Цитаты из книг автора «Максим Семеляк»

В нашем краю было два кинотеатра: тот, что подальше, назывался «Мечта», а тот, что ближе, — «Авангард». Так мы и провели начало жизни на почтительном расстоянии между «Мечтой» и «Авангардом», в сдвоенной форме самообмана.

Я шел, вдыхая свежий запах не то цветения, не то гниения — приторный контрапункт природного безразличия. Спящая вода, крапивные кусты, угодья папоротника, чешуйчатые ящеры-сосны, растительный полупрах под ногами, смешанный из игл, перьев, костей и старых листьев, похожих на битое стекло, — впервые, что ли, я чувствовал не собственное одиночество, но общую покинутость мира, смятение каждого листа под домашним, как натяжной потолок, небосводом. Этой умеренно мучительной утренней нежности не хватало разве что первого позвякивающего трамвая.

Забыться под русское телевещание бывает очень уютно, но просыпаться — себе дороже. Я очнулся от звероватого закадрового хохота — на небольшом экране демонстрировали людей, у которых взрывались в руках арбузы. По идее, от токсичных трансляций электроприборы должны изнашиваться быстрее, как тинейджер от напитка «Ягуар», — вот и теперь казалось, что он работает на последнем пределе.

Занятно, что современное французское движение радикальных экологов называется ZAD (zone à défendre, то есть буквально «зоны, нуждающиеся в обороне»). Их девиз гласит: мы не защищаем природу, мы – природа, которая защищается. Лед под ногами майора. Вообще, летовские настроения во многом соответствуют именно французской академии – например, книге одного из основателей акторно-сетевой теории Бруно Латура «Где приземлиться?» (2019) о потере Земли и неких «мигрантах изнутри». То есть существуют обычные мигранты, которые пересекают границы и куда-то бегут, но в этом случае речь о людях, «остающихся на своих местах, но с болью осознающих, что родина покидает их сама».

Летов еще в 1990 году делил свою публику на три сегмента: гопников, эстетов и «своих». Последних было совсем мало, а эстеты в этой иерархии были едва ли не хуже гопников – что, в общем, и привело его в итоге на соответствующую сторону баррикад в октябре 1993 года. Несмотря на заборные надписи и народную молву, ГО по смыслу оставалась топливом одиночек. Для умирания не собираются вместе, как говорят французы, к которым он не поехал. Другое дело, что таких одиночек было много и слушали его самые разные люди и персонажи.

Блоховская философия надежды предполагает, что все главное не в начале, а впереди; рай не бывает потерянным, но только обретенным; мы никогда не должны возвращаться и оборачиваться, но только идти вперед по течению реки в некое другое и будущее Красково, где, наверное, вообще не надо будет помирать. «Мы живем из самих себя наружу» – так писал Эрнст Блох.

Больше минуты я был не в состоянии там провести, пивная казалась мне чем-то нереальным, вратами в неизбежный ад будущей жизни – просоленный, кисло-пропитой, чудовищно душный и тем не менее смутно желанный.

я еще не догадывался, что утопленниц сплошь и рядом называют Офелиями – в картинах, драмах и даже песнях.

детстве я особенно любил один дикий отрезок русла: если пойти вверх по реке (течет она с севера на юг) в правую сторону от пляжа, то метров через триста обнаруживалось место, где дно густо заросло водорослями и они вились, как волосы утопленницы.

высказал мне примерно следующее: «Сколько можно копить и держать в себе? Ты уже старше меня самого, довольно ждать подсказок, все твои вопросы – они же и есть ответы, просто убери из них вопросительный знак, что тут вообще непонятного?»