Пролог: Завеса Плацебо

Отчет Стива Браймса, Специального Корреспондента Комиссии по Послевоенному Восстановлению ООН. Дата: 15.08.2035.

Тема: Полное Досье на Инцидент в Экспериментальном Поселении "Новая Гавань", Бывшая Территория Орегона, США. 15.06.2035. Включая Предшествующие События и Анализ.)

Часть 1: Идиллия на Краю Пропасти

Ветер. Он был первым, кого я ощутил, ступив на выложенную треснувшим, но тщательно подметенным асфальтом главную улицу Новой Гавани три года назад. И он оставался постоянным саундтреком этого странного, хрупкого рая на границе между жизнью и не-жизнью. Он гудел в растяжках ветряков, скрипел вывеской над общественной пекарней «Золотая Буханка», шелестел листьями в импровизированных скверах, разбитых в бетонных чашах давно сгнивших фонтанов. Он приносил запахи: дымок березовых поленьев из печей в прохладные вечера, сладковато-терпкий аромат яблок из сада на холме, пыльную сухость заброшенных полей за периметром… и их запах. Тот самый. Неизменный, въевшийся в подкорку сознания человечества за годы Великой Паники. Запах гниющей плоти, смешанный с чем-то химически-медицинским, сладковато-приторным, вызывающим тошноту. Запах Соланума. Запах Зомби.

Но здесь, в Новой Гавани, он был… фоном. Как запах навоза возле процветающей фермы. Неприятный, но не угрожающий . Не предвестник конца. Скорее, напоминание о хрупкости нашего достижения. О Плацебо-Щите.

Мы жили среди них. Среди них .

За периметром из сварных стальных листов, местами ржавых, местами покрытых граффити детей, которые уже не знали страха перед тем, что скрывалось снаружи, кипела (если это слово применимо к столь вялому процессу) другая жизнь. «Тихие». «Классики». «Фоновые». Те самые медлительные, неуклюжие, мычащие тени, которые десять лет назад чуть не стерли человечество с лица Земли. Они бродили в сосновом лесу, окружавшем поселение с трех сторон, как тенистый, вечно движущийся частокол. Они шаркали по разбитому шоссе 101, ведущему к руинам прибрежного городка, чье название уже стерлось из памяти. Они сталкивались с деревьями, застревали в зарослях ежевики, иногда собирались в небольшие, аморфные группки у самого забора, привлеченные, возможно, далеким смехом детей или просто случайным порывом ветра, несущим знакомый, но игнорируемый ими запах человеческого пота.

Но они нас не видели . Вернее, видя – не распознавали как цель. Не атаковали. Не пытались прорваться. Не издавали тех леденящих душу стенаний голода, которые эхом разносились по пустым городам в разгар Паники. Для них мы были… камнями. Деревьями. Частью ландшафта, не стоящей усилий. Это и был «Плацебо-Щит» – не барьер, не оружие, а совершенная мимикрия. Генетическая терапия, массово внедренная в первые годы после условного окончания Великой Войны Z, не убивала вирус и не предотвращала заражение на сто процентов. Она меняла нас . Тончайшим, изощреннейшим образом. Она перестраивала наш биохимический «запах»: состав пота, кожного сала, летучих органических соединений, выделяемых кожей. Она слегка сдвигала нашу базовую температуру тела в некомфортный для вирусных сенсоров диапазон. Она, как говорили ученые, делала нас «невкусными». Неинтересными. Как кусок пластика для льва. Иллюзия безопасности, ставшая основой реальности.

Новая Гавань была гордостью Комиссии. Образцово-показательное поселение на триста семьдесят две души. Бывшая автозаправка, превращенная в мастерскую по ремонту солнечных панелей и ветряков. Бывший супермаркет, ставший школой, общественным центром и лазаретом. Бывшие коттеджи, чьи крыши теперь утопали в зелени гидропонных грядок. Мы выращивали картофель, помидоры, зелень под искусственным светом в подвалах. Разводили кроликов в переоборудованных гаражах. Ловили рыбу в чистой теперь, благодаря отсутствию промышленности, реке неподалеку. У нас были еженедельные собрания в «Ратуше» (бывшем универмаге), где мэр, бывший инженер-агроном Энди Картер, обсуждал с жителями планы на расширение теплиц или ремонт водопровода. По субботам на площади перед Ратушей работал рынок: меняли вязаные носки на кроличье мясо, ремонтировали инструменты, дети продавали поделки из найденной пластмассы и проволоки. Была даже футбольная команда, гонявшая мяч на заасфальтированной площадке за школой, под равнодушными взглядами «тихих» за забором.

