Часть вторая. Фонетик

Посвящается 1210-летию «Рёунсю»

Вместо предисловия. Табель о рангах, рожденная облаками

Поэзия канси никогда не попадала в сферу моих интересов, как я теперь понимаю, из-за когда-то принятого мною без какого-либо критического анализа или осмысления расхожего мнения (а ходит, точнее, ходило это мнение в основном в кругах историков-востоковедов), что «реальной художественной ценности ни один из сборников (канси) конца VIII – начала IX века не имеет».

Такой вывод был сделан многими исследователями (возможно, самостоятельно, возможно, они просто занимали общепринятую – в основном в работах, в том числе и японских авторов, по большей части именно историков – позицию) в отношении ранней поэзии канси. Отдавая дань уважения только лишь произведениям Кукая да императора Саги, при этом сосредотачивали все свое внимание на поэзии Сугавара Митидзанэ, признавая за ним и творческую самобытность, и высочайший технический уровень произведений на китайском языке.

Согласитесь, такое отношение профессионалов-переводчиков, специалистов по древнеяпонской и китайской литературе может отбить всякое желание потратить свое личное время, предназначенное для занятий тем, что тебе действительно интересно, а не тем, что ты должен делать, на чтение таких стихов в оригинале.

Пренебрежительным отношением к этим сборникам отмечены и отдельные публикации наших отечественных столпов – основоположников исследований раннего Средневековья Японии в эпоху Хэйан (VIII – начало IX в.). Хотя в той или иной степени и смягченные литературными оборотами, достаточно скептические высказывания о поэтическом «уровне мастерства» и «творческом полете мысли» авторов антологий имеются в монографиях Владислава Никаноровича Горегляда, Александра Николаевича Мещерякова, Максима Васильевича Грачева. Пожалуй, наиболее сдержанны в своих критических высказываниях японист, поэт и переводчик Александр Аркадьевич Долин, историк Андрей Григорьевич Фесюн. А филолог-японист Мария Владимировна Торопыгина отмечает структурную преемственность китайских антологий, антологий канси и первого императорского собрания поэзии танка (вака) «Кокинсю».

Биографий поэтов того времени, чьи стихи включены в три императорские антологии канси, тоже не так уж и много: императоры, Кукай, ещё пять-шесть чиновников высокого ранга (у каждого третьего такого чиновника фамилия Фудзивара) – не за что, что называется, «глазу зацепиться». А для меня как для читателя очень нужна такая «прелюдия» к стихам. Жизнеописание позволяет соотнести, в какой временной период было создано то или иное произведение, возможно, даже определить, по какому конкретному поводу оно было написано, какие аллюзии содержит на исторических персонажей или современников, какие события личной или «служилой» жизни вызвали необходимость написания стихотворения.

В этой связи, конечно, работа Сергея Александровича Торопцева, посвященная странствию по жизни Ли Бая, вне всякого сомнения, заслуживает уважения именно как материал для воссоздания историко-культурного контекста произведений поэта (о самих его переводах говорится в первой части данного эссе).

Поэтому всегда важен исходный момент возникновения интереса, когда тебе становится не все равно, что за автор создал это произведение и почему оно включено в сборник, который долгое время не привлекал внимания ни одного корифея-переводчика.

В моем случае виновником возникновения интереса к канси можно назвать Степана Алексеевича Родина и его работу «Антология «Кайфусо»: история, политика (курсив мой) и поэтика». Это было – оно! Точнее – «о, да!»

Конечно, до этого к вопросу о «политическом» в поэзии канси обращалась ещё Татьяна Иосифовна Бреславец. В своей монографии «Очерки японской поэзии IX-XVII веков», на мой взгляд рядового любознательного читателя, она дала, хоть и краткую, но самую достоверную характеристику всех трех императорских антологий канси.

В этой монографии, изданной в 1994 году, названия антологий переводятся как «Рёунсинсю», или «Новое выдающееся собрание», «Бункасюрэйсю», или «Собрание изящных шедевров», и «Кэйкокусю», или «Государственное собрание». В 2005 году Татьяна Иосифовна Бреславец в издании учебного пособия по японской литературе использует другой вариант перевода: «Новое собрание, достигающее небес», «Изящное собрание сочинений блестящего стиля» и «Собрание сочинений, помогающих управлять государством». Встречаются также написания «Рёунсю» и «Рёунсинсю» чаще в англоязычных публикациях. В русских изданиях присутствуют три варианта: тот, который упомянут выше, ещё «Бунка сюрэйсю» и «Бунка сюрэй сю». Знаете, наверно, не мне решать, как следует писать название «наиболее правильно» в правилах русской или японской грамматики, мне в данном случае удобно, если названия всех трех антологий будут визуально похожи друг на друга, поэтому буду писать слитно. Наверное, Дмитрий Коваленин меня осудит, а может быть, поймет и простит, ведь он-то писатель, а я читатель и делюсь своими читательскими заметками.

В статье Александра Николаевича Мещерякова «Зарождение концепции „душа слова“ (котодама) в древней Японии», опубликованной в 2015 году в журнале «Шаги / Steps», в разделе «История и археология», те же антологии поименованы несколько иначе – «Рёунсю», или «Собрание поверх облаков», «Бункасюрэйсю», или «Собрание шедевров из литературных цветов», «Кэйкокусю» – соответственно, «Собрание [помогающее] управлению страной». Встречал где-то на просторах Сети даже такое – «Собрание, воспаряющее над облаками», но то ли ресурс был не доступен для копирования, то ли искал в тот момент другое, не сохранил ссылку на первоисточник и так и не вернулся посмотреть подробнее.

