© Максим Мумряк, 2018

© Издание, оформление. Animedia Company, 2018

Возрастное ограничение: 18+

Редактор-корректор: Екатерина Закревская

Предисловие

Разум человеку дан еще для того, чтобы иногда совсем не думать.

Оскар Уайльд

С полным баком из девяностых…

Неопределенное будущее второго десятилетия XXI века…

Большая белая машина – полированный джип, сверкая на солнце слепящим болидом, мчится по степной дороге, густо пыля. Liss одной загорелой тонкой рукой лениво правит рулем, другой ловит вспотевшей ладошкой прохладный воздушный поток с далеких гор. Она резво расправляется с темными духами бесконечной трассы, и те встают позади на дыбы недовольными серыми тучами пыли. Пряди длинных неубранных волос весело трепыхаются золотисто-рыжим победным штандартом над ее головой. Ава сидит рядом и искоса, по-кошачьи жмурится на ее профиль. Он уже сказал ей час назад, что любуется светотенью острогрудого горного хребта на горизонте с щедрой перспективой степных просторов до него. Liss тогда довольно улыбнулась и, слегка прикусив одну губу, страстно зарычала от удовольствия мотором. Яснее этого вида было только то, что крутобокие горы и волнующие степи позади нее – всего лишь удачная мизансцена для выступления у самого носа зрителя, под тонкой драпировкой черной ткани, ее собственного полуобнаженного дуэта. Августу же стало ясно и другое: его глаз успокоился; он перестал бешено метаться по карте в поисках вершин и глубин; он может смотреть очень долго в одну сторону, и этого теперь оказывается достаточно для получения того эффекта, который люди испокон веку именовали многозначительным словом счастье.

В его профессии существует один термин, который обозначает удачное место в пространстве, где открывается суть предмета исследования. Это место называется – обнажение. Там иногда вскрыта истина, ранее спрятанная беспощадным временем, с его вечной привычкой к движениям, изменениям, погружениям, затоплениям под покров могучих слоев тайны. И теперь Август в равномерном гуле двигателя, в свисте горячего ветра в ушах, в бликах солнца на стекле и металле, в дразнящем колыхании грудей Liss, в ее долгожданном спокойствии и в самом выбранном направлении видел только одно – обнажение истины. Это было то, что он, по-видимому, долго искал.

Правда, не всякое обнажение может обнаружить в себе истинное положение дел. Точнее, оно, конечно, может быть очень привлекательно, но в нем часто не видно не то чтобы истины, а даже направления ее простирания. Приходится много пройти и сильно потрудиться, чтобы найти, если так можно выразиться, талантливое обнажение. Вид его не просто радует: оно ломает ветхое и строит новое, завлекает, манит в глубины мироздания показом голой пяди тела именно истины, а не ее многочисленных обманок.

Но в данный момент пусть будет так, как говорит этот день: «Все ясно!». Пусть Август со своей Liss проедут по всем многочисленным обнажениям истины через буднично монотонную, жаркую степь; найдут затерянный въезд на заоблачный перевал неприступно славных гор; еле живые головокружительно спустятся оттуда на непременно лазурное и гостеприимное побережье с пальмами. И только там переведут дух, и подсчитают, и вспомнят дни, проведенные в поисках обнажений истины: мимолетный проблеск совершенной красоты и затем отражение ее света в долгих и тусклых лучах неуместной славы, сомнительного богатства и одинокого успеха…

В это время Liss повернулась к Августу, поменяла руку на руле, положила освободившуюся ладошку ему на колено и ласково сказала:

Послушай, милый… а как ты смог? Что именно? Ну, например, изменить меня. Э… откуда столько терпения? Ты все-таки не такой спокойный и совсем не флегматик. Ты как альпинист, у которого только два состояния: он либо поднимается, либо спускается. Ах, да, да! Зачем ты мне это напоминаешь? Я помню, как ты сам писал, что ты либо ползешь вверх, либо падаешь вниз третьего не дано! Правильно? И первое в тыщу раз дольше…

Август теперь разглядывал ровную степь впереди. Хотя было только около трех дня решил выпить пива. Копаясь на задних сидениях в поисках бутылки и пачки сигарет, он аккомпанировал Liss своими «Уу!» или «Yes» и одновременно думал, что бы ей такое смешное рассказать, чтобы она снова не сбежала. Вон в те синие горы, например.