Идиллия после апокалипсиса. Мы чувствовали себя не просто выжившими. Мы чувствовали себя победителями . Изобретателями . Хозяевами положения . Мы обманули Природу. Мы нашли ее «дыру», о которой говорил Фасбах. Мы сложили крошки в путь к спасению. Цитата Эндрю Фасбаха, того самого вирусолога из ООН, чьи слова записали в самые мрачные дни, висела в рамке в каждом общественном здании, как мантра, как подтверждение нашей гениальности:

«Мать Природа – это серийный убийца. Нет никого лучше. Более изобретательного. Но, как и все серийные убийцы, она не может унять свое желание попасться. Чего хорошего во всех этих выдающихся преступлениях, если их никто не оценит? Так что она оставляет крошки. Теперь сложная часть. Вы проводите десять лет в школе чтобы сложить из этих крошек путь. Иногда вещи, о которых думаешь как о самых страшных сторонах вируса, превращаются в дыру в его защите. И она любит маскировать свою слабость под силу. Она стерва…»

Мы были уверены, что оценили ее «преступление» сполна и нашли путь. Щит работал! Наш камуфляж был безупречен. «Тихие» были частью пейзажа, не опаснее диких кабанов (которых, кстати, тоже игнорировали – еще одно подтверждение успеха терапии). Наш мир, ограниченный забором и психологически, и физически, казался прочным. Уютным. Предсказуемым. Мы забыли, что серийный убийца редко останавливается. Он просто становится осторожнее. И изобретательнее.

Часть 2: Вестница Бури

Ее появление было как удар молнии в ясный день. Неожиданным, ослепительным и предвещающим гром.

Это случилось в один из тех редких, абсолютно безветренных дней, когда солнце щедро лилось на крыши Новой Гавани, а воздух был прозрачен и звонок, как хрусталь. Я сидел на скамейке у Ратуши, дописывая очередной оптимистичный отчет для Комиссии о урожае ранней клубники в теплицах, когда услышал нарастающий грохот. Не ритмичный гул дизеля военного грузовика, а неровный, захлебывающийся рев, перемежающийся кашлем и хлопками. Из-за поворота старого шоссе, ведущего к КПП, выползло… нечто.

Это был школьный автобус. Или то, что от него осталоcь. Весь корпус был перекрашен в ядовито-неоновый зеленый цвет, который резал глаза даже под ярким солнцем. Крыша была утыкана спутниковыми тарелками, ветряками странной конструкции и чем-то, напоминавшим огромные грибы-поганки из проволоки и фольги. По бокам болтались коробки, тюки, канистры, прикрученные веревками и скотчем так, что автобус напоминал ежа, собравшего на себя все барахло пост-апокалипсиса. Из трубы валил густой, маслянисто-черный дым. За рулем, судя по силуэту, сидел человек в огромных очках-гогглах.

Охрана на КПП замерла в недоумении. Такого они не видели даже в самые безумные дни Паники. Автобус подкатил к шлагбауму и заглох с последним отчаянным хлопком. Дверь со скрежетом открылась. И на асфальт спрыгнула она.

Доктор Элис Шоу.

Если бы не ее репутация, предшествовавшая ей как шлейф дыма от ее автобуса, я бы принял ее за беглянку из цирка или особенно эксцентричную художницу. Невысокая, поджарая, одетая в комбинезон защитного хаки, но до неузнаваемости переделанный: выкрашенные акрилом рукава в психоделические спирали, нашитые повсюду заплатки с нелепыми надписями («Вирусы – Мои Друзья!», «Не Кормите Зомби!», «Эволюция Не Спит!»), на ногах – тяжелые, потертые армейские ботинки. Ее короткие волосы были выкрашены в цвет электрик-блюз, и пара небрежных прядок постоянно падала на лицо. Она энергично жувала что-то, ее карие глаза, невероятно живые и острые, моментально окинули площадь перед Ратушей, цепляясь за детали: трещину в фундаменте, специфический оттенок ржавчины на водосточной трубе, направление легкой дымки над крышами.

– Браймс? Стив Браймс? – ее голос был громким, чуть хрипловатым, полным неиссякаемой энергии. Она протянула руку, не дожидаясь ответа. В ладони лежала… конфета в ярко-оранжевой обертке. – Держите. Манго-чили. Взрывает вкусовые рецепторы. Я – Элис. Шоу. Вы будете моим гидом по этому заповеднику стабильности? – Она улыбнулась, и в этой улыбке была такая заразительная, бесшабашная уверенность, что я автоматически взял конфету, ощущая ее липкую теплоту.

