Майкл Фэррис Смит
Голоса темной долины

Посвящается Эллен

…лисицы имеют норы и птицы небесные – гнезда, а Сын Человеческий не имеет, где приклонить голову.

Евангелие от Матфея, глава 8, стих 20

Michael Farris Smith

BLACKWOOD

Copyright © Michael Farris Smith, 2020

Настоящее издание выходит с разрешения Trident Media Group, LLC и The Van Lear Agency

© А. В. Александров, перевод, 2025

© Издание на русском языке. ООО «Издательство АЗБУКА», 2025

Издательство Иностранка^®

1956

В тот вечер свет долгого августовского дня сочился сквозь окна кухни, падая на лицо и руки Колберна, грязные после игры в футбол в соседском дворе. Мать отерла ему пот кухонным полотенцем, взяла сына за подбородок и вгляделась в его лицо: «Скоро исполнится двенадцать. Даже не верится». Он спросил, где отец, и она ответила, что там, в мастерской, иди позови его, пора ужинать. Мальчик заметил на столе под высоким шкафчиком, где отец хранил виски, пустую бутылку, взял ее, отвинтил крышку и понюхал. Ему обожгло нос, а мать рассмеялась его гримасе и сказала, чтоб знал теперь, что это за дрянь. И думать не смей. Ни сейчас, ни потом. Перестав улыбаться, она выглянула в кухонное окно на задний двор. Ее взгляд скользнул к мастерской, где обычно скрывался отец, вернувшись домой с работы.

Иногда оттуда доносился визг пилы или стук молотка, но чаще стояла мертвая тишина. Мать отвела глаза, и у нее на лице появилось отсутствующее выражение.

Она опустила взгляд. Открыла кран, вымыла руки, закрыв глаза, прикоснулась влажными кончиками пальцев к векам и застыла. Капли воды стекали по ее запястьям и щекам, а она все стояла так, словно приказывая времени и пространству подождать. Немного подождать, пока она снова не будет готова.

Колберн знал, что в таком состоянии ее лучше не трогать, и, пятясь, вышел из кухни и направился через двор к мастерской. Не доходя до нее, он окликнул отца. Пора ужинать. Мама зовет. Иногда ему нравилось заходить в мастерскую. Когда там играло радио, а отец потел над какой-нибудь поделкой, чтобы убить время, и позволял ему вбить гвоздь или протереть кисть. В такие дни отец бывал необычно спокоен. Редкие проблески света на фоне вечной кромешной тьмы. Из-за этой тьмы Колберну не нравилось заходить в мастерскую, когда там стояла тишина. Потому что в такие дни отец сидел на складном стуле, ссутулившись и положив локти на колени, с бутылкой в свисающей вниз руке и налитыми кровью глазами, и каким-то чужим, незнакомым голосом спрашивал: «Чего тебе надо? А? Какого черта тебе надо?» И мальчик пятился задом в открытую дверь, и разворачивался, и со всех ног несся обратно в дом, и говорил матери, что отец пока не может прийти, и больше уже не видел его до следующего утра, когда тот выходил к завтраку.

В тот день из мастерской не доносилось ни звука, но, подходя, мысленно он еще бежал с футбольным мячом к заветной линии. Он уже протянул руку к скобе, но остановился. Дверь была плотно закрыта, несмотря на жару. Колберн заглянул в щелку, но внутри царил полумрак. Он оглянулся на кухонное окно, за которым из стороны в сторону ходила мать, накрывая на стол и наливая чай в полные льда стаканы, снова взялся за дверную скобу и распахнул дверь. Потянулся к выключателю за дверью, чтобы включить свет, и в этот момент услышал кряхтение и резкий выдох. В полосах солнечного света, проникавшего сквозь щели между досками, с потолочной балки свисал, извиваясь всем телом, отец, носки его выгнутых, как у балерины, ног колотили по сиденью табурета, горло сдавливала петля, лицо побагровело, из уголков рта стекала слюна. Мальчик выпучил глаза, шарахнулся и ударился головой о дверной косяк, а отец хрипел, задыхаясь, бил себя ладонью по горлу и лицу, пытаясь что-то сказать, но смог только махнуть рукой, подзывая к себе. Колберн шагнул вперед и, взяв два кирпича из небольшого штабеля в углу сарая, положил на табурет и попытался поставить на них отцовские ноги, но тот сбросил их пинком. Отец шлепнул Колберна по затылку и снова судорожно взмахнул рукой, отгоняя прочь.