Золотарь мой, ты собираешься рассыпаться передо мной множеством своих золотых словечек? Золотничок, ну давай! Или это ты только на бумаге такой красноречивый? – она слегка крутанула руль, так что скачком колеса на булыжнике был удачно сымитирован стук сердца. Эта женщина была очень своенравной с рождения. Но так как эта аксиома ему открылась несколько погодя от мгновения их знакомства, то Главный Задачник успел подтолкнуть его к таким занимательным и азартным решениям, что отказаться от доказательства теоремы Liss было Августу уже невозможно. Он не смог встать и выйти с урока, не смог забрать документы с этого трудного учебного заведения.

Август поерзал на сидении, потом уселся поудобнее и, пыхнув поочередно открытым пивом и сигаретой, начал рассыпаться:

– Я, как обычно, боюсь за тебя, Васенька. И страх мой теперь удвоился! Как отчего же? Оттого же, что на твою естественную женскую «вредность», к которой я приспособился, наложилась еще и неестественная американская «вредность». И, я так понимаю, теперь вы будете вредить мне с удвоенной силой.

Василиса, не поворачиваясь, ущипнула Августа за бок.

– Ой, Васька, ущипни еще разок! А то мне все кажется, что это сон. Шучу ли я? А что остается делать не на шутку влюбленному джентльмену в присутствии привидения его любимой? Да, шутить над своим нешуточным положением при встрече с духом! Потому как ты есть пока лишь только прекрасный женский дух и все! Дух любви, постоянно исчезающий при смене ветра!

– Август, ты тоже сменил гражданство? От тебя веет английской туманностью. И, дорогой мой, у тебя бешеные цены за каждое твое слово! Я это понимаю и расплачусь с тобой сполна за все! – и Василиса, игнорируя дорогу, повернула голову и стала настойчиво буравить взглядом спокойный профиль своего спутника. Пару минут машина с обреченной покорностью слуги подпрыгивала на камнях и выбоинах. Она мчалась вперед, набирая обороты, и будто с помощью рева двигателя силилась выжать из уст пассажира нужное слово. Когда-то Август даже пропагандировал в диалоге боксерскую реакцию. Но пришел новый тренер – ожидание и его жизнь, тщательно им проэкзаменованная, научила его по-простецки не спешить. Особенно на степной дороге, прямотой своей отрицающей всякую замысловатость.

– Золотарь, говоришь, – сказал Август и опустил взгляд на свои ноги. Его улыбка позволила Василисе вернуться к дороге и, сбросив скорость, облегченно вздохнуть; ее спутник продолжил монолог в своей обычной игривой манере:

– А ты знаешь, это даже точнее! И золотник, и золотарь мне идет больше, чем старатель! Ты все-таки ведьма, да? Превратила меня в своего маленького ювелира и ассенизатора? И я, невидимый из-за блеска твоих сокровищ и навалов нечистот бедный маленький мастер, просто выполняю свою работу. А без нее все богатства твоего мира лишь холодная груда безвкусного добра!

Требовалась пауза, и Август под молчаливое внимание Василисы сделал глоток пива.

– Твоя милая вторая «вредность»… Да, эта та знаменитая американская манера жизнерадостно усваивать чужое, не разжевывая! Глотать целиком, не разбираясь в мелочах. Или даже не глотать, а брезгливо понюхать и небрежно похлопать по плечу. Какая разница, золотник, золотарь или какой-то странный старатель? Но тебя всегда выручает твоя сверхъестественная способность угадывать за передним смыслом задний – более тонкий и точный. Или это я сам раздвоил твой мозг? Ну, как бы там ни было – ты угадала с маленьким золотым изделием, и это важнее даже моей гипотетической шизофрении гения!