– Доктор Шоу… – я попытался собраться, глядя на ее автобус, от которого теперь шел легкий пар. – Мы не получали уведомления от Комиссии. Ваш визит…

– Комиссия! – она фыркнула, махнув рукой так энергично, что чуть не сбила очки. – Гнездо бюрократических термитов с рефлексами ленивца. Я здесь по высшему мандату. По приказу Ее Величества . – Она повернулась и указала большим пальцем через плечо в сторону леса, где среди сосен мелькали серые фигуры. – Она затеяла новый трюк, Стив. Грандиозный. И я должна быть там, где премьера. «Новая Гавань» – идеальная сцена. Край Империи Щита. Фронтир. Где ткань реальности… перфорирована. – Она сделала жест пальцами, как будто рвет невидимую пленку.

Ее слова звучали как бред, но в интонации не было и тени игры. Была лихорадочная, почти религиозная убежденность. Она схватила меня за рукав и потащила к своему чудо-автобусу.

Внутри царил храм организованного хаоса. Пол был застелен схемами и картами. Стены завешаны мониторами, показывающими калейдоскоп данных: сложные трехмерные модели вирусов, карты мира с мигающими красными и зелеными точками (я узнал конфигурацию наших поселений и основных зон заражения), графики с пиками и провалами, напоминавшие сейсмограммы землетрясений. Везде стояли приборы: спектрометры, микроскопы, центрифуги, переделанные из стиральных машин, и вещи, назначение которых я не мог даже предположить – например, большой аквариум с мутной водой, в которой плавали какие-то черви, подключенный проводами к компьютеру. Воздух был густ от запахов: паяльника, озона, химикатов, жареного бекона (на маленькой электроплитке шипела сковорода) и… влажной земли. Рядом с высокотехнологичными экранами висели детские рисунки уродливых монстров, схемы, напоминавшие паутину, сделанные от руки и испещренные пометками типа «Здесь крошка!» или «Сила = Слабость?», и даже чучело вороны, сидевшей на ветке искусственного дерева. Над рабочим столом, заваленным платами и проводами, висел портрет Эндрю Фасбаха с подписью: «Он знал. Мы должны знать больше».

– Смотрите, – Шоу ткнула пальцем в центральный монитор, где бежали столбцы цифр и светилась трехмерная модель молекулы. – Вот он, ваш коллективный «аромат невидимости». Биохимический профиль Новой Гавани. Он… безупречен, Стив. Идеально откалиброван. Стерилен. Как лабораторный образец. – Она повернулась ко мне, ее глаза сузились. – А Природа ненавидит стерильность. Она – воплощенный хаос. Мастер импровизации. Ваши «тихие» соседи… – она переключила изображение на экран с камеры наружного наблюдения, направленной в лес. На нем медленно двигались фигуры. – Они ведут себя… аномально предсказуемо. Сонно. Как будто… маркируют время. Или репетируют. – Она схватила со стола странный прибор, похожий на гибрид гранатомета, видеокамеры и звукового излучателя, скрепленный изолентой и хомутами. – Я чувствую напряжение в воздухе. Как перед грозой. Только гроза эта… биологическая.

– Доктор Шоу, – я попытался вставить логику в этот поток сознания, – они всегда такие. Вялые. Безразличные. Щит работает. Данные Комиссии…

– Работал, Стив! – она резко повернулась, и ее голос стал резким, как удар хлыста. В ее глазах вспыхнул тот самый огонь безумного гения, о котором ходили легенды в коридорах власти. – Он работал против вчерашнего алгоритма вируса! Но алгоритмы эволюционируют! Фасбах был прав до мозга костей – она оставляет крошки ! И я их вижу! Вижу в мелочах, которые ваша Комиссия с ее тоннами отчетов пропускает! В том, как пыль ложится на листья у забора! В том, как тень от тучи скользит по земле! В том, как вчера один из «тихих» у северо-западного угла повернул голову не на 28 градусов, как обычно, а на 29.3! И задержал взгляд на камере наблюдения на 0.7 секунды дольше! Это аномалия ! Это крошка ! Она готовит нам сюрприз! Большой, жирный, зубастый сюрприз!

