Знак информационной продукции (Федеральный закон № 436–ФЗ от 29.12.2010 г.)

Литературный редактор: Оксана Ключинская

Главный редактор: Мария Султанова

Руководитель проекта: Анна Туровская

Арт-директор, автор обложки: Татевик Саркисян

Корректоры: Евгений Бударин, Наташа Казакова

Верстка: Олег Щуклин

© Омар М., 2025

© Оформление. Zerde Publishing, 2025

* * *

Все права защищены. Данная электронная книга предназначена исключительно для частного использования в личных (некоммерческих) целях. Электронная книга, ее части, фрагменты и элементы, включая текст, изображения и иное, не подлежат копированию и любому другому использованию без разрешения правообладателя. В частности, запрещено такое использование, в результате которого электронная книга, ее часть, фрагмент или элемент станут доступными ограниченному или неопределенному кругу лиц, в том числе посредством сети интернет, независимо от того, будет предоставляться доступ за плату или безвозмездно.

Копирование, воспроизведение и иное использование электронной книги, ее частей, фрагментов и элементов, выходящее за пределы частного использования в личных (некоммерческих) целях, без согласия правообладателя является незаконным и влечет уголовную, административную и гражданскую ответственность.

Все совпадения случайны

Верность предкам, ставшая бессознательной или невидимой (невидимая лояльность), правит нами.

Важно сделать ее видимой, осознать, понять то, что нас заставляет, что нами руководит, и в случае необходимости поместить эту лояльность в новые рамки, чтобы обрести свободу жить своей жизнью.

Анн Анселин Шутценбергер.

Синдром предков

Часть I

Глава 1
Отъезд

1997, поселок П. под Актобе – Оренбург

Город Румие́ всегда казался чужим. Как здесь одеваться, ходить, о чем уместно говорить, над чем смеяться?

Однажды, когда она была еще маленькой, с двумя рыжеватыми хвостиками, родители взяли ее к городским знакомым. Их сын, красивый мальчик с темными волосами, рисовал фломастерами. Заметив, что Румия на них смотрит, он сказал:

– Не трогай, у тебя на руки лягушки накакали!

Румия отдернула пальцы и представила, как берет темно-синюю пасту, которая когда-то вытекла из ручки в кармане папы, запачкав рубашку, и размазывает по чистому, белому лицу мальчика. А чтобы не услышать больше ничего обидного, убежала в другую комнату.

Мама говорила, Румию любит солнце. Хотя оно жжет ее бледную кожу и обсыпает в апреле противными конопушками. Повезло, что у нее они аккуратные, маленькие, будто наколоты иголочкой. Вон у соседского Руса веснушки словно нарисованы кистью – макнули в оранжевую краску, и точки расплылись в пятнышки. А может, это и правда от лягушек. Рус, как и она, ловит их в камышах затона. Только тот пугает зеленопузыми квакушками девчонок или бросается ими вместо камней, а Румия нежно гладит скользкую влажную кожу и отпускает.

Сейчас ей семнадцать и у нее коса каштанового цвета – лишь отдельные пряди по-прежнему блестят медью на солнце. Румия едет в город поступать в институт в сопровождении своей тети Мади́ны. Та будто родилась в городе, хоть и выросла в поселке со старшей сестрой Айсулу́ – мамой Румии, ата́ – дедушкой Румии и аби́кой – ее бабушкой. У Мадины кожа цвета топленого молока, длинные тонкие пальцы, которые умеют складываться в изысканные жесты, и крашеные короткие светлые волосы. «Жемчужного оттенка», – добавляет она и запрещает обращаться к ней «апа́» и «тетя». «Орыс сияқты»^[1], – поджимает губы абика, когда Мадины нет рядом. Оглядывается и уважительно продолжает, переходя на русский: «Баба́й^[2] не позволял обижать младшую дочь». При этом ее подбородок, с которого свисает кожа, как у большой важной жабы, едва заметно трясется. Амантая ата давно нет, но абика и сейчас боится, что он услышит.

– А мою маму тоже не позволял? – спрашивала Румия раньше.

– Иди, иди, не болтай тут, – ворчала абика.

Мадина перед отъездом осмотрела Румию с ног до головы: от черных туфель без каблуков до хвостика на макушке, стянутого резинкой, которую абика вырезала из велосипедной камеры.

– М-да… А нормальное есть что-нибудь на ноги? Кроссовки? Кто ж со спортивкой туфли надевает?