Август устало вздохнул, посмотрел на притихшую, будто оглушенную взрывом Василису, и положил на ее мягкое колено свою руку. Василиса, не меняя выражение лица, буркнула:

– Продолжай. Не стесняйся, пророк, перед блудницей вавилонской. Хм. Новый Иезекииль.

– Я слышу в твоих комплиментах слабое эхо одного вопроса: как это ты за эти годы не спился, не умер, то есть не женился и не разлюбил? Да? Слушай, а как же тебе идет это прозвище: блудница вавилонская! Я ее себе такой и представлял: чертовски соблазнительная и дьявольски многоликая! Впрочем, все женщины немного блудницы, ведь так? И этот разгул страсти честнее, откровеннее и, кстати, просто веселее скрипящей чистоты домохозяки, каждый раз выключающей поздней ночью монитор компьютера с одним и тем же выражением: «Ох, блудница я, блудница!».

Последовал очередной жадный глоток пенного.

– А я? Что же я? А может, и пророк! Чем черт не шутит! Да, в пустыне, черт бы ее подрал, мрачной я влачился… как Исайя. Да… все эти девять лет после твоего кульбита с американским замужеством… Я в пустыне искал тебя! Стенал, как Иеремия, проклинал, как Исайя, но искал! Боролся за твое прозрение и подлиное счастье силою слова! Ты, бросив меня, одновременно, казалось, попросила и судьбу бросить мне вызов. За мной был выбор оружия. Я выбрал слово…

Стало сереть небо, и на его фоне пограничной белизной вечности еще ярче заблестели заснеженные хребты далеких гор.

– Сейчас познакомлю тебя с идеологией собственного сочинения. Видишь этот хребет на горизонте? На его чукотского двойника я пялился, не разгибаясь, два года. Там, на Крайнем Севере, и познакомился с золотом. В россыпном его виде. При его добыче и сейчас, как тысячи лет назад в мифической Колхиде, используют руно. Только вместо ворсинок шерсти шкуры барашка в деревянной колоде золото теперь ловят резиновые волоски на ковриках в металлическом шлюзе… Вода и галька с песком те же. И та же вокруг алчность человеческая. Только теперь она пугает в тысячу раз сильнее. К ней добавился рев дизельных насосов, вид упертых бульдозеров, и повсюду отравляющее зелье солярки и машинного масла в воде и грунте. Но больше всего удивляет природа! Она настолько креативна в сопротивлении человеческой агрессии, у нее столько изобретательности в запасе, что становится иногда страшно! Помню, как покореженный обрубок лиственницы в предсмертной своей агонии на свежей зимней колее героически вскакивает под мощными колесами «Урала» и пробивает дно салона пассажирского лайнера прямо под пассажирскими креслами. Видимо, по божьей милости минуту назад вставший со своего места промывальщик сначала белеет, потом неумело крестится и вслух посылает ко всем чертям «кляту» работу, и это мертвое дерево со всей тайгой, и почему-то весь Крайний Север сразу.

Также и медведи: выпрашивая «сгущенку», большими шерстяными игрушками забавно топчутся по рабочему полигону с рычащей техникой, а то медведица без предупреждения, молча, но стремительно «препарирует» пятерых дорожных рабочих, решивших поиграть с ее медвежатами. Тревожно было смотреть и на само золото. Но даже не из-за легендарного его блеска, а именно из-за его количества.

Когда мы на ЗПК выплавили первые триста килограммов драгоценного металла девятисотой пробы, я взял два десятикилограммовых золотых слитка в обе руки и почувствовал себя на минутку царем Мидасом: он до чего ни дотрагивался, все превращал в золото. Но я, как и он, не хотел умереть с голода, потому попросил у высших сил сделать печать всего лишь на одной золотой монетке. Знаешь, есть такая золотая монета английская – соверен? На ней отчеканены королевские профили. И мне тоже захотелось, чтобы на моем соверене был отчеканен профиль королевы и звали ее Василиса Прекрасная.

