Глава 1

Сознание возвращалось медленно, вместе с дикой болью, жадно пожирающей все тело. Делаю глоток воздуха, остро пахнущего пряной землей, и открываю слезящиеся глаза. Первая картинка, которую фокусирует зрение – это пожухлые, нелепо торчащие во все стороны облезлые серые кустарники сорняка, и такое же хмурое небо, проглядывающееся через тощую корягу, в которой застряло мое тело. Его ветка больно впилась в изодранный бок, и казалось, перекрыла доступ кислорода к легким. Во рту металлический привкус и настоящая пустыня, отдающая пульсирующей болью в саднящем горле.

Мое тело бьет крупная дрожь, и я осознаю, что дико замерзла. Судя по лесной местности, сохранившей остатки багряного убранства, на улице поздняя осень, и собачий холод. Он проник в каждую клеточку моего измученного тела и сковал его, как первые заморозки лужи городских улиц. Приподняться на обессиленных трясущихся руках и оглядеться удалось только с четвертой попытки, а на то, чтобы вытащить свое тело на самый верх отвесного берега ушла целая вечность. Я плакала и стонала, но ползла наверх, сдирая до крови кожу на руках, и коленях и только выбравшись на верх, я озадачилась своими нарядом.

Какого чёрта на мне эта тряпка? В смысле, нет сомнений, что до купания в реке оно было платьем, но как меня угораздило оказаться в самом центре тайги, на берегу отвесного устья реки в тонком платье мать его?

В груди плясала острая боль, я пыталась делать поверхностные глотки воздуха, но и они давались мне с трудом, в голове стучало так сильно, что заглушало собственные мысли. Я напряглась, вспоминая, как оказалась здесь, но в сознании царил полнейший вакуум, состоящий из боли и пронизывающего холода.

Пошевелив ногами, я поняла, что с трудом их ощущаю, а это означает, что вскоре я просто запросто здесь замерзну насмерть. Дикий ужас и отчаянное желание жить обуяли меня, так, как бывает перед смертью, некстати подумалось мне, и испугавшись ещё сильнее, я собрала последние силы и закричала.

Громко и отчаянно, словно прощаясь со своей жизнью. Я кричала до тех пор, пока из моего горла не послышались сиплые крики, лишь тогда я замерла, глядя в серое небо.

Меня лихорадило, и клонило в сон, но я упрямо смотрела ввысь, отсчитывая свои последние, стремительно тающие минуты жизни.

О чем я думала в этот момент, спросите вы? Я могла бы сожалеть о плохих совершенных поступках, о том, что не успела сделать или сказать, но в моей памяти зияла огромная дыра, размером с Марианскую впадину, и я вдруг осознала, что не помню ровным счетом ничего из своей жизни.

Ничего. Даже имени.

Чистый белый лист, словно меня никогда не было, до этого момента. Это открытие повергло меня в состояние шока. Я вновь и вновь мысленно штурмовала задворки свой памяти, но она была нема и глуха к моим потугам, отзываясь пронзительной головной болью.

Прикрыв в исступлении глаза, я зашептала молитву, которую, как ни странно, отлично помнила. Мысленно я понимала, что спасения ждать неоткуда, но человек та еще скотина, и даже на пороге смерти усердно цепляется за жизнь, вымаливая у Бога еще глоток.

Может, мне просто есть для кого жить?

Или просто мой эгоизм и жажда жизни настолько сильны, что не могут смириться с грядущим поражением?

Как бы то ни было, но где–то совсем рядом послышался странный шум, и надо мной склонился пожилой мужчина с пышной белоснежной бородой.

–Вот те на! – Пораженно воскликнул он, всплеснув по бабьи руками, – это что же такое делается? Слышу кричит кто–то, али показалось, али нет, только Марта, кобылка моя, сама припустилась вперёд. Гляжу ноги голые, торчат из кустов! Это в стужу– то морозную! Повезло тебе девонька, мороз крепчает, к ночи метель будет. Ох, и фартовая ты! – Продолжал сетовать старик, что – то перекладывая в своей телеге.

– Подняться сама сможешь? – Я отрицательно покачала головой, неотрывно глядя на него. – Ну чай не робкого десятка, сдюжим.

И оказался прав, довольно ловко переместил меня в бричку, устроив на мягких шкурах, закутав в них с головой. Устроился рядом, и телега покатила вперёд.

Тело продолжала колотить мелкая противная дрожь, и вскоре сознание померкло, укутывая меня в спасательный плотный кокон, где нет ни холода, ни боли.

Глава 2

Прошел месяц, а я так и балансировала на краю пропасти отчаянно сражаясь за жизнь. Тяжелое двухстороннее воспаление легких едва не отправило меня на тот свет. Дед Петя, продолжал настойчиво отпаивать меня всякой горькой дрянью, гордо называя свое варево настойкой. И я послушно глотала, морщась от ее ядовитого привкуса, цепляясь за жизнь, не в силах даже подняться с постели.

Петр Фёдорович, мой спаситель, благоразумно избегал расспросов, но усердно крутился вокруг волнующей его темы, мол снегом замело не проехать не пройти, авось ищет кто?

Ответить ему было нечего, как и удовлетворить любопытство, терзающее старика. В голове по – прежнему было пусто, как в церковном колоколе, а попытки что – либо вспомнить причиняли сильнейшую головную боль.