Отец показывал куда-то в угол сарая, силясь что-то сказать, но лишь хрипел, истекал слюной и умирал. Его носки всё колотились о табурет, и в этот жуткий момент неопределенности Колберн поднял голову и заглянул в выкатившиеся глаза отца. Он не бросился наутек и не закричал, словно невидимые руки зажали ему рот и схватили за плечи. Потолочная балка скрипела под тяжестью отцовского тела, сражавшегося с земным тяготением и временем, в косых лучах света плясали пылинки. И тогда Колберн дернул головой и плечами, будто стряхивая с себя невидимые руки, шагнул вперед и выбил табурет у отца из-под ног.

Он отступил, последний раз встретился с отцом взглядом, а потом вышел из мастерской и закрыл за собой дверь. Немного постоял во дворе, глядя на мать, которая в кухонных рукавицах металась между плитой и столом, держа форму для запекания. Она поставила ее на середину стола и выглянула в окно. Заметив глядящего на нее Колберна, она слегка улыбнулась хорошо знакомой ему полуулыбкой, плохо скрывавшей вечную тоску, а когда в мастерской все затихло, он пересек двор и зашел в дом, чтобы позвать мать.

1975

Дряхлый кадиллак, стуча двигателем, пересек городскую черту Ред-Блаффа. Машина с трудом взобралась из равнин дельты на холмы Миссисипи, и непрестанные подъемы и спуски окончательно добили ее. В центре городка, состоявшего из нескольких улиц, двигатель наконец заглох, и длинная колымага замерла на краю парковки у почтового отделения. Над капотом заклубился дым, собравшись в грязное облачко, которое тут же унес утренний летний ветерок. Двигатель шипел. Пахло бензином. На переднем сиденье сидели мужчина и женщина, а сзади мальчик. Они смотрели в открытые окна с застывшим на изможденных лицах выражением покорности судьбе.

– Где мы? – спросила женщина.

– Здесь, – ответил мужчина.

Из почтового отделения показалась женщина в тускло-синей форме с пакетом под мышкой. Остановилась, сняла очки и окинула взглядом машину. Колеса без колпаков. Исцарапанные двери. Задний бампер, примотанный скрученной проволочной вешалкой.

Мужчина высунул голову из окна и звучно харкнул на асфальт. Женщина покачала головой, нахмурилась, пересекла парковку, забралась в угловатую почтовую машину и уехала.

– Я хочу есть, – сказала женщина в машине. – У нас там осталось что-нибудь?

Мальчик сзади передал ей кекс в целлофановой обертке – помятый, с прилипшей к обертке растаявшей глазурью, – однако женщина тут же сцапала его и разорвала целлофан.

– Дай кусить, – сказал мужчина. Но женщина широко открыла рот, запихала туда весь кекс целиком и принялась жевать; в уголках ее рта выступили шоколадные капли.

Мальчик вышел из машины. Мужчина и женщина вышли следом.

Они постояли перед машиной, которая уже перестала шипеть. Мужчина встал на колени и заглянул под двигатель. Оттуда текло – и спереди, и сзади. Он поднялся и молча зашагал по улице, и женщина и мальчик последовали за ним. Три нескладные фигуры. Женщина в висящей мешком одежде, мальчик, давно выросший из своей, и мужчина, теребящий на ходу клочковатую растительность на подбородке. Они брели по тротуару, словно призраки. Одинаковые узловатые конечности, впалые щеки и дряблая кожа. Три фигуры миновали церковь. Магазин кормов. Строительный магазин. Дальше стали попадаться заброшенные здания. На каждую витрину с табличкой «открыто» приходилось три пустых, словно городок застрял в чистилище где-то между прошлым и будущим.

Они вошли в аптеку, звякнув колокольчиком над дверью. Фармацевт в белом халате поднял голову, не вставая со своего насеста в глубине помещения. За прилавком на табурете сидела девочка-подросток с конским хвостом, шумно жуя резинку и разглядывая журнал. Почувствовав запах, она задержала дыхание, пока пришельцы не прошли мимо, а затем сморщила нос и помахала в воздухе журналом.

– Вы чего-то хотели? – спросил фармацевт. Его волосы были жидкими и седыми, а из кармана халата торчали очки и ручки. Ему никто не ответил, троица молча топталась между стеллажами, разглядывая батарейки и таблетки от кашля, стараясь задержаться подольше в прохладе. В аптеке стояла тишина, нарушаемая лишь ерзанием фармацевта и девушки и шепотом женщины: лечь бы сейчас прямо здесь и заснуть.

– Когда-то в аптеках продавали мороженое и бутерброды, – сказал мужчина. – У вас есть?

– У нас этого нет, – ответил фармацевт.

– Почему это?

– Потому что нет.

– Бутерброды есть в кафе, – сказала девушка. Она отложила журнал, вышла из-за прилавка к двери и приоткрыла ее, как будто они спросили, где выход.

– Вы, должно быть, проездом, – сказал фармацевт.