Костюмом-жёванкой – ярко-голубыми штанами и олимпийкой – Румия гордится. Папа выменял его у заезжих коммерсантов на старый велосипед. Абика раз попыталась погладить брюки – вовремя Румия увидела и выключила утюг. Кое-как объяснила, что ткань мятая специально: мода такая. Абика тогда недовольно покачала головой:

– И что, будешь ходить в неглаженом, как бишара́^[3]?

Кроссовок, конечно, не было, и они поехали так: Румия в туфлях и костюме, ставшем вдруг тесным, Мадина – в платье и «лодочках».

Уезжали из дома абики, маленького и старого, с морщинками облупившейся краски на стенах, – он стоит через сарай от родительского, на другой улице. Абика в ночь перед отъездом, кажется, совсем не спала. Напекла пирогов с калиной, завернула в газету. Сварила манную кашу и остудила, чтобы она загустела. Румие нравится есть ее прямо из жестяной миски, холодную и чуть пригорелую. Обычно абика за это ругала и заставляла перекладывать кашу в тарелку. Но сегодня сама протянула миску.

Все утро она посматривала в окно и вздыхала. Потом сказала:

– Больше учить тебя уму-разуму некому!

Долго рылась в сундуке и вытащила новые, еще жесткие, накрахмаленные носовые платочки.

– На, пригодится.

И погладила ее по руке.

Ласку абика проявляла нечасто, и Румие захотелось ее обнять, но та приняла строгий вид:

– Где Мадина́ опять? Иди посмотри.

Румия вышла во двор, прошла по выложенной щебнем кривой дорожке мимо грядок с морковкой и раскудрявленным чесноком, старой печки, обмазанной глиной, и будки Жолбары́са. Тот выскочил и стал прыгать, натягивая цепь. Румия присела.

– Жолба-арсик! Я уезжаю. Не грусти, хорошо?

Он поставил лапы ей на плечи, облизнул нос.

За сараем раздалось покашливание.

– Вы здесь? Абика ждет.

Румия обошла сарай и увидела Мадину. Та машинально спрятала руку за спину.

– Да успеем, чего торопиться! Вечно за час всех построит. И сколько раз тебе говорить: обращайся ко мне на «ты»! Посторожи от абики.

Она поднесла сигарету к губам. Румия встала так, чтобы видеть дорожку. Жолбарыс рвался с цепи и скулил.

Мадина затянулась, выпустила в воздух колечко дыма.

– А папка так и не пришел проводить?

Румия мотнула головой.

Докурив, Мадина запрятала бычок в трещине стены.

– Ладно, пошли!

У будки Румия снова погладила Жолбарыса. Абика стояла на крыльце:

– Где ходите?

– Мам, ну не наводи кипиш!

Абика с подозрением принюхалась.

– Мадина́, теперь ты за нее отвечаешь!

– Мам, ну сколько говорить, не Мадина́, а Мади́на, так звучит современнее! Не беспокойся, присмотрю.

В доме сели на расстеленные на полу корпешки^[4]. Абика стала негромко и быстро читать молитву. Из потока непонятных слов Румия вылавливала знакомое с детства «Сирота мустахим^[5], сирота мустахим, бисмилла». Почему в молитвах всегда говорят про сирот? Надо потом спросить. В конце абика перешла на казахский, назвала имена предков и пожелала доброго пути – ақ жол.

За забором ждала облезлая машина соседа дяди Бéрика. Румия села назад, рядом с его дочерью-студенткой. Со всех сторон их обложили сумками. Дядя Берик завел машину. Абика что-то сказала Мадине, та нетерпеливо отмахнулась.

Тут Румия увидела папу. Он торопливо шел, прихрамывая на правую ногу. Румия попыталась выйти, но помешали сумки. Папа через окно поздоровался за руку с дядей Бериком, открыл заднюю дверцу и заглянул внутрь. От него несло перегаром. Задержав дыхание, Румия чмокнула его в колючую щеку и улыбнулась.

Мадина стала усаживаться на переднее сиденье.

– Салют, Мадин! – сказал папа.

Она не ответила.

– Ой, забыл, – папа полез в карман поношенного пиджака, достал две смятые купюры, отдал Румие.

Потом притянул к себе и поцеловал в лоб. Ей захотелось плакать, но она опять улыбнулась.

– Пап, ты ко мне приедешь?

