© Розенблит М.А., 2025

© Оформление. Издательство «У Никитских ворот», 2025

Писатель из прострелянного детства

…Не знаю почему, но читая повести, новеллы, рассказы Марии Алексеевны Садловской, невольно на ум приходит замечательный русский поэт, сценарист и режиссёр Геннадий Шпаликов (1937–1974), с его неторопким, казалось бы обыденным, будничным языком драматургии, но в конце повествований всегда появляется что-то вроде комочка в горле. Его стихи завораживают незаметно, тихо и ошарашивают, такие же неторопкие и будничные, но при этом пронзительные и глубокие. Широко известные кинофильмы Шпаликова тоже таковы. «Мы родом из детства» («Беларусьфильм, 1966), признанный лучшим из всего созданного белорусским кино, рассказывает о двух мальчишках в апреле 1945 года, из прифронтового города, ждущих возвращения своих близких, сражающихся за освобождение Родины, и в надежде, что война вот-вот закончится…

А шпаликовские строки в очень талантливом фильме «Подранки» Николая Губенко (1976) потрясающем глубиной поднятых тем и переживаний. Писатель приезжает в родной городок, где вырос в детском доме, так как его родители погибли во время войны, когда ему ещё не было и года. Он очень хочет найти своих двух братьев, которых совсем не помнит. Адрес и судьбу своих родственников он находит в архиве…

 
По несчастью или к счастью,
Истина проста:
Никогда не возвращайся
В прежние места.
 
 
Даже если пепелище
Выглядит вполне,
Не найти того, что ищем,
Ни тебе, ни мне.
 
 
Путешествие в обратно
Я бы запретил,
Я прошу тебя, как брата,
Душу не мути.
 
 
А не то рвану по следу —
Кто меня вернёт? —
И на валенках уеду
В сорок пятый год.
 
 
В сорок пятом угадаю,
Там, где – боже мой! —
Будет мама молодая
И отец живой.
 

«…А не то рвану по следу…» в «путешествие обратно» – это не предупреждение и не отвлечённая угроза, это, на самом деле, констатация неизбежности для каждого творческого человека, тем более для писателя. Ведь каждый из них пишет о том, что для него сокровенно и пишет о своей жизни, как правило, сквозь призму одной генеральной идеи. Таковой был для Достоевского смысл искупительной жертвы Христы или у «достоевского кинематографии» Андрея Тарковского – смыслы евангельской притчи о возвращении Блудного сына, о возвращении к Отцу, к истокам, по путям познания самого смысла жизни…

Есть такое расхожее высказывание, что «у войны не женское лицо». И веет от этого высказывания какой-то искусственностью. Если это и так, то, тем более, не детское оно, это лицо войны. А что, мужское что ли?

Нельзя сказать, что творчество Марии Алексеевны посвящено сугубо военной теме. Это не так, хоть и пронзительны «военные» рассказы глазами женщины – матери, жены, маленькой девочки, невесты, сестры… Война, сама по себе, здесь не главное. Война – суровые обстоятельства, экстремальные условия и человеку предстоит сохранить в них своё человеческое достоинство. Главным же лейтмотивом на первый план неизменно выходит мысль о сострадании и милосердии, то, что наряду с чаянием справедливости всегда было центральным мотивом именно для русской классической литературы, мысли, веры и самого русского психотипа, и даже культурно-исторического архетипа, если говорить словами великого Данилевского… Во времена нынешних бесконечных телепредставлений о «поиске национальной идеи», она, эта идея во все времена оставалась одной и той же: справедливость и сострадание, милосердие, которое может быть выше даже справедливости. Всё творчество Марии Садловской созвучно сказанному, в своё время, Достоевским в его «Дневнике писателя», что «ни человек, ни нация» не могут существовать без идеи «о бессмертии души человеческой». Из этой «высшей идеи», которая «на земле лишь одна», произрастают «все остальные», способствующие жизни людей. Но раз «убеждение в бессмертии так необходимо для бытия» человека, «стало быть, оно и есть нормальное состояние человечества». Следовательно, бессмертие души «существует несомненно», а идея о бессмертии есть «сама жизнь, живая жизнь, её окончательная формула и главный источник истины и правильного сознания» для всех людей. И «Непостижимое таинство смерти обладает многими печатями» (повесть автора «Тёмное время перед рассветом»)… Этика любви против метафизики своеволия, когда «всё позволено», русская эсхатология и пасхальное Воскресение, а не апокалиптическая «цивилизация смерти», так подспудно подкравшаяся к «западному» обществу потребления и вакханалии личного успеха, когда «я и моё – превыше всего», что столь неожиданно и грозно прозвучало в устах человека, от которого никак не ожидалось, из уст Папы Иоанна Павла II, полуполяка-полурусина Кароля Войтылы… Он, положивший жизнь на борьбу с коммунизмом, получил не возрождение духовности Европы и мира, на что так рассчитывал, а «культуру смерти» и нелюбовь со стороны «свободной» Западной Европы, подмявшей под себя Центральную…