– Уже нет, – откликнулась женщина.

– Может, и обоснуемся здесь, – сказал мужчина. Его черные запавшие глаза на грязном лице пристально следили за фармацевтом, приближавшимся по проходу между стеллажами. Мужчина не глядя схватил с полки коробку салфеток, приподнял ее и спросил сколько.

– Кафе вон там, – сказал аптекарь и указал рукой в сторону двери. – Салфетками сыт не будешь.

Мужчина уронил коробку на пол. Схватил с полки еще одну и бросил ее туда же. Женщина тем временем засовывала под рубашку упаковку нижнего белья, а мальчик, стоя с другой стороны стеллажа, пихал в штаны шоколадные батончики.

– Не трогайте эти коробки, пусть лежат, – заявил мужчина. – Сходим в кафе, о котором вы тут долдоните, и я вернусь за ними. Я хорошо запомнил, как они упали. Смотрите, чтобы никто не перекупил.

– Убирайтесь отсюда, – сказал фармацевт. Он сдвинулся на шаг вправо, к телефону. – Я серьезно.

– Я тоже.

Мужчина развернулся и направился по проходу к открытой двери, где его уже ждали мальчик и женщина, и, когда они выходили из аптеки, мужчина ткнул пальцем в живот девочки-подростка, которая все еще держала дверь открытой. Пожалуй, скоро вернусь, еще раз взглянуть на тебя.

* * *

Женщина спала на заднем сиденье, прикрыв лицо рукой. Мужчина сидел на багажнике и курил сигарету, уставившись в сумерки и думая о ссоре с женщиной, случившейся два дня назад.

Они поселились в чьем-то пустующем доме на ферме. Седобородый мужик в комбинезоне вывел их с участка под дулом дробовика. Женщина несла маленького, а мужчина и мальчик постарше шли с поднятыми над головой руками. Они дошли до спрятанной в лесу машины, сели в нее и поехали по грунтовой дороге, а сзади грохнул прощальный выстрел, для острастки. Потом добрались до заправки и сидели там с открытыми окнами, и потоки дождя лились над дельтой, и он дал мальчику доллар и велел купить мясных консервов и колы. Когда мальчик ушел, мужчина сказал: мы не можем прокормить всех. Пора избавляться. Маленький спал у женщины на руках. Рот открыт, губы запеклись. Невозможно дальше тянуть это дерьмо. Для него это была арифметика. Простое уравнение: слишком мало денег и слишком много ртов, к тому же он никогда не верил, что в этом ребенке есть хоть капля его крови.

В ту ночь он смотрел в сумерки и оправдывал это все для себя, затягиваясь сигаретой под стрекот сверчков. Заводя этот разговор, он уже знал, что женщина в итоге сдастся. Уступит. Пора сбросить лишнюю ношу. И она уступила, даже легче, чем он ожидал.

Они оставили маленького в тот же день. Совершенно голого, в одном подгузнике. Рядом положили рюкзак, набитый скомканными рубашечками и пеленками. Набор зеленых солдатиков. Обрывок бумаги с нацарапанным на нем именем. Женщина постучала в дверь благотворительного магазина и бегом, не оглядываясь на ребенка, вернулась в машину. Закрыла ладонью глаза, когда они отъезжали. Еще до наступления темноты ее охватило раскаяние, и она проплакала всю ночь, сидя в машине на обочине проселочной дороги. Старший мальчик, понимая, что они сделали, и не в силах смотреть на них, перелез через ограду, ушел в луга и улегся в мокрой траве. Гроза прошла, оставив после себя бездонное черное небо и мириады звезд. В пустоте ночи мальчик по-прежнему слышал плач женщины. Она то тихо скулила, то впадала в ярость и колотила кулаками по машине, а мужчина сказал, что ему надоело это слушать, и ударил ее тыльной стороной ладони по щеке, и женщина отбивалась, но он прижал ее к окну и сказал спокойно: прекрати, а то убью.

Наконец мужчина утихомирил ее, пообещав то же самое, что обещал с самого начала. Там маленький будет в безопасности, а мы свалим отсюда и поедем в Теннесси. Говорю же, я знаю кое-кого в Теннесси. Там есть где остановиться, а дальше разберемся. Она знала, что он лжет, но все равно верила, терзаясь чувством вины, а на следующий день проснулась в кадиллаке, который уже ехал дальше.

