Кто о чем, а я - о дочитанной наконец работе Марка Солонина «22 июня. Анатомия катастрофы», анализирующей известные события нашей истории.
Цифры потерь, конечно, приводят в ужас:
«То, что советские историки скромно называли «неудачей приграничного сражения», означало на деле полный разгром Первого стратегического эшелона Красной Армии (по числу дивизий превосходившего любую армию Европы, а по количеству танков превосходившего их все, вместе взятые). Практически вся техника и тяжелое вооружение войск западных округов были потеряны. К 6–9 июля войска Северо-Западного, Западного и Юго-Западного фронтов потеряли 11,7 тыс. танков, 19 тыс. орудий и минометов, более 1 млн единиц стрелкового оружия. Особенно тяжелые, практически невосполнимые потери понесли танковые войска».
«За три месяца войны, с 22 июня по 26 сентября, только на южном ТВД советские войска потеряли 1 934 700 единиц стрелкового оружия всех типов, т. е. винтовок, пулеметов, автоматов и револьверов. Всего же в 1941 г. Красная Армия потеряла 6 290 000 единиц стрелкового оружия. Строго говоря, одна эта цифра дает уже исчерпывающий ответ на вопрос о пресловутой «загадке 1941 года». Для самых возмущенных гнусными намеками автора читателей напоминаю, что эта цифра взята из статистического сборника «Гриф секретности снят», составленного сотрудниками Генерального штаба Российской Армии под общим руководством генерал-полковника Г.Ф. Кривошеева»
«К концу сентября 1941 г. Красная Армия только в ходе семи основных стратегических операций потеряла 15 500 танков, 66 900 орудий и минометов, 3,8 млн единиц стрелкового оружия»
Но ведь неудачи преследовали нас не только летом 1941:
«Октябрь 1941 г. начался с окружения главных сил Западного, Резервного и Брянского фронтов (67 стрелковых и 6 кавалерийский дивизий, 13 танковых бригад) в двух крупнейших «котлах» – у Вязьмы и Брянска. По утверждению Верховного командования вермахта, в плен попало 658 тыс. человек, было захвачено 5396 орудий и 1241 танк. Октябрьская катастрофа (списать которую на «внезапность нападения» и пресловутую «неотмобилизованность армии» никак нельзя) по своим масштабам намного превзошла разгром Западного фронта, имевший место в июне 1941 г. Еще одним качественным отличием Вяземского «котла» от «котла» Минского было множество генералов самого высокого уровня, оказавшихся в немецком плену. В их числе: командующий 19-й армией Лукин, командующий 20-й армией Ершаков, член Военного совета 32-й армии Жиленков, командующий 32-й армией Вишневский, начштаба 19-й армии Малышкин, начальник артиллерии 24-й армии Мошенин, начальник артиллерии 20-й армии Прохоров…»
Автором однозначно, по-моему, доказано, что на 22 июня 1941 г. советская армия была и технически, и численно превосходила вермахт. Катастрофическая неготовность к войне - миф.
«вытекал ответ на вопрос о ВИНОВНИКАХ страшной катастрофы. Виноватыми оказались:
– история, которая «отпустила нам мало времени»;
– Гитлер, который месяца за два-три не предупредил Сталина о своих намерениях;
– и, наконец, излишняя наивность и доверчивость в целом положительного товарища Сталина».
Тезис о внезапном и вероломном нападении автор выделяет особо:
«тезис о «внезапном нападении» выставляет Сталина в качестве слепого, наивного дурачка. Никита Хрущев, придя к власти, также немного доработал историю начала войны. Он представил Сталина в виде дурака упрямого – Рихард Зорге и Уинстон Черчилль слали ему свои знаменитые «предупреждения», а тот и слушать никого не хотел…»
По поводу якобы имевшегося технического превосходства вермахта:
«в Германии было тогда в два с половиной раза меньше людей, чем в СССР. Немецкая фрау сидела дома и воспитывала киндеров. Повзрослевшие киндеры пели нацистские марши и ходили строем, оттягивая носок – не после работы, а вместо работы. На втором году мировой войны авиационные заводы Германии работали в одну смену! Сверхдефицитный на войне алюминий расходовался на производство садовых домиков и приставных лесенок для сбора груш. Производственные мощности немецких заводов были загружены изготовлением патефонов и велосипедов, радиоприемников и легковых автомобилей, фильдеперсовых чулочков и бритвенных лезвий. Серийное производство первых боевых танков, самолетов, подводных лодок началось только в 1935–1936 г. – меньше, чем за одну пятилетку до начала мировой войны»
Причин катастрофы начала ВОВ автор указывает несколько:
«Первым в ряду причин, предопределивших ничтожную боеспособность Красной Армии образца июня 1941 г., следует назвать крайне низкое качество ее командного состава»
Примеров тому находится масса, вот пример командующего конно-механизированной группой Болдина в составе Западного фронта, силами которой должен был наноситься контрудар по наступающему вермахту: «Вплоть до окончательного разгрома, произошедшего 26–27 июня, Болдин не только ни разу не был в расположении вверенных ему войск, но даже не смог установить какую-либо связь с 11-м мехкорпусом. На всякий случай напомним, что всего в составе КМГ Болдина было два эскадрона связи, конный дивизион связи, три корпусные авиаэскадрильи и восемь (!) отдельных батальонов связи.»