Что-то глубинное, мистическое и метафизическое роднит малышей военного лихолетья, независимо от того, понимали они хоть что-то из происходящего вокруг, как Шпаликов, когда ему было 6 лет в 1943 году и жил он в далёком киргизском селе, эвакуированный из родной Карелии, или в Москве 1945 года, откуда его отец-офицер всё же добился отправки на фронт, где и пропал без вести под самое завершение войны… Или вряд ли понимали детишки и, тем более младенцы, как Мария Садловская, исконная украинка-малоросска с родительской фамилией Мальчук, появившаяся на свет в тяжком оккупационном 1943-м году под пятой жестоких захватчиков под древним городком Белая Церковь. Городок с большим прошлым, известен с начала 11 века на знаковой для всякого руського человека реке Рось, что 80 километрах на юг от Киева. Вот здесь на свет сподобилось ей появиться под чёрным небом немецко-фашистской оккупации… Так случилось, что и её детство да школьные годы тоже были отмечены, увы, вынужденной безотцовщиной, когда судьба поступила с отцом несправедливо и исправила свою ошибку лишь тогда, когда Мария была уже юной девушкой.

Вдумчивый и тонкий писатель Садловская прекрасно владеет своим первым родным наречием – украинским, настоящим, малороссийским наречием «великаго русскаго языка» в его нормативной «киевско-полтавской» форме, столь выгодно отличающимся от львовско-сельского «гва-ра» шпаны, сложившегося из вполне красивого юго-западно-руського говора русин, но через край сдобренного исковерканными заимствованиями из польского, румынского, венгерского, цыганского и еврейско-местечкого идиша, что нынче пытаются выдать за «настоящий украинский язык».

Так сложилась судьба северо-восточного наречия «руськаго языка» населения обширной акватории реки Великая, т. е. великороссов, что он превратился в общеупотребительный и в основной литературный язык народа в его четырёх главных этнографических частях «особливых» – каждого по своему географическому признаку и ничего с этим не поделать. По какой-то метафизической закономерности, не случайно именно на нём общаются практически все славяне между собой от Балтики до Адриатики и многие прочие народы в мире между собой. Русский – один из шести официальных языков делопроизводства в ООН. При том, что многие славянские языки и даже малороссийское наречие и русинские говоры «великаго рускаго языка» архаичнее, так сказать, «ближе к древности»…

Мария Алексеевна и сейчас говорит на русском с едва заметным, но характерным малороссийским выговором. И в литературном письме её нет-нет да и промелькнёт полное шевченковской ласковости слово. Напомню, кстати, для тех, кто усматривает в Малороссии «умаление», что, по нормам греческого дипломатического языка в средние века, «малая» означало коренная, исконная… Сравните, Малая Греция, Малая Польша и т. д. Пишет же она свои прозаические произведения, и всегда писала, на русском, пушкинском, гоголевском языке, на том русском языке, который обрёл свои нынешние вид и форму в гениальных произведениях Пушкина и Гоголя, называвшим себя «русским писателем малороссийского происхождения». Таковым считает себя и Мария Садловская, что, пожалуй, верно и справедливо. Вся суть её творчества говорит за себя. А литературным псевдонимом урождённая Мария Мальчук взяла себе девичью фамилию матери – Садловская – родом из тех же краёв в сторону Подолья и Волыни, где искони был свой особый уклад «руськой» жизни с его многочисленной трудящейся околичной шляхтой, жившей большими семьями в обширных сёлах с домами, хозяйствами, огородами и прудами впритык друг к другу – околицах – и с обрабатываемой землёй в окружавших весях. Ни дать ни взять, как семейства достопочтенных «старосветских помещиков» или миргородских дворян Ивана Васильевича и Ивана Никифоровича, столь печально повздоривших на всю жизнь из-за ржавого ружья и гусака, что и было увековечено в бытописании в известных произведениях Н.В. Гоголя.

Для человека русской цивилизации, не обязательно этнического русского происхождения и даже славянина, характерно особое почитание матери. Многие тысячелетии назад, в эпоху праславянских общинно-родовых форм государственности у всех предков этнической общности праариев главной богиней была – Мать-Родительница, богиня рек – времена праславянских вед, индийской Риг-веды, иранской и персидско-зороастрийской Авесты, предуготовившей своим фактическим единобожием переход дохристианских, но давно уже и не языческих славян-руси в зрелость всемирного христианства.

