На переплете – картина Владимира Любарова «Голосование».

© М. Кривич, текст, 2020

© В. Любаров, «Голосование»», 2020

© Оформление, ИП Жарков Андрей Андреевич, 2020

* * *

От издательства

«В чувстве, с каким пишешь о книгах Кривича, есть что-то от удовольствия, которое испытываешь, войдя в тепло квартиры с холодной и промозглой улицы и опрокинув пару добрых стопок водки…

Герой Кривича обладает замечательным свойством – умением взглянуть на себя со стороны, увидеть свои слабости, первым над ними улыбнуться…

Проза Кривича вещественна, плотна по фактуре, напряженна и динамична; пульс ее, как сказали бы медики, неизменно ровный и хорошего наполнения».

Так писал в «Книжном обозрении» литературный критик Владимир Гопман.

В выходящую в нашем издательстве новую книгу писателя-фантаста Михаила Кривича вошли повести и рассказы, написанные в разные годы и опубликованные в сборниках «Электоральные ожидания (2007) и «Из жизни собак и минотавров» (2009), а также впервые публикующийся рассказ «Черная тарелка».

Электоральные ожидания

Фантастический реализм ожиданий

Небольшая книжка интересного, но, к сожалению, мало пишущего прозаика сложена из двух примерно равных частей, которые на первый взгляд не очень хорошо соотносятся друг с другом. В первой – повесть, во второй – цикл рассказов. В первой – фантастика, или что-то вроде нее, о чем чуть позже; во второй – чистопородное бытописание. Кажется, что автор, как часто бывает, приложил вторую часть к первой (или наоборот – первую ко второй) просто для объема книги. Чтобы решить, так ли это, рассмотрим части по отдельности.

Нынче что ни месяц где-нибудь да бушуют выборы, причем каждые объявляются судьбоносными. Только отбушевали немецкие, белорусские и украинские, а уже не за горами наши, российские, со всеми их специфическими особенностями и приколами.

Повесть «Электоральные ожидания» как раз о российских выборах, но не о взаправдашних, не всамделишных, а о возможных, гипотетических, скорее даже маловероятных, ибо автор, больше известный как писатель-фантаст, избрал жанр, который Андрей Синявский в свое время определил как фантастический реализм. «Электоральные ожидания» – чистейшей воды фантастика: нет в нашем современном – а действие несомненно разворачивается в наши дни – политическом раскладе партии ЭРОС («Экология России»), нет национал-автомобилистов, маргинал-охлократов и «Российских Невест» – это тоже партии. Зато все остальное предельно достоверно списано с реальной избирательной кампании в российский парламент, который в повести назван Палатой. А еще фигурируют в ней Главпрокуратура и Главросизбирком, щедро описаны предвыборные акции и теледебаты. Тут мы сталкиваемся с полнейшим реализмом, хотя и, как уже было сказано, фантастическим.

И последнее – из фантастики. Пока что в российской действительности со времен Екатерины Великой во главе государства ни разу не оказывалась дама. А Михаил Кривич, как говорится, на полном серьезе описывает именно такой казус. Все остальное – из нашей обыденной жизни.

Простая женщина, продавщица, миловидная, аппетитная, совершенно случайно, по просьбе своего любимого, которого угораздило принять участие в избирательной кампании уже упомянутого ЭРОСа, оказывает партии мелкую услугу – печет блины на предвыборной акции. Ее заметили, она мелькнула в теленовостях, и вот уже добрейшую Клаву попросили принять участие в теледебатах с также уже упомянутыми «Российскими Невестами». И безотказная, как все наши бабы, она выручает своего любимого и его друзей по партии. Так, шаг за шагом, она поднимается в федеральном партийном списке и попадает в российский парламент, чтобы затем подняться еще выше и превратиться из Клавы в Клавдию Николаевну. Куда, спрашивается, выше и есть ли более высокая вершина на нашей политической карте? Вот это рассказывать не стану, ибо фантастико-реалистическая повесть читается, как добротный детектив с неожиданной, с непредсказуемой развязкой. И читатель сам должен ее достичь, испытывая естественное любопытство, смешанное с нетерпением – чем же все дело кончится…

Политика нам всем изрядно обрыдла. Но политическая интрига «Электоральных ожиданий» густо замешана на делах любовных, в которых Клава, а потом и Клавдия Николаевна большая мастерица. Или скажем так: политические сцены перемежаются в повести с любовными, которые смело отнесем к мягкой эротике, впрочем, достаточно целомудренной.

