, его тяготила гибель вместе с ним впечатляющего жизненного опыта и огромных знаний, которые он накопил. Раз – и все в утиль… в прах…

Обидно.

От этих мыслей мрачные, депрессивные эмоции постепенно охватили его. А все вокруг тем временем стало потихоньку погружаться во тьму. Медленно тускнея и теряя очертания. Размазываясь. Растворяясь. Уходя в небытие. Или это он туда уходил?..

И тут его охватил протест.

– Не хочу! – рявкнул он.

Попытался. Потому что рта, чтобы произнести эти слова, у него не имелось.

Следом в нем вспыхнула ярость.

Нет.

ЯРОСТЬ!

Закипела злоба!

И проснулось полнейшее нежелание подчиняться.

Он ринулся вперед. Мысленно. Стремясь вернуться. Стремясь выжить.

Любой ценой!

И… внезапно темнота отступила, а он вырвался вновь к операционной. Только совершенно другой. Словно тут шли съемки фильма о начале XX века. Вроде «Собачьего сердца» или чего-то в этом же духе. Хотя врачи так же суетились, пытаясь что-то предпринять по оживлению трупа… уже трупа… это было отчетливо видно.

Мгновение.

И какая-то неведомая сила потащила его в это тело…

– Пульс! Пульс появился! – воскликнула медсестра.

Последнее, что запомнил мужчина перед пробуждением, был смех. Странный, едва различимый женский смех. Обернуться же по привычке и убедиться в том, что это все наваждение и игра его собственного воображения, он попросту не успел…

Часть 1
Зима

«Просто будь собой» – хороший совет примерно для 5 % людей.

Хлесткие цитаты с Уолл-стрит

Глава 1

1925 год, ноябрь, 1–2, Москва

Он очнулся спустя мгновение после завершения того странного сна. Во всяком случае, ему так казалось. Впрочем, ощущения иной раз бывают обманчивы.

Нервный вздох.

Словно всхлип.

Хотя он и до того нормально дышал, только едва-едва. Слабо. А тут раз – и от души. Аж больно стало. От чего мужчина скривился и открыл глаза.

Перед ними находилась какая-то мешанина, которая потихоньку упорядочивалась. Организм вроде как настраивал цвета, фокусировку и прочие параметры. И вот спустя добрую минуту или даже две этот жутковатый хаос прекратился, а картинка стала нормальной. Но лишь для того, чтобы мужчина выпучил глаза от изумления.

Без всякого сомнения, он лежал в палате. Да.

Но в какой палате!

Стены и потолок в побелке. Такого себе уже давно никто даже в сельских медпунктах не позволял. Все остальное было под стать. Особенный цимес представляла керосиновая лампа на небольшом столике в углу. Причем явно находящаяся в активном использовании – вон какая подкопченная, да и керосином от нее отчетливо разило. Хотя под потолком находился простенький плафон с электрической лампой. Еще одна, опять же электрическая, стояла на столе. А по стенам ползли витые провода в какой-то тряпичной обмотке. Причем беленые. Из-за чего обмотка была хорошо заметна лишь только не везде. Однако керосиновая лампа явно ходовая. Значит, с электричеством бывают сложности…

«Где я? Кто я? Что я?» – начало пульсировать у него в голове с яркими паническими нотками.

Несколько мгновений спустя, словно бы в ответ на запрос, в голове стали всплывать сведения. Вроде как воспоминания о том, что он Михаил Васильевич Фрунзе, 1885 года рождения. И ему на текущий момент сорок лет. А следом пошли сплошной чередой картинки из детства. Родители, иные родичи, друзья-приятели, соседи и прочие. При этом он продолжал четко осознавал себя человеком, который прожил долгую и насыщенную жизнь во второй половине XX – начале XXI века. Хуже того. Где он настоящий, а где галлюцинации – он понять не мог…

И в этот момент в палату стремительным шагом вошел какой-то мужчина в белом халате с небольшой свитой подобным же образом одетых людей. Эта компания и застала Фрунзе, сидящего, свесив ноги, на постели в одиночной палате ноги и ошарашенно оглядывающегося.

– Ну-с, Михаил Васильевич, как вы себя чувствуете?

– Какой сейчас год? – отозвался Фрунзе, проигнорировав адресованный ему вопрос.

– С утра был одна тысяча девятьсот двадцать пятый.

– А день-месяц?

– Первое ноября. Вы не помните?

– Мне показалось, что я был без сознания целую вечность, – дернув подбородком, ответил Фрунзе. А у самого от нервного напряжения и волнения сердце так энергично застучало, что, казалось, сейчас выпрыгнет из груди. На лбу выступил пот. Дыхание же стало дерганым, сиплым.

Он прикрыл глаза и откинулся на спинку кровати. Скрипнули пружины.