Связь с землёй, территорией для древних этносов-земледельцев, каковыми были славяне, очевидна в самом культурно-историческом архетипе руського народа (в значении всего этноса руси и русской цивилизации). Отсюда и Родина-Мать, «Матушка – сыра земля, кто её любит, то голоден не будет», «золотая колыбель», «она одна не выдаст», «возвращай ей долг – будет толк» и бесчисленное множество связей матери и земли в апокрифах, легендах, сказках, мифах, восходящих в древней праарийской эпохе за много тысяч лет до нашей эры.

Общим названием сборника стало наименование первой по счёту в нём повести «Тёмное время перед рассветом». И посвящена эта повесть автором «Светлой памяти моей мамы Катерины Григорьевны»… Той самой Катерины, урождённой Садловской, родившей дочь Марию в тяжелейший 1943 год, и выходившей детей в столь грозные годы, затем в послевоенную разруху. Память о матерях светла и священна, ибо это память и о многих ушедших, о родине и о родной земле…

Небольшой рассказ «Колыбелька из ивовых прутьев» носит здесь системный смысл для понимания всего творчества писателя. Советовал бы прочитать этот рассказ первым, чтобы понять, сущность всей книги, с её жизнеутверждающим началом. Рассказ автобиографичный. …Когда в село пришли каратели и многие селяне попрятались по округе вблизи своих домов, убийцы прошивали домики и хаты автоматными очередями и бросали в них гранаты. А среди схоронившихся была молодая мать в ужасе зажавшая кричащий рот, когда её домик пробивали пули из «шмайссеров», а в домике, в колыбельке из ивовых прутьев лежала новорождённая девочка, её малышка… Когда каратели ушли, она стремглав бросилась к хате да так и упала без сил в ощущении непоправимого: Господи, ну, младенец-то перед Тобой чем провинился?! Уж потом, когда пришла в себя и всё порывалась «покормить малышку», удерживаемая роднёй, а сынишка Коля, тем временем, уже успел рядышком с домом могилку наспех вырыть, и наконец-то до её сознания дошло, что могилка-то для малышки Маши предназначена, снова обморочно опустилась к земле, как вдруг послышался детский плач, и кинулась Катерина к двери, а за ней к простреленной колыбельке… Схватив ребёнка, она прижала его обеими руками к груди, как бы закрывая собой от вся и всех… – Баюшка ты моя… С тех пор девочку Машу называли Баюшкой, этим, ласковым прозвищем из прострелянного детства Марии Алексеевны…

Речь не о войне или лихих превратностях, кои бывают в жизни каждого человека, и даже не о нравственных уроках, что в целом так располагает читать эту книгу, а в том, что говорит она нам о главных ценностях бытия – о любви, сострадании и милосердии, и о необходимости в любых обстоятельствах сохранять своё человеческое достоинство, ибо ценность человека дана ему от рождения, а, вот, достоинство и надо «заработать» – как проживаешь свою жизнь – таково и достоинство будет твоё. Именно эта суть так притягивает людей и навеки влюбляет читателя в рассказы Тургенева, Шолохова или Шукшина, Шпаликова и Валентина Распутина… или в кинокартины «Журавли», «Судьба человека» или «Любовь и голуби». И нет никаких псевдоинтеллектульных делений единой русской литературы на «дворянскую» и «рабоче-крестьянскую», на «деревенскую» (придумают же!) и «городскую». Есть одна – почвенническая и вне её даже талантливый русский писатель иссякает без соков своей земли, почвы и начинает ветшать в смыслах, ищет в потугах затейливость сюжетов и необычность для привлечения интереса со стороны «книгопродавцев», как это случилось с русским писателей Набоковым, написавшим англосаксонскую «Лолиту», да именно на английском языке в своей европейской эмиграции. Тургенев куда больше «деревенский» писатель, по этим странным «делениям», нежели Валентин Распутин, Василий Белов или Фёдор Абрамов и Виктор Астафьев.

Возникает вопрос: так зачем заниматься изобретением каких-то «делений»? Видимо, нужно это тем, кто не является собственно, русским писателем, не в этническом смысле, по сути, по духу своего творчества. Однако же быть сопричисленным именно к русской литературе – это же так престижно, так авторитетно, и … может оказаться очень выгодным, когда написанное ничего общего не имеет с русской литературой, но написано на русском языке, и надо бы продать с выгодой на рынке денег ради или с иными целями, но тоже за деньги и за известность. Василий Белов как-то в беседе на мой вопрос о том, что такое русский писатель, ответил коротко: русский это тот, кто любит русский народ. И «русский» здесь, конечно, – это вся наша цивилизационная система, наш историко-культурный архетип, со всей нашей историей, какой бы она ни была.