Во второй части книги Михаила Кривича, в рассказах из цикла «Братья Казановы» эротика тоже есть и тоже мягкая. Но не только это объединяет две части. А еще грустно-насмешливый, иронический взгляд автора на себя, на своих персонажей, на нашу действительность и – все тот же фантастический реализм, ибо наши поступки и ожидания, сама реальность советско-российского бытия, той же многократно описанной коммуналки, тех же избирательных кампаний, – все это неизбежно несет в себе заряд фантастики, антиутопии. Но самое главное, что объединяет обе части, это ее герои – мы, рожденные и живущие в такой странной и такой прекрасной стране – России, совершающие такие странные, порой неблаговидные, а порой фантастически прекрасные поступки, на словах всегда ожидающие худшего, а в душе – только самого лучшего.

Хорошая, цельная книга, проиллюстрированная превосходными работами другого фантастического реалиста, художника Владимира Любарова или, наоборот, иллюстрирующая эти работы.

Владимир Войнович,

предисловие к изданию 2007 г.

Электоральные ожидания

Повесть

Люблю просыпаться рядом с Клавой. Только без будильника, без шума за окном, без скулежа чьей-то автомобильной сигнализации. Люблю просыпаться сам и медленно входить в бодрствование. А затем – и в Клаву. Но не сразу. Сначала я хочу ощутить запах ее затылка и щекотанье ее волос в моем длинном носу – Клава всегда спит на боку спиной ко мне. Потом я чувствую тепло большого Клавиного зада, тепло живое, приходящее ко мне напрямую, без преград – поутру ночная рубашка у нее почему-то всегда задрана на бедра. Вот теперь полученные мною первые ощущения порождают первую мысль наяву: я проснулся рядом с Клавой. А раз так, надо протянуть руку и положить ее на источник тепла, благодарно огладить его, на какое-то время руку утихомирить, угомонить, подготовить к долгому блаженному блужданию по окрестностям.

Сегодня все так и было. В странствия по Клаве уже включилась и другая моя рука. И кое-что еще уже проявило первые признаки интереса к теплому сонному телу. И я придвинулся к подруге. И она сквозь сон уже что-то пролепетала. Тут-то и зазвонил телефон.

Я дотянулся до трубки и не очень приветливо сказал «але», уже чувствуя, что сладостный момент безнадежно испорчен. Вежливый мужской голос назвал меня по имени-отчеству и поинтересовался, смогу ли я уделить ему несколько минут. Клава заерзала под одеялом и повернула ко мне недовольное заспанное лицо со следами от подушки.

– Слушаю. С кем имею удовольствие? – нелюбезно спросил я.

– Вас беспокоит Эрос…

К сожалению, уже не беспокоит, подумал я, и раздраженно переспросил:

– Эрос? Какой, к черту, Эрос?

– Вы спрашиваете, какой Эрос? Экология России. Предвыборный штаб партии «Экология России». Мы хотели бы пригласить вас…

Я начал вспоминать. Неделю назад Сережа Сонокотов, владелец небольшой рекламной компании «Фарс новый», предложил мне халтуру. Он осваивал часть избирательного бюджета какой-то экологической партии и готов был по-дружески поделиться со мною частью этой самой части. И был прав: всех денег не заработаешь. Я не раздумывая согласился разделить с ним эту заботу.

Одной рукой удерживая Клаву в постели, я быстро договорился о встрече в эротическом партийном штабе, но, когда повесил трубку, понял, что мой Эрос покинул меня. За ним последовала Клава. Последний раз блеснув голым задом, она вылезла из койки, одернула ночнушку и пошлепала в ванную.

