В каждой семье есть своя тайна. Она хранится в сердцах близких, но порой, таких далеких друг другу людей. Эта тайна обрастает событиями, в неё впутываются новые жизни, но она продолжает являться ядром целого поколения. Мало кому удаётся её разгадать и остаться при этом счастливым…

Предисловие

Он сидел возле крутого обрыва, погруженный в свои мысли, уносимые быстрым течением реки. Движение воды было достаточно бурным для того, чтобы воспоминания вихрем неслись в сознании, то тут, то там создавая круговороты. Он отчаянно пытался сосредоточиться, то и дело, проводя рукой по густой гриве непослушных волос. На вид юноша был спокоен, но изнутри его разъедали сомнения. Его состояние было схоже с вдруг прорвавшейся в сознании плотиной. Сомнения метались из стороны в сторону, бились о берега, смывали преграды на своем пути, и как будто хотели прийти к какому-то заключению… Но, так и продолжали вести свой темный клокочущий поток в неизвестность.

Этому молодому человеку на вид можно было дать около двадцати лет, он был достаточно хорошо сложен. И, даже, невзирая на осунувшиеся плечи, которые упали под тяжестью раздумий – угадывалась красивая осанка уверенного в себе человека.

Одежда была опрятной, но в целом, не выделялась ничем особенным. Разве что, за исключением одной детали. Это была полоса тонкой материи, которая закрывала всю нижнюю часть лица. Если судить по серым выразительным глазам с янтарной окантовкой, и копне густых каштановых волос, то можно прийти к выводу, что молодой человек необычайно красив. Но, за невозможностью оценить эту картину целиком, окружающие обычно оставляли этот вопрос открытым.

Сейчас юноша пытался принять какое-то важное решение, которое определило бы его будущее. Как и все мы в некоторые моменты своей жизни, он остро ощущал тонкую грань между прошлым и будущим. Это очень хрупкое мгновение, которое длится лишь миг, но решает всю нашу судьбу.

Госпожа Рамос.

Это был прекрасный день для прогулки за пределами усадьбы. Госпожа Рамос неспешно шла по проселочной дороге, которая петляла вдоль поля. Немного впереди неё вприпрыжку бежал мальчуган четырех лет, он то и дело оборачивался на свою маму и заливался озорным, таким по-детски заразным, смехом. Золотое поле колосилось пшеницей, и на горизонте сливалось с ярким, синим небом. Всё вокруг кричало красками и пахло свежим осенним утром.

Эмилия Рамос расстелила плед под большим кленом, который сыпал сверху золотым листопадом из своих резных листьев. Один из них упал Эмилии на волосы, она изящным движением руки достала его из густой копны волос и стала щуриться сквозь его желтые прожилки на яркое солнце.

– Лукас, иди сюда!

Через нескольких секунд затишья, послышался частый топот маленьких ножек по тропинке. Затем из-за дерева показалась темная головка с такими же густыми, как у мамы, волосами, и его веселый окрик:

– А я тебя нашел! Я тебя нашел!

Эмилия раскрыла ему свои объятия, они захохотали и в обнимку скатились на лужайку. Пришло время перекусить. Эми открыла корзинку, так старательно упакованную старой милой няней Мэри. Там нашлась бутылка сливового компота, яблоки, вареные яйца и бутерброды с деревенским сыром и ветчиной. Лукас начал торопливо набивать себе обе щеки хрустящим хлебом, и крошки сыпались изо рта на его нарядный костюмчик. Эми безуспешно призывала его не торопиться, нарочно придавая своему голосу строгости. Но взглянув на него, не могла сдержать улыбки. Наивное и беспечное выражение лица сына, вызывало в ней прилив нежности.

Сама она ограничилась в своей трапезе яблоком, и надкушенное с одного бока, задумчиво вертела его в своих руках. Лукас сосредоточенно обрывал растущие рядом ромашки, разговаривал с насекомыми, сражался с высокими колосьями золотистой пшеницы и пытался залезть на дерево. Как очень часто бывало, Эмилия внимательно разглядывала своего сына, и видела в нем разительное сходство с другим мальчиком.

Скорбная тень скользнула по ее лицу, и сосредоточилась в уголках изогнутого рта. Она уже была немолода, хотя никто не давал ей больше тридцати лет, возможно, этому были причиной её итальянские корни. Долгие годы бесплодных попыток, и череда выкидышей закончились тем, что Бог смилостивился, и подарил им с мужем ребенка, когда ей было уже тридцать восемь лет. Лукас был для нее отрадой и утешением, а также причиной тревог и волнений по любому поводу, начиная с насморка, и заканчивая разбитой коленкой. Она была очень мнительной матерью, и тряслась над своим ребенком, часто излишне его опекая. Не упускала ни одной возможности прижать его к себе и поцеловать.