Где – то через недели две моего тяжкого недуга, меня вдруг осенило, что я совершенно не знаю, как выгляжу. И до смерти перепугав старика, заистерила в лучших традициях каждой женщины, попросив, наконец, зеркало, которого в старой избе не оказалось. Затем потребовала старика описать себя, и услышала неутешительный вердикт: тощая, синяя и страшная. Добавив напоследок мечтательно, что эталоном женской красоты для Петра Фёдоровича являлась неведомая Марфа, из соседнего поселка, пышная, статная баба, с крепкой рукой, и неукротимым нравом.

Единственный факт являлся неоспоримым–я блондинка. О чем свидетельствовали тусклые светлые пряди, висевшие словно пакля, от невозможности принять желанную ванну ввиду своей болезни.

Прошло очень много времени, прежде чем я смогла увидеть свое лицо в отражении воды, заставив деда натаскать ее в ванну. Хотя ванна – это уж сильно громко сказано, так, деревянная маленькая лохань, в которую я прекрасно поместилась. Скрупулезно рассматривая собственное лицо, я пришла к выводу, что вовсе не дурна собой. Широкие аккуратные брови вразлет, зеленые глазищи, точенные скулы, полные красивые губы, тонкий нос, словом, Бог меня не обидел. А отмыв и расчесав свою гриву и вовсе порадовалась за себя. Волосы были мягкими, словно шелк, пышущие здоровьем.

Зима тянулась так бесконечно долго, что казалась ей не наступит ни конца ни края. Когда начали сходить первые снега, я окончательно пришла в себя, поборов слабость и вернув свой прежний, потерянный за время болезни вес.

Вот тогда – то события и стали развиваться. Дед Петя вернулся с деревни смурной и принялся возиться с печью, недобро зыркая из – под кустистых бровей.

–Случилось чего, Фёдорович? – Решилась его поторопить. Дед неспеша растопил печь, натаскал в избу воды, затем дров в поленницу, и наконец, устроился напротив. Я накрыла на стол, доставая из – под полы сало и самогон. Разогрела на печи картофель, нарезала хлеб, терпеливо дожидаясь пока старик махнет рюмку.

Занюхав по старинке рукавом, дед, стал и так и этак рассматривать меня, точно впервые видел.

–Ну? – Теряя терпение рявкнула я.

–Плохи наши дела, девонька.

–С чего бы это? – Не поняла я.

–Как знать, чувствовал, что по твою душу, не хотел события торопить. – Горестно выдохнул дед, наливая себе вторую рюмку. – Почитай, как с месяц уже у Люськи хахаль завелся. Как только по дороге явилась возможность добраться. Видел я его мельком, не про Люську гость, сразу смекнул. Морда во, – дед наглядно продемонстрировал размеры неведомого гостя, – голова, того, без волос совсем. Бритая! – Важно подытожил старик, махнул рюмку, крякнув, прищурив от удовольствия глаза.

–Довеча, отовариваясь у Томки, продавщицы нашей, интерес проявлял, не появлялась здесь девица. Знать, я про тебя ни словечком, как чувствовал. Не с добром пожаловал.

–Почему не с добром? – От услышанного все внутри оборвалось, и заныло. Интуитивно, я была согласна со стариком. Слишком подозрительно. Учитывая то, что кто–то очень хорошо приложился к моей голове, опасаться все же стоило.

–Поутру Прохор отправился на дойку, так нос к носу и столкнулся – то с Люськиным хахалем. Знамо, что вынюхивал, не прячет кто девку в сараях. Благо моя изба на отшибе стоит, не добрался ещё сюда мордоворот, ирод проклятый.

– Да мало ли чего он там ошивался? Может, ему уже Люська надоела, и он решил к дочке Прохора переметнуться! – За время своего нахождения в деревне, со слов деда, я знала всех жителей наизусть. Надо же было деду сплетни местные с кем – то смаковать.

– Так – то оно так, только дочь Прохора в город подалась, к бабке. Стало быть, и гостю Люськи нечего там делать.

–Ты думаешь это по мою душу? – Пропищала я, чувствуя, как леденеют руки, и дыхание сбивается в груди.

–А по чью ещё? Чует мое сердце, лихо будет. Надо тебе уезжать. Да и птица ты высокого полета, от того и гость появился. Знать проверить явились, нашлась ты, не живой так мертвой. Лед с реки скоро сойдёт.

Чем больше слушала деда, тем отчетливее понимала, что он прав. А ночью мне приснился сон. Мужчина, красивый, темноволосый, стоял на борту круизного лайнера, бесшумно скользящего по речной глади. Он протягивает мне бокал шампанского, а я плотнее кутаюсь в соболье манто. Отпиваю глоток, вглядываясь в горизонт, на котором темнеет неровными верхушками ряд елей.

–Селена? Ты опять витаешь далеко? Как тебе мой подарок?

–Прекрасный, Марат! Ты же знаешь, как я люблю русскую природу! Она просто несравненна!

А дальше снова провал, боль и холод.

Проснулась среди ночи в холодном поту, бормоча словно мантру:

–Селена, меня зовут Селена, Я Селена… – а дальше пусто. Но еще есть мужчина, Марат, в этом я уверена так же, как и в том, что меня зовут так, а не иначе.

***

–Марат, я прошу тебя, успокойся. Столько времени прошло, в ряд ли она жива. – Тонкая ручка скользнула по мужскому плечу, опускаясь на грудь, поглаживая.