Свой клад мне посчастливилось найти в 1996 году. Я надеюсь, ты помнишь этот судьбоносный год? Да, семнадцатого апреля, в вагоне поезда № 26 Львов-Одесса плавно отъехала дверь купе, и орбиту одинокого астероида пересекла ослепляюще яркая комета. Солнечный свет освещал ее. Это была ты. Правда, холод льда я почувствовал несколько позже. После твоего отъезда в Америку. И еще, блеск этой кометы точно соответствовал цвету лицевой стороны моей золотой монеты. Еще во время учебы в «школе выживания» Одесского университета я осознал себя как двуликое создание. Обратная сторона была достаточно прорезана картинами приключений и знаками самоутверждения. А вот лицевая оставалась абсолютно гладкой, так как лик королевы мне еще не встречался. Потому золотая монета существовала, но назвать ее совереном было нельзя. И вот явился лик королевы! Да… Но я не успел его нанести на свой аверс, так как уникальный и единственный на свете золотой соверен был, как ты знаешь, украден предприимчивыми рабами Мамона. Они поклоняются этому своему древнему божеству богатства под религиозной вывеской самодельной заокеанской церкви. Рыщут по свету в поисках свежей красоты, невинной жертвы для доказательства бессмертия их культа. И тогда я подумал, что мне придется отлить другой соверен. Только он будет не из благородного металла, который брезгует связью с чем бы то ни было и награждает своим одиночеством тех из людей, к кому все-таки прилипает. Свой мир, свое королевство я решил создать с помощью общительных и общедоступных печатных букв на бумаге. Слово, не имея пробности золота, обладает и его блеском, и весом, и ценой. И еще, слово – признак начала, а золото – просто расплата в конце торга. Была, правда, одна загвоздка. Нужен был живой образец, модель для моего нового соверена. Я ничего лучше не придумал, чем снова выводить твой исчезнувший профиль в каждой букве. И, как видишь, все-таки сказочно обогатился.

Август замолк, а Liss плавно притормозила и выключила мотор. В окутанную дорожной пылью машину из жаркой степи резко ворвалась тишина. Их обоих она, вроде бы, изъяла на несколько минут из действительности. Когда пылевой занавес упал и стали снова видны четкие линии хребтов на горизонте, Liss посмотрела ласково Августу в глаза и вкрадчиво прошептала:

– Август, милый, ты, наверное, и не знаешь, насколько ты прав. Но если бы не это рабство, как бы мы тогда смогли оценить вот эту тишину и свободу. Я не знаю. Видимо, поэт знал это до нас: «…Ударил первым я тогда, так было надо!» Я первая ударила тебя больно. Прости. Но, видит бог, так было надо.

Август смотрел в лобовое стекло. Потом обернулся с улыбкой к возлюбленной и, положа на руль свою руку поверх ее, победно объявил:

– Васенька, нам нужно ехать только вперед. Так ведь?

Лицо Liss озарилось ответной улыбкой, она энергично завела двигатель, и они продолжили свой совместный путь по пыльной степной дороге. Через несколько минут Август прервал вполне комфортное молчание игривым предложением:

– Василиска, давай я включу радио? Нет, не FM, а свою волну. Ты помнишь, как тебе нравилось мое чтение рассказов старых сатириков? Ну вот, сдуем пыль, как говорится, со старых пластинок. Я сейчас расскажу одну эротическо-философскую историю. Нет, не скучную. Нет, говорю, не пошлую. Я когда-нибудь тебе в письмах скабрезнул хоть раз? Что это значит? Вот поживешь у нас чуть подольше и поймешь. Все-таки это же родина твоя… Мать твоя с Урала? Ну? Вот так. Ладно. Слушай. И самое главное – не перебивать и не убегать.