Но Лукас был не единственным её сыном. Эмилия сидела с отрешенным видом, и вспоминала наклон головы, бледность лица, и огромные выразительные глаза, пленяющие своими янтарными искорками. Шестнадцать лет назад она держала на своих руках бездыханное тело своего первого сына. Он был в таком же возрасте, что и Лукас, и так на него похож…

Эта беременность, которая наступила на первом году брака Эмилии и Даниэля Рамос, протекала очень тяжело и Эмилия почти весь срок находилась под наблюдением врача, который за три месяца до родов практически не разрешал ей вставать с постели, и заставлял принимать много лекарств. Эмилия, как и все женщины, отчетливо помнила тот судьбоносный день, которых за всю жизнь можно насчитать лишь единицы, когда на свет появился её ребенок.

Долгие схватки и бесплодные потуги её измучили, она то и дело теряла сознание, врач стоял в её ногах и проводил какие-то манипуляции, как, наконец, она почувствовала мощный прилив сил, вековой рефлекс завладел её сознанием, она затихла, сосредоточилась. И одним толчком помогла своему сыну родиться на этот Свет.

Почти в эту же секунду раздался резкий крик горничной, которая помогала врачу. Эмилия заметила её перекошенное лицо, видела, как она украдкой перекрестилась, как таращила свои глаза на её сына. И как тряслись её руки, когда она оборачивала его одеялом. Уставшая, в полном недоумении, Эми смотрела на озадаченное лицо доктора, и потребовала горничную сейчас же поднести к ней ребенка, который жалобно пищал и неуверенно дергал своими слабыми ручками.

Горничная почти выронила новорожденного на грудь роженицы, и когда Эмилия на него посмотрела, её взгляд сначала задержался на его глазках, и лбу, который он старательно морщил. Лицо малыша было всё измазано, но было хорошо видно его носик, его рот… О, Боже. Эмилия на минуту прикрыла глаза, приходя в себя от шока. Потом открыла, неуверенно, но внимательно изучила его ротик, верхняя губа которого как будто отсутствовала, или была вздернута наверх и вбок, обнажая верхние десна. Он был таким беззащитным и беспомощным, таким маленьким и теплым комочком. Её комочком. Она крепко прижала его к своей обнаженной груди, и слезы бежали по её щекам.

Через два дня, когда Эмилия оправилась после родов, и смогла подняться с постели, она первым делом встала на колени перед иконой Богородицы, и благодарила от всего сердца за сына, которого она родила, за то, что он жив и здоров. Этот необычный малыш требовал много заботы. Из-за физического дефекта лица, было сложно его выкормить, первое время он не в состоянии был захватить и удержать грудь. Кормления были мучительны и для матери, и для младенца. Но даже в этом возрасте мальчик проявлял необыкновенное упорство и жизнелюбие.

Со временем к нему привыкли все домочадцы, врач, который наблюдал беременность, поселился в их же доме. Было видно, что данный случай его чрезмерно интересовал. Добрая пышнотелая и уютная нянечка Мэри, которая к своим сорока пяти годам так и не обзавелась детьми, всю доброту и любовь изливала на «моего бедного и сладкого малышика» (как она любила его называть, когда никого не было рядом, сжимая в своих горячих объятиях).

Эмилия достаточно быстро смирилась с физическим несовершенством сына. Конечно, рассматривая его спящего, тяжко вздыхала и горевала о его судьбе. Её супруг Даниэль, напротив, казалось, не разделяет её нежных чувств к ребенку. За первые три месяца после рождения, он ни разу не взял сына на руки. Вообще, Даниэль Рамос обладал очень вспыльчивым и нетерпимым характером. И с появлением первенца, эти его качества обострились до крайности. Ему даже чисто физически было сложно находиться с сыном в одной комнате. Он старался избегать разговоров о нем, и вёл себя так, как будто его не существует.

Нельзя сказать, что Даниэль не ждал появления своего сына. Он ожидал его рождения со всей щепетильностью и гордостью, на которые был способен. Эми никогда не забыть его первой реакции, когда он зашел взглянуть на малыша. Эти искривленные губы, надменные брови, вздернутые вверх. В его взгляде не было ни грамма любви, только презрение, горькое разочарование, и глухой упрек, адресованный матери этого уродца.

Отношения Эмилии и Даниэля нельзя было назвать теплыми. Внешность Эми тешила самолюбие Даниэля, он любил выходить с ней в свет, перед этим, как следует, нарядив в шелка и обвешав драгоценностями. Его чрезмерное достоинство тешили взгляды, которые другие мужчины бросали на его жену. Она была для него вещью, которой он дорожил. И от которой ждал красивого и породистого потомства, как ждут его от племенной кобылы, очень дорогой в своём содержании и уходе. К несчастью для Эми, она не смогла оправдать его надежд. И рождение сына стало нелепой ошибкой, которую необходимо было исправить – во что бы то ни стало. Что Даниэль вскоре и сделал, разослав всем родственникам и друзьям весть, что его первенец погиб во время мучительного появления на свет.