Причём репрессии на это, по мнению автора, не оказали столь уж сильного влияния и изменили ситуации:
«Самым же парадоксальным феноменом Красной Армии следует признать то, что даже жесточайшие репрессии ни на йоту не способствовали наведению разумного порядка, дисциплины и минимальной организованности.»
самым парадоксальным выводом автора является следующее:
«В самой краткой формулировке ответ на вопрос о причине поражения может быть сведен к трем словам: АРМИИ НЕ БЫЛО. В начале советско-германской войны на полях сражений встретились не две армии, а организованные и работающие, как отлаженный часовой механизм, вооруженные силы фашистской Германии с одной стороны, и почти неуправляемая вооруженная толпа – с другой.» «На рассвете 22 июня 1941 года началась война. Не очередной «освободительный поход», а настоящая, большая война. И вот тут-то товарищу Сталину пришлось столкнуться с ошеломляющей неожиданностью – оказалось, что многие его генералы, полковники и подполковники даже не задумывались о том, что за право есть, пить и не работать профессиональный военный должен платить – платить готовностью в любой момент отдать свою жизнь за ту страну, которая и подарила ему эти права и привилегии»
«Хваленый сталинский «порядок» в первые же часы встречи с настоящим, вооруженным противником обернулся беспримерным хаосом и анархией. Цельный в теории армейский механизм начал рассыпаться на отдельные «шестеренки» прежде, чем были сделаны первые выстрелы.»
«Красная Армия с первых же часов войны превратилась в толпу вооруженных беженцев, для которых допотопные «газики» были гораздо ценнее новейших, лучших в мире танков…»
«Красная Армия оказалась неспособна к наступлению точно так же, как она оказалась неспособна к созданию устойчивой позиционной обороны на таких мощнейших естественных рубежах, какими являются реки Неман, Днепр, Днестр, Южный Буг, Западная Двина.»
«Наряду с пленными, захваченными в бою (или по крайней мере в боевых порядках советских войск), в первые же недели войны немцы столкнулись и с массой перебежчиков, которые спешили покинуть расположение своей части и сдаться в немецкий плен еще до боя. Для их содержания вермахту пришлось даже создать несколько специальных лагерей»
Понимаю, насколько спорно звучат эти слова и не могу разделить эту мысль полностью, но если учесть, что потери вермахта к потерям армии СССР составляли 1 к 10, то праведный гнев куда-то улетучивается:
«потери наступающего – причем очень успешно, по 20–30 км в день наступающего – вермахта и обороняющейся Красной Армии соотносятся примерно как 1 к 10. Не менее красноречивы и цифры, характеризующие соотношение потерь боевой техники. Как было отмечено выше, Красная Армия уже к 9 июля потеряла 11,7 тыс. танков, а безвозвратные потери танковых дивизий вермахта к концу июля 1941 г. составили всего 503 танка. К этой цифре следует добавить потерю 21 «штурмового орудия» Stug-III. Можно приплюсовать и потерю 92 танкеток Pz-I. Даже при таком подходе соотношение безвозвратных потерь танков сторон составляет 1 к 19».
«Соотношение потерь 1 к 10 возможно разве что в том случае, когда белые колонизаторы, приплывшие в Африку с пушками и ружьями, наступают на аборигенов, обороняющихся копьями и мотыгами. Но летом 1941 г. на западных границах СССР была совсем другая ситуация: обороняющаяся сторона не уступала противнику ни в численности, ни в вооружении, значительно превосходила его в средствах нанесения мощного контрудара – танках и авиации, да еще и имела возможность построить свою оборону на системе мощных естественных преград и долговременных оборонительных сооружений».
Самый спорный вывод Солонина (держитесь, друзья-сталинисты) основан на том, что население СССР ни воевать, ни умирать за тот режим не спешило, что готово было соглашаться на оккупацию, впечатлившись коллективизацией, репрессиями, раскулачиванием, не осознавая тогда, что на смену людоедскому режиму придёт самый человеконенавистнический порядок. А когда осознал это все народ русский, тут и стал побеждать проклятого Гитлера. И вот тут - самое слабое место теории, потому что автор начинает отчаянно противоречить самому себе: армия (которая неармия со слов автора) вдруг побеждает, бестолковые командиры вдруг отолковели.
Солонин с одной стороны говорит о патриотическом подъеме и забитых призывниками военкоматах, с другой - о массовом уклонении от призыва; о героизме, с одной, и паникерстве и трусости - с другой стороны.
И это явный пример, когда идеология берет верх над холодным взглядом историка, а антисталинизм автора приводит к утрате объективного видения ситуации.
«Политический банкрот и презренный трус, не набравшийся в первые дни войны даже смелости обратиться к народу с разъяснением произошедшего, был объявлен «творцом и организатором Великой Победы»