* * *

Купи кипу пик купи кипу пик купи кипу пик купи кипу пик…

Монотонный голос доносился откуда-то издалека, но слова были хорошо различимы и били по сознанию с ритмичностью метронома.

Купи кипу пик купи кипу пик купи кипу пик…

В унылом дворе жилого дома на Пречистенке я не без труда нашел табличку с отколотым уголком, по крутой лестнице спустился в подвал с покрытыми облупившейся краской мокрыми трубами вдоль стен и нашел нужную мне дверь. Постучал, меня пригласили войти, и сразу же по вискам застучали кипы пик.

Купи кипу пик купи кипу пик купи кипу пик…

– Почему все говорят Эрос? Вот и вы тоже. Прямо-таки какая-то сексуальная озабоченность… Не там ударение ставите. Не Эрос, а ЭРОС, ЭРОС, ЭРОС! Экология России. Ударение на втором слоге, на России… Знаете анекдот про американца, который вместо Питтсбурга говорил Титсбург? Типичная фрейдистская оговорка: ему титьки мерещатся, вот он и говорит Титсбург, – тараторил сидящий передо мной молодец в джинсе.

До меня дошло, что ударение следует делать на России, но при чем тут титьки, врубиться я не мог – кипы пик не давали сосредоточиться. Похоже, это была торговля за прикуп в какой-то неведомой мне карточной игре.

Купи пи… тьфу, мать твою!.. кипу!.. кипу пик купи кипу пик…

– Купи пику кип, нет, купи кипу пик, – машинально повторил я.

– А-а-а… Это наш с артистом занимается. Он, кстати, велел вас сразу к нему отвести, как придете, – откликнулся джинсовый молодец и показал рукой на дверь с табличкой «Председатель партии ЭРОС Г. Н. Последнев».

Я послушно встал, подошел к двери и постучал.

Купи кипу пик купи пику… ети твою мать!.. купи кипу пик купи кипу пик…

– Чего стучишь? Заходи! Его Геннадием Никодимычем звать, – ободрил меня джинсовый, и я несмело приоткрыл дверь.

В комнате были двое. За письменным столом лицом ко мне сидел человечек с непропорционально большой головой и высокой шапкой взъерошенных волос. Мне почему-то захотелось спрятать их под треуголку, оставив только маленький чубчик на лбу. За спиной Последнева на стене было развернуто огромное зеленое знамя; если бы не четкие буквы ЭРОС и крохотный аленький цветочек под ними, его можно было принять за государственный флаг некой исламской державы. Второй человек – большой, плотный, лысый, со складчатым затылком – вальяжно развалился в кресле спиной к двери и потому видеть меня не мог. Что же касается председателя, то он если меня и заметил, то, скорее всего, не обратил ни малейшего внимания, потому что вялым невыразительным голосом продолжал бубнить:

– Купи кипу пик купи кипу пик купи кипу пик…

Мне до смерти захотелось попросить лысого, чтобы тот больше не упирался, внял мольбам человечка и купил наконец злосчастную кипу пик, чего бы это ему ни стоило, но тут Последнев внезапно прекратил канючить, отер платком мокрый лоб и сказал:

– Может, хватит?

– Хватит, говоришь? А за что ты мне деньги платишь? – густой, с богатой артикуляцией голос лысого показался мне смутно знакомым.

– Толик, давай завтра, а?

– Какое на хер завтра! Работаем, Гена! – отрубил лысый и низким своим проникновенным баритоном продолжал: – На мели мы лениво налима ловили. Для меня вы ловили линя… Давай!

– На мели мы лениво налима ловили для меня вы ловили линя о любви не меня ли вы мило молили и туманы лимана манили меня на мели мы лениво… – завел человечек.

– Стоп-стоп! Что ты, дорогой, несешь? Что это мы с тобой намели? Что, скажи на милость, меняли? Какое мыло молили? Сначала!