– Конечно, Румчик!

Он потрепал ее по волосам и отошел. Следом в салон просунулась абика. Она что-то шептала – Румия не расслышала, только видела, что глаза у нее влажные.

– Долгие проводы – лишние слезы, – сказала Мадина. – Всё, всё, не на войну едем. Мам, давай!

Дверь закрылась. Машина чихнула, запыхтела и поехала.

В дороге Румию мутило: так было всегда, когда она нервничала. Пару раз пришлось останавливаться. Она присаживалась на край дороги, мыла ладони и лицо водой из пластиковой бутылки. Через три часа прошли пограничные проверки: одну с казахстанской стороны, вторую – с российской. Румия заполнила миграционный листок на улице возле будки, неудобно скорчившись и положив его на рюкзак: вписала свои данные, подчеркнула цель въезда – «учеба». Люди в форме проверили автомобиль и сумки, поставили штампы на документы и впустили их в Россию.

На трассе дядя Берик пристроился за КАМАЗом:

– Скоро ГАИ, увидят казахстанские номера – докопаются.

Пост проскочили без остановки.

К обеду въехали в Оренбург. В окнах мелькали серые пятиэтажки, промбазы, кричащие яркими цветами вывески «Трикотаж оптом», «Все для дома», «Свежая рыба».

Когда проезжали через Урал, Мадина обернулась:

– Здесь мост обычный, а в центре – роскошный. Это как раз недалеко от института! Студенты в Зауральную рощу бегают на физкультуру.

За рекой чаще стали встречаться новые девятиэтажки.

– Иномарок меньше, чем у нас, – заметил дядя Берик, когда встали на светофоре.

Мадина хмыкнула:

– Зато культурно водят!

Включился зеленый свет, и не успела машина тронуться, как сзади стали сигналить. Дядя Берик усмехнулся, дернулся и поехал.

Вскоре они остановились у серого здания с высокими колоннами.

– Драмтеатр! – с гордостью сказала Мадина. – Я тебя потом туда свожу.

– Дальше сами. По Советской ездить нельзя, – объявил дядя Берик.

– Это как же мы сумки потащим? – возмутилась Мадина, но тут же сделала голос мягче. – Берик, поможешь?

Дядя Берик, кряхтя, вытащил две тяжелые сумки и пошел вперед. Румия схватила рюкзак, Мадина перекинула маленькую сумочку через плечо. Миновав квартал, они перешли по пустой дороге к высокому желтому зданию педагогического университета.

Дядя Берик поставил сумки.

– Давайте! Удачи, Румия!

– Спасибо! – сказала она, отряхивая штаны.

Он сплюнул на асфальт и вразвалочку пошел к машине.

Мадина поморщилась:

– Хорошо, что никто из знакомых не увидел меня с этим колхозником! Мда-а, – она посмотрела на потрепанные сумки и перевела взгляд на туфли Румии. – Надо было, конечно, сначала тебя переодеть и завезти вещи домой, но так полдня потеряем. Ладно, жди здесь, пойду узнаю, что там да как.

Румия села на здоровенную сумку, набитую книжками и продуктами. Высокие деревянные двери университета то и дело хлопали, выпуская студентов. Интереснее всего было смотреть на девушек – как на подбор высоких и стройных, в летящих юбках-брюках, обтягивающих джинсах, коротеньких юбочках. Румия в своем спортивном костюме и туфлях почувствовала себя как скотник дядя Салимжан, забредший однажды в валенках и малахае на Новый год в сельский клуб. Ноги ее затекли, спина взмокла, но снять олимпийку было еще хуже: футболка под ней была с нарисованными утятами; сколько ни пыталась ее выбросить, абика не разрешила.

Наконец вышла Мадина.

– Ну, теперь ты практически абитуриентка! Завтра начнут заявления принимать. Поговорила с одним человеком, возьмут без проблем, – сказала она. – На иняз не получится, туда конкурс большой: победители олимпиад, выпускники спецшкол, блатные… А вот на химбио пока недобор. Но экзамены нужно сдать минимум на четыре: все же своих они будут брать в первую очередь, казахстанских – потом.

Она обмахнулась рекламной листовкой. Химия не была любимым предметом Румии, биология нравилась больше.

– Чего задумалась? – спросила Мадина. – Не бойся, мы тоже не лыком шиты! Ты же у нас умненькая, медалисткой стала бы, если б не Галина Мухтаровна! Ладно, поехали.