С этих пор трещина в их супружеских отношениях только ширилась, и Эми находила радость и утешение в заботах о ребенке. Даниэль запрещал ей выходить с сыном за ограду усадьбы. Самое большее, что она могла себе позволить – это прогулки в поле, опоясывающем с одной стороны их участок.

Несмотря на то, что врач находился постоянно рядом, её долгожданный ребенок, который оказался очень смышленым и веселым малышом, очень часто болел. И по мере взросления ему становилось всё хуже. Через четыре года настал роковой день, когда в руки Эмилии вложили бездыханное маленькое тельце, которое ещё накануне обнимало её своими пухлыми теплыми ручками. Уже через несколько секунд Эми потеряла сознание, и больше уже не видела свою кровиночку.

Следующие двенадцать лет были для неё сущим кошмаром, детки не хотели или не могли прижиться в её утробе, и появлялись на свет преждевременно и нежизнеспособными. Надежда появилась с беременностью Лукасом. Эми тряслась над ней весь срок, вплоть до родов. Молила Бога во время родоразрешения. И после благополучного появления ребенка, и на удивление легких родов, опекает сына каждое мгновение, практически не оставляя его в одиночестве. Она ухватилась за новый смысл её жизни своими измученными ослабленными руками мертвой хваткой. И твердо для себя решила, что ослабит её, только если сама простится с этой жизнью.

Даниэль Рамос.

Сегодня выдался на удивление погожий осенний денёк. Даже такая притязательная натура, как Даниэль, смог оценить его по достоинству, когда вышел во двор и жадно полной грудью вдохнул свежий, пропитанный медом и опавшей листвой, воздух. По обыкновению, его ранний завтрак прошёл в одиночестве. Детская возня за столом и пустые разговоры, как правило, его раздражали.

Тяжелыми уверенными шагами Даниэль прошел сразу до своей конюшни, где его уже ждал красавец Вороной. Еще не доходя метров тридцать до стойла, было слышно, как энергичный конь переминается с ноги на ногу, фыркает в нетерпении и трясет своей сбруей. Даниэль окинул Вороного взглядом довольного и успешного коллекционера редких по своей красоте вещей.

До обеда он объезжал свои угодья, улаживал рабочие вопросы. Перекусить остановился в местной таверне, где заказал жирный крестьянский суп с мясом, две пинты эля и жареный сыр. После такого плотного приема пищи его разморило, и он уже собрался было направиться в сторону дома, как столкнулся в дверях со своим знакомым. Это был влиятельный человек на солидной общественной должности, и, что самое главное, располагал хорошим капиталом. После горячего приветствия, и изрядной порции заискивания Даниэль был удостоен приглашения на вечернюю совместную охоту верхом.

Таким образом, домой он возвращался в прекрасном расположении духа. Вороной шёл неспешной рысью, и было приятно ощущать под своими бёдрами его упругие мускулы. Даниэль наслаждался этой прогулкой, он находился в предвкушении вечерней охоты. Всегда приятно лишний раз окинуть взглядом свои, внушительных размеров, владения, и сейчас, освещенные ярким осенним солнцем, они были необычайно хороши. Копыта местами вязли в грязи, оставляя там свои отпечатки, беспокоили подгнившую листву, и распространяли кругом её сладкий, приторный аромат. Охота была страстью Даниэля, он упивался погоней, ему доставляло неимоверное наслаждение обладать своей жертвой, вселять в неё страх. Чувство удовлетворения неизменно приходило после доказательства, что именно он главный, он умнее и сильнее загнанного зверя. Только на охоте раскрывался весь необузданный характер Даниэля.

От приятных раздумий, мысли, как это часто бывало, незаметно перенеслись на его жену. Он горько усмехнулся, а по телу прошла волна раздражения. Эмилия… Даниэль всегда чувствовал её животный страх по отношению к нему, как бы глубоко внутри себя она его не пыталась спрятать. И тем более было удивительно, что, когда речь заходила о сыне, Эми становилась настоящей тигрицей. Даниэль всегда считал, что она слишком опекает Лукаса, носится с ним и растит из него сопляка. Лукас унаследовал характер его жены, некоторые его жесты имели разительное сходство с её жестами, и даже внешность его сына не принадлежала ему. Но, во всяком случае, в его внешности не было уродства, он был очень смазливым, даже чересчур для мальчишки, и сообразителен. Хоть в этом Даниэлю повезло, и есть чем гордиться. На этот раз…

Он задумчиво сплюнул через плечо, пару раз шаркнул массивными грязными сапогами, и переступил порог своего дома. Эхом разливались звонкие голоса, похожие на журчание задорного ручейка, которые исходили из гостиной. Два смеха вплетались в один звук, свободный и безудержный, который заполнял каждый закуток огромного дома. После появления в гостиной хозяина, они резко оборвались, как сорванные колокольчики. Лукас притупил взгляд, и поспешил поцеловать своего отца. Даниэль перекинулся с Эмилией парой, ничего не значащих фраз, и удалился в свою комнату, чтобы привести себя в порядок, и как следует отдохнуть перед насыщенным вечером.