– Намелимылениво…

Я едва слышно хихикнул. Оба обернулись в мою сторону. И я тотчас узнал лысого. Это был популярнейший киноактер, переигравший последний год едва ли не во всех сериалах. Про таких говорят: появляется на экране даже при включении электроутюга. Анатолий Горский – так его звали – без особого интереса разглядывал меня, а председатель Последнев нетерпеливо спросил:

– Вы ко мне?

Я подошел к столу и представился. Не поднимаясь с кресла, Геннадий Никодимович протянул руку и сказал, что обо мне наслышан, с удовольствием со мною поработает – надеюсь, с обоюдной пользой, – что электоральные ожидания ЭРОСа нынче благоприятны как никогда, но сейчас он, увы, занят – вы же видите, – так что мне лучше пройти в штаб и договориться об оплате моих услуг. Выборы выборами, но денег пока никто не отменял – верно говорю? Мы снова пожали друг другу руки, и я направился к выходу, обогащенный новым для себя понятием «электоральные ожидания».

Закрывая за собой дверь, я слышал, как Горский раздраженно наставляет своего непутевого ученика:

– Гена, опять бубнишь! Ну что с тобой делать? Ты не себе это говоришь и не мне. Ты вышел на берег реки, на мель эту гребаную, где мы с тобой налима этого гребаного ловили, а на той стороне, на том берегу собрались люди, типа твои избиратели. К ним обращайся, к ним! Чтоб они слышали, чтоб они тебе поверили…

– На мели мы лениво налима ловили…

* * *

Первые полтора месяца моей эротической работы пролетели незаметно. Пожалуй, я даже увлекся ей и не позволял себе присущей мне лености, понимая, что она уместна при ловле налима на мели, но никак не в скоротечной избирательной кампании.

Пробой пера стала для меня речь Последнева, которую он должен был произнести на следующий день после нашего знакомства – почему-то перед слушателями военной академии. Вечером мне дали в штабе несколько мятых печатных листков и велели утром вернуть: посмотри, если что не так – поправь, но там все в порядке, писал человек грамотный, кандидат наук, врач-венеролог. Последнее меня ничуть не смутило, поскольку я знал представителя этой славной профессии, прекрасно владевшего языком и писавшего недурную публицистику отнюдь не о гонорее.

Дома я прочитал творение венеролога и испытал легкий ужас. «Экология России является российской политической партией, которая является проводником перемен политики отношения населения страны, являющейся самой большой в мире по площади занимающих ее лесных массивов различных пород деревьев, к нарушению экологии природы планеты…» И так далее. Эту белиберду, способную вызвать если не венерическое, то уж наверняка психическое заболевание у честных слушателей-офицеров, предстояло перевести на русский язык. Но это еще полбеды. Беда же заключалась в том, что извлечь из текста хоть какую-то мысль было просто невозможно, ее, вы мне поверьте, там просто не было.

А моей первой мыслью было позвонить председателю ЭРОСа (ударение на России!) и сказать, что никакой речи у него нет и не будет, а уж если необходимо на полчаса чем-то занять несчастных избирателей, пусть лучше предложит им купить кипу пик. И после этого наотрез отказаться от почетного поручения и от работы вообще. Но мой немалый житейский опыт подсказывал: первую мысль, как и первое впечатление, формируют эмоции, которые являются… простите, кажется, подхватил от венеролога… Короче, я подождал прихода второй мысли. Она оказалась гораздо практичней первой: мои финансовые дела не столь блестящи, чтобы отказываться от обещанного мне в избирательном штабе четырехзначного месячного вознаграждения, да еще в твердой-претвердой валюте.

Я обложился комплектом «Природы» за восьмидесятый год, открыл свой дряхлый ноутбук и к утру на-тюкал на нем речугу, которая сделала бы честь самому блестящему оратору древности и современности.

Председатель Последнев медленно, шевеля губами, как малограмотный, прочитал мой шедевр и вызвал из соседней комнаты джинсового молодца.

– Вот как надо писать. – И, кивнув в мою сторону, добавил: – Спичрайтером будет он. А венеролога гони в шею.

Мне стало немного жалко венеролога, но своя рубашка ближе к телу: я выдержал испытание и стал спичрайтером.

