Глава 1

В просторную школьную рекреацию через высокие окна падал свет. Проходя сквозь перекрестья оконной рамы, он лучами расходился по помещению, которое по случаю перемены было заполнено детьми. Качая головой и меняя угол зрения, можно было заставить эти лучи мерцать и сплетаться в призрачной игре, создавая переливающийся в воздухе танец света. Но сейчас детей интересовал танец смерти. Удар. Еще удар. Мальчик прислонился к стене, отбиваясь от нападающих. Они были старше на год или два, но для младших классов это было огромным преимуществом. К тому же их было шестеро, а он – один. Удар. Еще удар. У мальчика потекла кровь из разбитой губы. Он, однако, и не думал сдаваться, злобно глядя на обидчиков, лихорадочно соображая, кого из них он все–таки сможет достать. Но те размеренно, смакуя каждую серию ударов, избивали его, меняясь, чтобы порция удовольствия в равной степени досталась каждому из подростковой шайки. Это продолжалось уже несколько минут. Нападавшие уже сняли темно-синие пиджаки и желтые галстуки школьной формы. Один из старших спокойно сторожил сваленную в кучу одежду, надменно наблюдая за происходящим. Остальные дети в школьной рекреации, ничего не предпринимая, смотрели на избиение однокашника, боясь выступить против дерзкой шпаны.

Удар. Еще удар. Если бы к мальчику у стены присоединился хотя бы еще один союзник, то нападающие уже не смогли бы так вольготно измываться над ними. Конечно, эта школьная банда одолела бы и двоих, но уже не так беспрепятственно, так что в следующий раз они бы подумали, стоит ли оно того. Но пока что с ухмылкой на лицах они парами избивали выбранную на сегодня жертву. Удар. Еще удар.

Внезапно девочка лет двенадцати выбежала на импровизированный ринг школьных боев без правил. Она откинула с лица длинные черные, слегка вьющиеся волосы, чтобы они не мешали янтарному взгляду широких глаз охватывать каждого участника конфликта. Из–под нахмуренных аккуратных черных бровей она смотрела на нападавших, которые, в свою очередь, с кривыми ухмылками уставились на нее. От детского гнева ее худое лицо с высокими скулами заострилось еще больше, что не помешало ей обрушиться подобно лавине на безмолвную толпу.

– Трусы! Какие же вы все трусы! – обратилась она к стоящим у стены ребятам. – Соберитесь уже вместе и дайте отпор этим козлам! Как же мне противно смотреть на вас! Бесхребетные трусы!

Они были всего лишь четвероклассниками, но она так проникновенно и ярко говорила, что было видно, как в детских сердцах пробуждается стыд. Но они не смогли перебороть страх: ни один из десятка ребят так и не встал на защиту одноклассника. Однако от девочки исходила такая внутренняя сила, что драка внезапно прекратилась сама собой.

– Мэри Стоун, заткнись! Богачка долбаная! – крикнул Роланд Чекринс.

Он был раздосадован тем, что она прервала избиение: ведь именно он был следующим в очереди. Он бы стукнул ее, – и кто только придумал, что девчонок бить нельзя? Чекринс зло оглянулся на своих приятелей. Самый старший из них, внушавший ужас всей школе, махнул рукой и пошел прочь. Избитый мальчик, тяжело дыша, с ненавистью смотрел им вслед.

– Повезло тебе, конченый урод! – выпалил Чекринс, который не так давно освоил любимые матерные конструкции своего отца.

Шайка покинула рекреацию, а Мэри Стоун с нескрываемым разочарованием посмотрела на детей. Мальчик у стены был для нее обычным одноклассником, к которому она не испытывала какой–то особой симпатии. Ее до глубины души возмутили равнодушие и страх остальных. Взрослый мог бы сказать, что она добилась результата, прекратив драку, а ожидать пробуждения высоких мотивов в людской массе – детская наивность. Но Мэри Стоун не была бы дочерью своего отца, если бы не считала по–другому. Вера в лучшее в людях поддерживала в ней неуемную энергию, за которую в нее украдкой влюблялись мальчишки из параллельных классов. Она раз за разом обещала себе, что никогда не оставит попыток изменить людей. Как бы она хотела схватить их всех и встряхнуть, чтобы пробудить к настоящей жизни! Она обязательно научится у отца влиять на людей, раз уж он уже столько лет успешно трудится на благо общества в администрации президента Южно–Африканской Унитарии.