Вечером наступило время совместного ужина, как обычно угрюмо-молчаливого, который временами прерывался лишь сопением старого пса, одинаково преданного свиным отбивным и своему маленькому хозяину Лукасу. По обыкновению, он сидел в ногах своего любимца под столом, и усиленно сопел, пуская слюни. Лукас часто на него поглядывал, и как ему казалось незаметно, подкидывал Бену аппетитные мясные кусочки. Даниэль закончил трапезу, вытер салфеткой жирные уголки рта, что-то буркнул про охоту с лордом и что будет поздно, и вышел из-за стола.

Остаток трапезы прошел уже не так напряженно. Эмилия могла теперь полностью расслабиться, и насладиться дополнительной порцией своего любимого сливочного пудинга. За ужином прислуживала молоденькая племянница няни Мэри, Алисия, которая работала у них совсем недавно. Она была миловидна, со светлыми вьющимися волосами, которые часто контрастировали с её пунцовыми щёчками, когда она заливалась краской по любому поводу. Свои восемнадцать лет она провела под родительским крылом в соседней деревушке. Но её нельзя было назвать неотесанной, Алисии были свойственны естественные грациозные движения, она чаще молчала, чем говорила, и была очень учтива.

Штат работников, находившихся в Усадьбе, состоял всего из семи человек – нянечки, двух служанок, повара, садовника, конюха и разнорабочего. Это было очень мало для семьи с таким социальным статусом и достатком. Но дело в том, что господин Рамос не терпел подле себя чужих людей. И, в силу своего характера, Эмилия в этом отношении была солидарна с супругом. Дольше всех на семью Рамос трудились садовник Джон и няня Мэри, уже более двадцати лет. С няней Мэри Эмилия не смогла расстаться после смерти своего первого малыша, потому что очень нуждалась в её тепле и поддержке. Она полюбила её всем сердцем и чрезмерно доверяла, и эта любовь была взаимной.

Остаток вечера прошел волшебно. Эмилия нежилась возле камина, укутавшись в плед, и растянувшись на софе. Поверх пледа лежала открытая книга, а её взгляд, искрящийся то ли от удовольствия, то ли от игры трескучего огня в камине, был устремлен на Лукаса, сосредоточенно и упорно собиравшего высокую башню на ковре перед софой. Башенка часто падала, старый Бен громко тявкал и пялился своими заспанными глазами, пытаясь понять, что все-таки произошло, а Лукас хмурил брови, усиленно тер лоб маленькими кулачками, вздыхал, и снова возводил свою шаткую конструкцию. Эми не помнила, когда чувствовала себя так хорошо и умиротворенно. На улице уже заметно похолодало, подкрались первые заморозки, и темнеть стало значительно раньше. Она сильнее закуталась в плед, и с блаженством потянулась. Затем, уже, наверное, в сотый раз, запустила свою руку в густую шевелюру сына, и с любовью потрепала его по голове. Блаженная улыбка весь вечер не сходила с её уст.

Немного позже, заботливая Мэри принесла в гостиную поднос с молочным горячим шоколадом и свежим хрустящим печеньем. Мама с сыном перекусили с большим аппетитом, и Эмилия не заметила, как задремала. Проснулась она от внезапного шума. Свечи на столе были потушены, в камине тлели последние угольки. От резкого подъема с софы упало одеяло, кем-то заботливо подоткнутое, когда она спала. Пока Эмилия приходила в себя, и пыталась понять, что происходит, из холла опять донеслись звуки какой-то возни и быстрых шагов. Она накинула на плечи плед, и поспешила выйти из комнаты.

При тусклом свете канделябров, удалось различить грузную фигуру мужа, который стоял в неестественной позе, склонившись вперед, и поминутно осыпал всех проклятиями.

– Скачи за врачом! Адриан, Быстрее! Садовник давал последние наставления конюху, который после этих слов, пулей выскочил за дверь.

Немного в стороне, в тени арки стояла заспанная няня Мэри, и прижимала платочек ко рту. Тут же рядом находилась кухарка Марта в своем безразмерном ночном чепце, очень встревоженная внезапным происшествием.