Железная кровать эта была крепка и вполне удобна для сна. Особенно если на нее положить нормальный матрац. Однако скрипела она безбожно. Ну и не отличалась монументальной устойчивостью. Из-за чего Фрунзе невольно хмыкнул, представив, какой аккомпанемент эта вся конструкция обеспечивает любовным утехам. Что особенно было актуально в период расцвета коммунальных квартир и высокой плотности заселения. Правда, этот нервный смешок врач расценил по-своему.

– Михаил Васильевич, вы себя хорошо чувствуете?

– Я думал, что умираю… что умер…

– Думали?

– Я далеко не сразу потерял сознание.

– Ясно… – недовольно поморщился врач.

Мужчина же не понимал, мерещится ему все это или нет.

Прекрасный уровень образования даже по меркам XXI века, дополненный широким кругозором и обширным жизненным опытом, не позволял рационально объяснить ситуацию. Во всяком случае, в хоть каком-то научном поле. Ведь сознание человека фиксируется в его мозге и выражено в сложной вязи нейронных связей. Так как минимум принято считать, и иное не доказано. А тут и память чужая есть, и своя личность никуда не делась, и обстановка непонятная, и этот человек утверждает, будто сейчас конец 1925 года…

Странно.

Строго говоря, единственным разумным объяснением было то, что ему все это кажется. Иными словами, либо сон, либо тяжелая форма психического расстройства. Да, как правило, больные в таких случаях не осознают свои проблемы со здоровьем. Но мало ли. В таких вопросах всегда есть варианты.

Все эти мысли пронеслись в голове у Михаила Васильевича буквально за несколько секунд. И параллельно всплыли сведения о том, что в оригинальной истории Фрунзе убили. Аккурат на операционном столе в конце 1925 года. В прошлой жизни касался как-то этого вопроса. Вдумчиво.

«А тут он выжил. Или еще нет? Или уже не он? А кто? Безумие какое-то…»

В общем, пару секунд поколебавшись, он принял решение не только отождествлять себя с Фрунзе, но и полноценно сыграть эту партию, раз уж судьба подкинула ему такой вариант. Даже если это все галлюцинации, то это ничего не меняло. Ему ведь тут жить, в этом выдуманном мире… или сне. А если это все явь, то и тем более. Кроме того, отбрасывая условности, интересная ведь партия получается. Тот самый упущенный шанс, о котором он последние годы так сожалел…

– Что произошло в операционной? – собравшись, как можно более твердо и решительно спросил обновленный Фрунзе.

– Боюсь, что я не могу вам сейчас это рассказывать. Вы сильно взволнованы, и я не хочу причинить вам больше вреда.

– ЧТО ПРОИЗОШЛО В ОПЕРАЦИОННОЙ?! – прорычал Фрунзе, вставая, а глаза его так сверкнули, что врач со своей свитой отшатнулись.

– Анестезиолог совершил ошибку, из-за которой вы некоторое время были в состоянии клинической смерти^[1].

– Ошибку? Что он делал?!

– Сначала он применил эфир, но вы никак не засыпали. Потом он решил использовать хлороформ. Однако дозировку при этом не уменьшил. Переживал очень. Вот и…

– Убил меня.

– Нет, что вы!

– Сколько я был в состоянии клинической смерти?

– Недолго.

– Сколько?

– Три минуты, почти четыре, – несколько нервно произнес врач.

– Мы уже почти потеряли надежды вас спасти, – заметил молодой мужчина из-за его спины, – как вдруг вас свело судорогой, выгнуло дугой, и вы задышали. И сердце забилось.

– Чудо, не иначе, – добавила уже немолодая медсестра откуда-то из задних рядов. – Никогда такого не видела.

– Сколько я отходил от наркоза?

– Почти сутки, – честно ответил врач, недовольно скосившись на своих коллег. Их комментарии явно не выглядели уместными, но противиться и затыкать им рот он не посмел.

– Я смотрю, вы закончили операцию. Все удалось сделать?

– В лучшем виде.

– Скажите честно, эта операция была необходима? Там все было настолько запущено с желудком?

– Язва не выглядела серьезной, – осторожно начал отвечать врач. – Но мы доподлинно это узнали, только когда смогли на нее взглянуть.

– Ясно, – усмехнулся Фрунзе. – А где анестезиолог?

– Он ушел вчера домой, а сегодня не пришел. Мы уже посылали за ним, но дома его не застали. Соседи сказали, что он с вечера так и не приходил.

– Понятно, полагаю, что и не придет. Если не дурак – сбежал, а если дурак, то его уже где-то прикопали, чтобы лишнего не сболтнул.

– Вы полагаете, что… – тихо спросил врач, у которого на лбу выступили капельки пота.

– Я полагаю, что наркома по военным и морским делам пытались убить на операционном столе. При вашем попустительстве. И вы даже не арестовали подозреваемого, свободно его отпустив. Если бы я служил в ГПУ, то этого бы хватило для очень вдумчивого расследования.

– Но я ничего не знал… – проблеял бледный как полотно врач.

– Серьезно? А почему вы мне так спокойно говорите про передозировку хлороформа? Почему вы его не остановили?