Мною приведены эти примеры различных переложений на русский язык и несколько отличающихся по форме, чем по смыслу, переводов с той лишь целью, чтобы продемонстрировать вам, уважаемые мои друзья любознательные читатели, что меняться может все – не только чтение названий, но и даже мнение авторитетных ученых о том, как нам следует «играть эту фразу», то есть относиться к поэзии и поэтам канси, авторам этих антологий.

Несомненным остается только одно: поэты – авторы канси – это самый ближайший к верховной власти круг людей, который включал непосредственно и самих верховных правителей, создавая тем самым интересное состояние единения равных среди равных и первых среди равных. Пропуском в этот круг могла стать принадлежность не только к правящему, но вообще к древнему роду, за исключением находящихся в оппозиции, иногда – личные заслуги перед правителем, по чьему указу составляется поэтическое собрание.

Действительно, как только начинаешь смотреть на императорские антологии не как на «просто сборник стихов», а как на поэтизированную табель о рангах, то все как-то само собой становится на свои места, мало того, даже помогает в какой-то мере понять не только замысел составителя трех императорских антологий канси (составители были разные), но и вдохновителя (вдохновитель-то был как раз один – император Сага, хотя и Дзюнна руку приложил).

Поэзия Китая и поэзия Японии на сравнительно небольшом, по историческим меркам, временном отрезке слились в единое поэтическое наследие Японии. Давно уже написаны и известны многотомные монографии по исследованию китайской поэзии эпохи Тан, но сравнимые с ними по глубине и объему русскоязычные материалы, посвященные поэзии канси, можно пересчитать по пальцам одной руки. Возможно, все ещё впереди, и тот же Степан Алексеевич Родин, вдохновленный призывом Дмитрия Коваленина «искать свой даймонд», продолжит исследование трансформации китайских тем и мотивов в японской поэзии 800-900 годов раннехэйанской эпохи. Даже если так и будет, скорее всего, мне уже не успеть прочесть то, что удастся ему найти и о чем поведать, поэтому и немного завидую тем, кому доведется об этом узнать.

Определенный оптимизм внушает и работа Марии Владимировны Торопыгиной, посвященная исследованию соперничества и соприкосновения китайских стихов канси и японской придворной поэзии вака, но ожидать, что появится детальный и развернутый по всем направлениям труд уже завтра, тоже не приходится. Поэтому за неимением простого пути идем куда глаза глядят.

Если бы меня спросили, какую работу переводчиков-историков, поэтов-переводчиков хотелось бы прочитать, то, хотя мне и представляется совершенно невозможным такой творческий союз по многим причинам, до которых читателям нет никакого дела и быть не должно, это был бы некий «междисциплинарный» «ПУТЕВОДИТЕЛЬ для путешественников во времени и пространстве», где с комментариями переводов стихов относительно сюжетов и образов, используемых в произведениях, соседствовали бы описания мест, где это происходило или где стихи (песни, рассказы) создавались или исполнялись, чтобы «инаковость» силы слова помогла эмоционально соприсутствовать и соучаствовать в описываемом событии. Почти похоже на то, что почувствовал в доме Масаока Сики, когда в памяти один за другим всплывали его хайку и танка, а перед глазами, за стеклянными сэйдзи, виднелся до того маленький сад, что наш двор-колодец казался тенистым парком. Поверьте мне на слово, стихи в памяти зазвучали в тот момент с совершенно новыми интонациями.

Возможно, где-то такие работы и существуют, давно написанные, но мне, к сожалению, в открытом доступе они не попались. В моей личной библиотеке уже есть даже, так назову, «введение» к такому историко-поэтическому «Путеводителю» – книга «Странники в вечности» издания 2012 года. Александр Аркадьевич Долин там представил ретроспективу японской поэзии от вака до гэндайси. Отчасти позволяют с оптимизмом об этом думать и книга Екатерины Кирилловны Симоновой-Гудзенко «Япония VII-XI веков. Формы описания пространства и их историческая интерпретация», новые работы Надежды Николаевны Трубниковой и Марии Владимировны Торопыгиной в области литературной географии и топонимики, а более того, именно в части исследования «Иллюстрированного путеводителя по знаменитым местам столицы» – «Мияко мэйсё дзуэ», как раз повествующего о посещении примечательных мест Киото.

Хотя у меня есть немало возможностей получить некоторое количество научных текстов, учитывая свою собственную ученую степень, но, ориентируясь на совершенно рядового любознательного читателя, этими возможностями пользоваться не стал, вот и пришлось использовать то, что было доступно к прочтению, что называется, без лишних затруднений, буквально в «два клика» клавиши компьютерной мыши, поскольку мог уделить своему любимому занятию всего пару часов в день.

И, что удивительно, дорогие любознательные читатели – а нас таких, убежден, не так и мало на самом деле, – что в моих многолетних любительских занятиях переводами с японского, корейского, теперь и китайского гораздо легче было найти научные или образовательные ресурсы на иностранных языках, размещённые по всему миру в сети Интернет, чем исследования наших отечественных востоковедов.

В чем же претензия, можете вы поинтересоваться. Да в том, что в открытом доступе очень мало материалов, и если ты сам не являешься частью того же самого «кружка самоопыления», то цена вопроса доступа к электронным копиям, не то что к бумажным монографиям, становится существенной, в то время как в искомом материале по интересующей вас теме будет всего два-три слова, безусловно, расширяющие кругозор, но, возможно, которые даже не будут использованы в цитировании, а только в списке использованной литературы.