Со звонком все вернулись в классы. Никто не собирался рассказывать о случившемся учителям, тем более классному руководителю. Начался обычный урок литературы, на котором Мэри без энтузиазма и особого труда воспроизводила правильные ответы по поводу прочитанного рассказа о молодом волшебнике. После уроков они по местной традиции воспели благодарение Богу и высыпали на школьный двор, покрытый идеально зеленым газоном. Там детей уже ждали родители. Мэри Стоун уже давно никто не забирал, и она по этому поводу не переживала. От школы до ее дома было всего пятнадцать минут ходьбы. Но сегодня она отправилась в противоположном направлении – на свой любимый холм, с которого открывался отличный вид на родной Йоханнесбург. Густые заросли кустов скрывали ее от взглядов из соседних домов. Район был престижным и безопасным, и все же она предпочитала оставаться невидимой для местных жителей, которые однажды все же могли заинтересоваться, почему маленькая девочка так долго сидит на склоне в одиночестве.

Неспешно угрызая сочное зеленое яблоко, она ждала, пока солнце скроется и фонари укроют улицы теплым желтым светом. Он нравился ей гораздо больше солнечного. Залитые им кварталы казались особенно уютными на фоне остального города, многие районы которого были погружены во тьму. Казалось, она живет в царстве света, которое окружает непроглядная тьма. Девочка в очередной раз вытянула руку, чтобы разогнать ее, но у нее ничего не вышло. Сжав ладонь в кулак, она стукнула по земле. Несмотря на неудачу, она продолжала рассеянно улыбаться ночному пейзажу, который могла бы с легкостью созерцать до утра.

Вскоре стало прохладно, и школьная форма уже не могла согреть ее. Мэри встала с земли и отряхнулась. Через полчаса она подошла к своему дому, окруженному высоким белым забором. За кованой решеткой главных ворот виднелся большой двухэтажный особняк с крышей, покрытой бежевой средиземноморской черепицей. Мэри еще некоторое время постояла перед входом и уверенно вошла внутрь.

На первом этаже горел свет – и в гостиной, и на кухне. Мэри попыталась проскользнуть наверх, в свою комнату, но ее окликнул уставший женский голос:

– Мэри, милая, подойди ко мне!

Эсмеральда Стоун грациозно лежала на диване, рядом с которым на полу стоял бокал вина и валялась опустошенная бутылка. Мэри подошла к матери. Девочка была очень похожа на нее, но только без грусти в глазах и, разумеется, без большого синяка, который красовался на левой стороне некогда прекрасного лица женщины. Она поднялась и обняла дочку. В ней не было пьяной вульгарности, что часто встречается у родителей, в которых любовь к детям просыпается лишь иногда и только под градусом. Мэри обняла мать в ответ.

– Опять гуляла допоздна. А когда будешь учить уроки? – Эсмеральда улыбнулась, глядя в большие янтарные глаза дочери – более выразительную версию ее собственных глаз.

– Я и так все сдам!

– Конечно! И в кого же ты такая умная? – она взяла дочь за руку.

– В папу.

– Хм… ха-ха-ха… – в этом смехе была вся горечь разбитого женского сердца.

Мэри внешне давно не реагировала на такое поведение матери. Девочка привыкла и к синякам, которые регулярно появлялись у той то с одной стороны лица, то с другой, то на плече или спине, а однажды даже на шее. «Это свидетельства любви твоего отца!» – сказала однажды Эсмеральда Стоун. Конечно, нужно было сказать девочке, что это свидетельства неконтролируемой ревности мужа, отца и главы семьи – Генри Стоуна. Эмма уже давно пристрелила бы его, но после каждого такого конфликта он засыпал ее цветами, водил в самые роскошные места и со слезами на глазах уверял, что больше это никогда не повторится. Он искренне хотел в это верить, потому и убеждал в очередной раз простить его. После последнего удара у нее уже не осталось почти никаких чувств к нему, а те, что все-таки сохранились, были забиты в самую глубину сердца, откуда их уже просто так не достать. Генри очень любил дочь, и ради нее Эсмеральда готова была дать ему еще один шанс. Надежды на это было немного: как только он выпивал лишнего, начинал ревновать ее к любому телефонному звонку и прогулке с подругой. Даже поход в магазин мог вызвать приступ безумия. А ведь ему по работе постоянно приходилось участвовать во встречах на самом высоком уровне, многие из которых заканчивались продолжительными фуршетами. Эсмеральда мечтала, чтобы он оставался на работе или изменял ей с какой-нибудь смазливой секретаршей, но он не смотрел ни на кого, кроме жены, и ревность вела его домой снова и снова.