– Так мы это заметили уже после! – выкрикнула санитарка. – Как у вас сердце биться перестало. Схватились за маску, а она хоть выжимай.

– Столько и без эфира не льют. Во время операции я не мог контролировать все. Тем более что такие вещи очевидны. А анестезиолог он был знающий. За ним никогда таких ошибок не наблюдалось.

– И как же вы его отпустили после всего этого?

– Я его выгнал из операционной. А когда мы с вами закончили, он уже ушел домой.

– Напишите подробную записку о произошедшем. И вы сами, – кивнул он врачу, – и всем, кто соотносился с делом, распорядитесь написать. Включая тех, кого вы посылали за анестезиологом. Ясно?

– Ясно, – серьезно ответил врач.

– Повторите.

Он повторил. Причем с парочкой неточностей. Фрунзе его поправил. Тот снова повторил. В этот раз правильно.

– Слышали? – несколько хрипло спросил врач, поправив воротник, когда вышел из палаты.

Все кивнули.

– Чтобы к вечеру сдали записки, подробно все описав…

Фрунзе же проводил их взглядом. Дождался, пока закроется дверь в палату. Проверил свой пистолет. Зарядил его дослав патрон в патронник. Поставил на предохранитель. И положил под подушку.

1925 год нес в себе не только вызовы да тревоги, но и ответы на них. Например, почти повальная вооруженность старых членов партии. Даже на операцию Михаил Васильевич отправился с оружием. Со своим Mauser C96. Мало ли. Учитывая уровень бандитизма, случиться могло все что угодно.

Его явно пытались убить. И ничто не говорило о том, что это не попытаются довести до конца. Понятно, этим своим распоряжением шумиху он поднял знатную. Получаса не пройдет, как вся больница станет об этом судачить. А где-нибудь послезавтра уже и по Москве начнут обсуждать. Хотя тут он не был уверен. Все-таки на дворе 1925 год. И скорость работы сарафанного радио здесь не в пример ниже.

Так или иначе, но он дождался, пока явятся вызванные врачом лично преданные Фрунзе бойцы. Из числа доступных, тех, кого можно было выдернуть быстро и без лишнего шума. Проинструктировал их. И только после этого лег спать, хотя хотелось это сделать намного раньше. Сильно раньше. Голова гудела и пульсировала в висках. А во всем теле была слабость и какая-то нервность, что ли, мышцы время от времени подергивались. Явно с ним происходила какая-то настройка и адаптация тела…

Ближе к полуночи, собрав записки, врач внимательно перечитал их и подшил в папку. Факт покушения на убийство был очевиден. Особенно сейчас, после слов наркома и изучения вот этих вот бумажек.

Ему было страшно.

С такого рода проблемами он не сталкивался никогда ранее. Как поступит сам Фрунзе? Как отреагирует ГПУ? Как оценит ситуацию партия? В любой момент это покушение могли раздуть и устроить для всего коллектива веселую жизнь вплоть до высшей меры. В том числе и для тех, кто к делу был непричастен.

И в этой связи он отчаянно пытался понять – что же толкнуло анестезиолога на столь опрометчивый шаг. Он ведь целенаправленно пытался убить наркома. Зачем? Почему?

Да, к вождям революции у многих в советской России были счеты. Гражданская война полна боли и утрат. Но анестезиолог вроде бы стоял за советскую власть. Чуть ли не с первых дней. Да и, если положить руку на сердце, Фрунзе не так уж и сильно замарался в войне, из которой чистым не выйти. Всего несколько грязных эпизодов. На фоне иных вождей он выглядел вполне чистеньким. Иными словами – врач не понимал мотивов своего подчиненного. И не мог себе объяснить, почему тот совершил то, что совершил…

В этот момент противно зазвенел телефонный зуммер.

Врач кивнул ассистенту, и тот, поморщившись, словно от зубной боли, подошел к аппарату. Снял трубку, приложив ее к уху, и довольно громко произнес:

– Слушаю.

В ответ тишина.

– Больница. Слушаю. Говорите, – еще громче произнес он. Связь в те годы была весьма посредственной и в трубку иной раз приходилось орать, чтобы тебя услышали. Из-за угасания сигнала или иных проблем.

– Как себя чувствует товарищ Фрунзе? – поинтересовались с той стороны.

– Товарищ Фрунзе чувствует себя неважно. Он плохо отходит от наркоза. Сильно нервическое волнение. Ему нужен максимальный покой. Любое волнение может стать для него фатальным. А кто спрашивает?

Тишина.

– Але! Але!

Но в динамике была тишина, словно с той стороны повесили трубку, или на телефонном узле их разъединили, или еще что случилось.

– Кто это был? – устало спросил врач, по случаю оказавшийся рядом.

– Не знаю. Разъединило, – пожал плечами ассистент и повесил трубку.

– Спрашивай наперед, прежде чем о таких вещах болтать.

– А что я такого сказал?

– А ты сам подумай. Или нам, по-твоему, этого мало? – потряс он папкой с объяснительными записками…