Мужчина надеялся, что она уже не вернется к этому, и вот. Еще даже из Миссисипи не выехали. Но дело сделано. Одной заботой меньше, и как же ему хотелось поступить так и с самим собой. Бросить себя где-нибудь под дверью, чтобы кто-нибудь его нашел. Позаботился о нем. Накормил. Уложил спать. Но он был слишком озлобленным, уродливым, и единственное, чего он хотел, – отомстить всему миру. Наладить эту чертову машину и бросить их здесь, зачем вообще их с собой таскать. Надо было самому отвезти маленького в Армию спасения. И зачем вообще было брать ее с собой, пусть она и умоляла об этом. Хочу прикоснуться к нему напоследок. Да и за старшим не стоило возвращаться. Надо было ехать одному и не останавливаться и предоставить им самим разбираться, как жить дальше.

Женщина проснулась и выбралась с заднего сиденья. Села рядом и взяла сигарету из пачки, лежавшей на багажнике. По тротуару ехал мальчишка на велосипеде, сзади, вывалив язык, трусила собака. Мужчина щелчком отбросил окурок и спросил мальчишку, открыто ли в этом дерьмовом городишке хоть что-нибудь после наступления темноты, но тот молча крутил педали. Мальчик весь день бродил по городу и теперь с грохотом вкатил на парковку найденную где-то тележку из магазина, полную алюминиевых банок. Сверху лежала половинка хлеба и несколько книг в мягкой обложке. Мужчина спрыгнул с багажника, взял хлеб и кивнул на книги.

– Что, читать научился? – спросил он мальчика.

– Оставь его в покое, – вмешалась женщина.

Мужчина вытащил из пакета кусок хлеба и засунул в рот, а когда женщина потянулась к нему, отвел руку. Тогда она взяла пачку сигарет и сказала, что он может с ними попрощаться, и он передумал и отдал ей хлеб. Она взяла кусок себе, другой дала мальчику. Хлеб подозрительно попахивал, но они стояли и ели, и в это время на улице появилась полицейская машина со звездой на боку. Фары горели в пыльных голубых сумерках, как два ярких глаза.

* * *

Полицейская машина свернула на парковку и остановилась у заглохшего кадиллака. Двигатель замолк, фары погасли, и из машины вышел Майер. Он снял шляпу и, взяв ее за поля обеими руками, направился к ним. Брюки, заправленные в сапоги. Легкая хромота. Глубокие морщины вокруг глаз на обветренном лице.

– Смотрю, у вас тут небольшая заминка, – сказал шериф.

– Спасибо, что обратили внимание.

Майер подождал, пока мужчина скажет что-нибудь еще, но тот засунул себе в рот новый кусок хлеба, и все трое жевали, не обращая внимания ни на шерифа, ни на его машину и ни на что другое. Наконец Майер сказал, что, похоже, у вас какие-то проблемы. Стоите здесь уже порядочно времени. Могу устроить, чтобы вас отбуксировали в мастерскую. Мужчина дожевал хлеб и покачал головой.

– У нас все хорошо, – сказал он.

– Нет, не хорошо, – сказала женщина.

– Молчи.

– Сам молчи.

– Куда едем? – спросил Майер. Он обошел их и стал осматривать кадиллак. Заглянул в салон.

– Теннесси, – ответила женщина.

– Ага. Теннесси, – добавил мужчина.

– Куда именно?

Мужчина поскреб затылок.

Майер медленно описал круг вокруг автомобиля и остановился рядом с ними. Оглядел женщину, потом мальчика.

– Тебе сколько лет, сынок? – спросил он.

– Пятнадцать. Шестнадцать.

– Ты что, не знаешь?

– Все он знает, – заговорила женщина. Она подошла к мальчику и положила руку ему на плечо. – Просто придуривается, вот и все.

– Мы ничего не нарушаем, – быстро, словно его ткнули чем-то острым, проговорил мужчина.

– Я и не говорю, что нарушаете.

– Ну и все.

– Но ваша машина сломалась на государственном участке.

– Ей это и скажите.

– Господи, но я-то говорю это вам, – ответил Майер. Он положил шляпу на багажник и упер руки в бока. – Я приехал узнать, не нужна ли вам помощь, чтобы отправиться дальше, но раз вам, похоже, неинтересно, зайду с другой стороны. Это вы сегодня зашли в аптеку Джимми Гая и трогали его внучку?

– Не знаю.

– Что не знаете?

– Не знаю никакого Джимми Гая.

Шериф фыркнул и рассмеялся.

– Прекрати, – женщина ткнула мужчину в плечо.

– Не собираюсь ничего прекращать. Мы ничего не нарушаем.

Шериф подошел к нему поближе. Он был на голову выше. Лет на двадцать старше, но образчик здоровья по сравнению с тощим изможденным мужчиной.

– Ладно. Не буду больше задавать вопросов. Просто скажу. Вы зашли в ту аптеку. Вы коснулись рукой той девушки и угрожали ей.

– Это ложь.

– Вы сказали, что вернетесь за ней.

– Это гнусная ложь.