Справедливости ради, в глубине души она понимала, что зачастую сама провоцировала мужа, но роль жертвы затмевала рефлексию. Раньше ей нравилось его дразнить, рассказывая, как ее красотой восхищался тот или иной сенатор или директор концерна. Она действительно была очень красива и вела себя крайне неприступно и сдержанно, но иногда взглядом или интонацией она давала едва ощутимую надежду поклонникам, что еще более возбуждало мужчин. Ей нравилась такая игра, но Генри Стоуна она приводила в бешенство.

– Прекрати! – потребовала Мэри.

Эмма закрыла ладонью глаза, чтобы сдержать слезы.

– Иди в свою комнату. Я перед сном зайду, – тихо произнесла она.

Мэри серьезно, по-взрослому посмотрела на мать, но ничего не ответила. Когда девочка шла к лестнице, ее взгляд скользнул по букетам цветов, которыми были уставлены гостиная и столовая. Генри Стоун в приступах раскаяния ежедневно менял их, пока не забывал, что натворил.

Зайдя в просторную детскую комнату, Мэри тихо закрыла за собой дверь. Поставив портфель рядом с письменным столом, она села на пол у кровати. Она смотрела на фотографию, которая висела на нежно–розовой стене напротив нее. На семейном фото маленькая трехлетняя Мэри сидела на коленях у матери, а счастливый отец, обнимая правой рукой жену, левой трепетно касался маленьких детских пальцев. Девочка недавно потребовала у отца, чтобы он прекратил так себя вести, иначе она уйдет из дома. Тогда он провел ночь рядом с ней, сидя на том самом месте, где сейчас устроилась Мэри. Он сказал, что очень постарается, потому что не может больше мучить их, и если у него не получится, то он сам уйдет. Последние слова сильно ранили Мэри: она не хотела, чтобы отец сдавался. Он не такой! Девочка чувствовала: для того, чтобы счастье вернулось к ним, не хватает совсем немного, какой-то капли любви, какого-то слова и, быть может, молитвы. Сколько раз она просила Бога, чтобы Он вновь сделал их жизнь такой же, как на фотографии на стене, и чтобы папа никогда не бил маму! Мэри плакала перед Ним и дома, ночами стоя на коленях перед распятием, которое висело над ее кроватью, и в храме перед алтарем. Но годы шли, а все оставалось по-прежнему. Может быть, Он не слышит из-за шума города? Им рассказывали на уроках Закона Божьего про древних подвижников, которые в пустынных местах беседовали с Богом. Тогда ей надо уйти подальше в пустоши. Ее будут искать и волноваться, но ради папы и мамы она готова рискнуть.

Она повернулась к страдающему Богу.

– Господи, сделай так, чтобы папа никогда больше не бил маму, чтобы они любили друг друга, как раньше… даже больше… Если Ты сделаешь это, я обещаю, что всю жизнь буду… буду… – она не могла придумать, что она может пообещать Богу, что может дать Ему, чего бы у Него не было.

Завтра она придумает свой обет, и тогда Он не сможет ей отказать и исполнит ее желание. Она быстро и методично собрала в портфель все, что могло ей пригодиться в загородных пустошах. Собранность, как и ум, достались Мэри от отца. После ванны девочка надела свою любимую голубую пижаму с улыбающимися лунами в различных фазах и легла в кровать. Пижама была очень мягкой, как материнские объятия, которые она помнила с раннего детства. Сейчас Эмма тоже обнимала свою дочку, но что-то неуловимое исчезло из материнских ласк.

– Может быть, пообещать Богу отказаться от моей пижамы? – подумала Мэри, сидя на кровати. Подумав, она нахмурилась и замотала головой, недовольная собственной наивностью. Нет, если она хочет изменить ситуацию, нужно повзрослеть, потому что только взрослые меняют мир.

Раздался стук в дверь, и в комнату зашел Генри Стоун. Было видно, что он только что вернулся с работы, которая обеспечивала им этот большой дом в лучшем районе города. Его уставшие карие глаза, черные растрепанные волосы средней длины свидетельствовали об еще одном сложном дне в его административной карьере. Несмотря на кабинетную работу, он был атлетически сложен, но сутулость отчасти скрывала это. Приезжая с работы, Генри обязательно заходил к дочери в надежде, что та еще не спит. Сегодня ему повезло.

– Хорошо, что ты вернулся, – Мэри широко улыбнулась.

– Мой ангел… – отец крепко обнял ее.

– А где мама? – спросила она, надеясь, что когда-нибудь они снова будут вместе приходить к ней перед сном.

– Готовит мне поесть. Она позже придет к тебе, – хриплые нотки в его голосе звучали очень мягко.

Мэри потерлась носом о трехдневную щетину отца. От него не пахло алкоголем, а значит, сегодня ей не стоит опасаться услышать ночью звон разбитой посуды и плач матери в ванной, а утром наблюдать ее попытки скрыть от дочери очередные следы ссоры. Хотя сейчас у Эсмеральды Стоун уже не хватало на это сил.