Мой новый хозяин взял меня с собой в академию, где все прошло более или менее гладко. Согнанные в актовый зал слушатели внимательно выслушали Последнева, хотя тот и запинался, шепелявил, с трудом выговаривал сложные слова вроде природопользования и вообще бубнил себе под нос, а не на тот берег реки. В общем, с артистом еще работать и работать. После речи пошли вопросы. Экология офицеров почему-то интересовала мало, спрашивали они больше про квартиры и размер содержания. Я, войдя в роль даже не спичрайтера, а уже советника, подмигивал Геннадию из зала: мол, обещай – все сделаем. И он обещал. Так что проводили нас вежливыми аплодисментами.

Дальше все пошло как по маслу. Я приносил из штаба какие-то справки, иногда малоразборчивые каракули председателя, иногда собственные записи с его слов. И превращал весь этот сор в речи и газетные статьи. Я вошел во вкус политической деятельности и стал позволять себе некоторые вольности. Придумал, например, экологию семьи, экологию культуры и вообще экологию духа и стал почем зря вставлять пассажи про эти экологии куда ни попадя. Никодимыч мой скреб потылицу, ворчал «эк загнул, мне не выговорить», но я напоминал ему о блестящем будущем партии и его роли в экологическом движении, приплетал благоприятнейшие электоральные ожидания, и он размякал, благодушествовал, верил уже, что экологию духа придумал не я, писака, а он сам, крупный политический деятель Новой России, лидер движения, которому уготована особая миссия в стране и мире. Мы с Геннадием давно уже были на «ты».

На почти безоблачном небе моей политико-эротической деятельности оставались две крохотные тучки.

Прошло два месяца, как я делал в ЭРОСе свою блестящую карьеру, но мне пока не заплатили ни копейки. Партийная бухгалтерша всякий раз ссылалась на пустую кассу и просила позвонить ей через пару дней. Но я знал, что актер исправно получает свои почасовые гонорары за налима на мели, да и Геннадию раз в месяц приносят из бухгалтерии пухленькие конверты. Народный артист Толя Горский, с которым я тоже успел близко сойтись, посоветовал мне взять ЭРОС (ударение на России!) за некоторое место, ну, скажем, за кадык: коль не расплатитесь – больше ни строчки. Я внял его совету, после чего меня пригласили в кассу и извлекли из – я успел заметить – плотно набитого денежными пачками сейфа несколько зеленых бумажек. Это вам, уважаемый, типа аванса. Остальное потом. Нет-нет, что вы, нигде расписываться не надо.

Второй тучкой было полное Клавино безразличие к моей политической карьере.

Как и прежде, она приходила ко мне три раза в неделю прямо с работы и оставалась до утра. Начав свой трудовой путь пятнадцатилетней подсобницей в овощном магазине, моя Клава каким-то образом сумела сохранить торговые традиции совка и каждый раз приволакивала добрый пуд всевозможной снеди, хотя и расплачивалась за все до копейки в супермаркете, где заведовала секцией. Она любовно раскладывала свою добычу на кухонном столе, сортировала, распихивала по полкам холодильника, а потом принималась стряпать, румяная, пышная, соблазнительная. Я просто умирал – так не терпелось затащить подругу в койку, но она ни разу не позволила сделать это до завершения кулинарного таинства. Что свято, то свято. Можно было не есть приготовленное и не евши отправляться в постель, что мы часто с Клавой и делали, но расстегивать на ней пуговки и молнии мне дозволялось только тогда, когда ужин был полностью приготовлен. После первого бурного соития, а оно у нас всегда было бурным, мы, едва прикрыв наготу, садились за стол и ужинали, а за ужином делились своими трудовыми свершениями. Клава рассказывала о последних событиях в супермаркете и расспрашивала о моей редакционной жизни, хмурилась, когда я упоминал бабешек-сослуживиц – секретарш и корректорш, но с интересом читала мои последние публикации, делая при этом вполне осмысленные замечания. В общем, мы проявляли взаимный интерес не только в постели.