Мадина огляделась по сторонам, поправила блузку и подошла к невзрачного вида мужчине в очках:

– Добрый день, молодой человек! Не поможете донести вещи до остановки?

Мужчина удивленно потер переносицу и быстро заморгал. Пока он не опомнился, Мадина вручила ему сумки. Он нес, она тараторила рядом:

– А говорят, люди тут равнодушные! Я вот сразу вижу, кто так себе, а у кого добрая душа! Вы, случайно, не преподавателем работаете?

Их спутник молча потел и иногда тяжко вздыхал. Когда он затащил багаж в автобус, Мадина кокетливо вытерла ему лоб платком и что-то шепнула. Мужчина вышел, помахал с улицы, она послала воздушный поцелуй и звонко рассмеялась:

– Мечтай, мечтай, дорогой!

Ее изящная квартира так же странно смотрелась в обшарпанной пятиэтажке, как сама Мадина в ауле, когда, приподняв подол и выбирая, куда поставить ногу, шла в уличный туалет через скотный двор, где на каждом шагу попадались кучки куриного помета.

Румию она заселила в комнату своей дочери Жанель, уехавшей учиться в Питер. Здесь стояли застеленная ярко-розовым пушистым покрывалом кровать, письменный стол-книжка и старый комод с железными ручками. Окно выходило в пустынный двор, где бродил мальчик, время от времени бросая мяч в баскетбольную корзину.

В первый день ели то, что привезли от абики: беляши, айран, огурцы с помидорами. Во второй приготовили борщ. Румия помогла нарезать капусту и зелень.

– Нам это на неделю! В городе горячее варят только по выходным, в остальные дни некогда, – Мадина попробовала бульон и добавила соли. – И вообще, за фигурой надо следить! Ты-то у нас худенькая, а в моем возрасте, – она втянула живот, – полнеют даже от воздуха.

Румия оглядела стройную фигуру тети, пытаясь увидеть хоть один изъян. Ей хотелось быть такой же красивой и так же легко заговаривать с любым прохожим. Во время прогулок она смотрела в окна зданий и пыталась вышагивать, гордо неся свое тело, как Мадина, которая без конца поучала:

«Румия, не шаркай ногами!»

«Не прыгай через канаву, обойди по дорожке».

«Не "кушать", а "есть"!»

«Боже, Руми, ну что за привычка показывать пальцем, ты не в ауле!»

За следующую неделю она сшила Румие плиссированную юбку до колен и голубую блузку. Отвела в парикмахерскую, чтобы сделать короткую модную стрижку. Румие с новой прической было не очень комфортно, но Мадина знала лучше. Интересно, что сказала бы Айка?

Подруга Айка решила учиться в Актобе на повара.

– Колледж! – узнав об этом, усмехнулась Мадина. – ПТУ есть ПТУ. Придумали же! Раньше мы вообще говорили «каблуха»^[6].

При этом ей нравилось, что пединститут переименовали в университет.

Мадина помогала Румие во всем: оплатила подготовительные курсы, приносила на тарелке яблоки, когда та сидела над книгами, гоняла ее по таблице Менделеева, учила определять, с какой одеждой какую обувь носить и как не пропускать нужную остановку.

На первый экзамен, по химии, поехали на троллейбусе. Румия повторяла про себя формулы, Мадина без умолку говорила, и впервые в жизни пришлось ее перебить:

– Можно потише?

Мадина удивленно посмотрела на нее, совсем по-абикиному поджав губы. Стало неловко, и Румию затошнило.

– Я повторяла формулы, – виновато сказала она.

– Ничего, это нервы, – Мадина сняла с ее блузки пушинку. – Ты все знаешь лучше других!

От этих слов скрутило желудок.

Приехали рано, но перед кабинетом, где шел экзамен, уже толпился народ.

– Кто в первую пятерку? – выкрикнул бойкий темноволосый парень. Он запомнился еще с курсов, потому что задавал много вопросов.

Четыре человека набралось сразу, потом все замолчали.

Мадина сжала Румие руку.

– Иди! Ни пуха!

– К черту! – пролепетала та и вызвалась пятой.

Через порог шагнула с правой ноги. В школе она сдала все экзамены легко, почти не волнуясь. Но тут медленно подошла к столу, еле переставляя ставшие вдруг тяжелыми ноги, осторожно взяла билет.