– Как твоя математика? – хитро глядя на нее, произнес Генри.

Мэри пожала плечами и слегка улыбнулась уголком рта.

– Ты все еще не учишь уроки? Прямо как я, – проговорил Генри, и девочка задорно кивнула в ответ. – Тебе завидуют другие?

– Не знаю, а должны?

Генри молча обвел взглядом комнату. Несмотря на типично девичью розовую обстановку, он чувствовал в своей дочери силу и энергию, с которой ее сверстники вряд ли захотят связываться. Она точно пойдет по его стопам и достигнет больших успехов. И сделает для их родного города гораздо больше, чем он. Сколько уже лет Генри пытается сохранить его, чтобы он не провалился в бездну разборок между преступными кланами, которые наводнили предместья вместе с беженцами из соседних стран. Такова была цена за доступ к ресурсам, которые после массированного применения ядерного оружия на территории соседних государств стало некому добывать. Сохранять баланс в безумии сегодняшней мировой политики очень сложно, и он проигрывает эту борьбу. И самое страшное, что, не выиграв ничего, он теряет в этой борьбе свою семью. Может, бросить все и попытаться склеить те осколки жизни, которые еще остались? Но тогда какое будущее ждет его жену, дочь и всех остальных? Он же работает не для себя! Хотя… Генри, обладая адекватной самооценкой, понимал, что действует, в первую очередь, все-таки для себя: ему нравилось преодолевать сложную паутину политических интриг ради блага людей. Его увлекала эта игра, но в нем было достаточно здорового честолюбия, чтобы, кроме победы над противниками, стремиться оставить потомкам достойную жизнь, а не выжженную землю после столкновения амбициозных неудачников. Как же тяжело совмещать все свои стремления! Ему это явно не удается. Но у Мэри получится преуспеть во всем. Он верил в это и потому отчаянно хотел, чтобы она доросла до этих свершений.

– Давай в выходные поедем куда-нибудь? – неожиданно для себя предложил он.

– Все вместе? Но ты же всегда очень занят? – удивилась Мэри.

– Ради вас с мамой я что-нибудь придумаю, – он поцеловал дочку в лоб и медленно поднялся с кровати.

Подойдя к двери, Генри обернулся и улыбнулся дочери, которая внимательно следила за ним. Мэри улыбнулась в ответ. Она верила, что ее молитва услышана. Но утром, во время завтрака, потухший взгляд матери окончательно убедил девочку в том, что ей еще только предстоит достучаться до небес. В их деструктивном семейном уравнении было две переменных. Генри Стоуна уже не было дома. Мэри хотела думать, что он пытается выкроить время для семейной прогулки на выходных, но ее взрослевшее сердце подсказывало, что это не так. Школьный портфель выглядел более выпуклым, чем обычно, но Эсмеральда не обратила на это внимания.

– Мам, я сегодня останусь у Натали. Надо ей помочь с уроками, – сказала Мэри, открывая входную дверь.

– Конечно, милая!

Мэри уже немного опаздывала, так что вызвала беспилотное такси, которое за минуту домчало девочку до места.

На уроках она, как обычно, блистала способностью легко проникать в любой предмет. Особенно хорошо ей давались история и литература. Программу Закона Божьего она уже давно переросла своими взрослыми вопросами, так что местный священник отшучивался, называя ее матерью Терезой. Однажды она спросила:

– Почему Бог не хочет нашего счастья?

– Э–э–э, Он хочет… э–э–э… дать нам блаженство Царствия Небесного, – ответил темнокожий священник местного департамента христианской традиции.

– Тогда почему он нас туда не заберет? – кто–то из детей посмотрел на Мэри с упреком. «Выскочка», – читалось во взглядах одноклассников. Но она просто хотела понять.

– Мы должны подготовиться, – тут же ответил он.

– Страдая?

– Он пострадал за нас…

– Тогда почему мы продолжаем страдать? – эти вопросы рождались в ее сердце со скоростью света, так она что она хотела бы задать их все вместе, но священник так медленно отвечал!

– Э–э–э… теперь наш Господь Иисус Христос страдает вместе с нами…

– Где? Он же на небесах! – детская беспощадность бомбардировала священника, и понемногу остальные дети, заинтересовавшись диалогом, стали поддакивать Мэри.

– Э–э–э…тема нашего урока другая… я вам обязательно отвечу в следующий раз… – он попытался ласковым взглядом успокоить Мэри, но той нужны были ответы здесь и сейчас. Она не могла больше ждать.