Меня охватило странное чувство. Восхищение ее фанатичной преданности идее, ее способности видеть невидимое. И одновременно – леденящий, животный страх. Она казалась не ученым, а шаманом, читающим зловещие предзнаменования в полете птиц и треске ветра. Она вытащила меня из автобуса и, ловко взобравшись по складной лестнице на крышу, установила свой прибор. Он начал тихо гудеть, камера плавно поворачивалась, сканируя лес, спектрометр жадно «нюхал» воздух.

– Слушайте, – прошептала она вдруг, замолчав и подняв руку. Она закрыла глаза, как медиум, входящий в транс. – Ветер… он сменился. Чувствуете? Не просто направление. Это… текстура изменилась. Он несет… информацию. Предупреждение.

Я прислушался. Ветер действительно усилился, завывая теперь не в расщелинах, а полным голосом. Он не просто дул – он свистел , срывая с крыш пыль и мелкий мусор. Небо на западе, которое еще десять минут назад было безмятежно-голубым, потемнело. Не от облаков. От… мглы? Но это была не пыльная буря. Это было похоже на быстро надвигающуюся стену серой, живой пелены. И в этой мгле что-то шевелилось. Что-то очень быстрое.

И тогда раздался первый крик. Не предсмертный вопль, а крик чистейшего, неконтролируемого ужаса. Человеческий. С КПП у западного забора. И следом за ним – пронзительный, механический вой сирены системы оповещения Новой Гавани.

Система никогда не звучала по-настоящему. Ее визгливый, металлический вопль, разорвавший тишину дня, был как лезвие бритвы по незащищенным нервам. Люди замерли на улицах. Женщина уронила корзину с бельем. Мужчина застыл с молотком в руке, наполовину прибивая табличку к сараю. Дети на футбольной площадке остановились, мяч покатился в сторону забора. Это был не страх перед знакомой угрозой. Это был страх перед нарушением правил . Сирена означала конец предсказуемости. Конец иллюзии.

Часть 3: Падение Иллюзии

Я бросился к западному сектору, инстинктивно хватая висевший на поясе мультитул – жалкое подобие оружия. Шоу, удивительно проворная, мчалась рядом, ее «гранатомет»-прибор уже был на плече, палец на спуске. Ее лицо было сосредоточенным, глаза бегали по маленькому экрану на приборе, считывая данные.

– Не щит… – бормотала она сквозь зубы, жуя очередную конфету, которую достала из кармана. – Не щит… анти -щит… Она перевернула стол! Стерва! Перевернула все с ног на голову! Сигнал инверсирован! Мы не фон… мы цель!

У западного забора царил хаос, предвещавший конец света. Двое ополченцев из местных, Бен Миллер и Ли Чен, стояли на высокой вышке над воротами КПП. Их лица были мертвенно-бледными, глаза огромными от ужаса. Бинокли дрожали в их руках. Винтовки болтались на ремнях, забытые. Рядом с ними метался сержант регулярной армии, Маркус Бриггс, присланный Комиссией для «поддержания боевого духа». Его лицо было багровым от крика:

– Миллер! Чен! Доклад! Что там?! Сколько?!

– Сержант… – Миллер обернулся, его губы белые, голос сорванный до шепота. – Они… они бегут ! Весь лес!

– Кто бежит?! Группа? Отряд?!

– ВСЕ! – выкрикнул Чен, опуская бинокль, как раскаленный. Его рука тряслась так, что он едва не выронил его. – Весь лес… он движется ! К нам! И они… Боже правый, они не идут! Они несутся ! Как… как борзые! Или гепарды! Быстрее человека! Намного быстрее!

Доктор Шоу, не теряя ни секунды, вскарабкалась по лестнице на вышку, оттолкнув оцепеневшего Миллера. Она прильнула к окуляру дальномера, встроенного в ее прибор, потом резко подняла его и нажала кнопку. Прибор издал серию высоких, вибрирующих звуков, похожих на ультразвуковой визг насекомого. Шоу смотрела на экран, ее лицо озарилось странной смесью торжества и леденящего ужаса.

– Да… – прошептала она, и ее голос звучал как натянутая струна. – Штамм «Кивач». Он здесь. Они видят нас. Видят именно нас, носителей Щита. Мы для них… не фон. Мы – аномалия. Сбой в матрице роя. Цель номер один. Фасбах… старик, ты знал… « маскирует свою слабость под силу »… Смотри, какая сила она нам явила!

То, что вырвалось из леса на опушку перед забором, не было похоже ни на что виденное мной за все долгие, кровавые годы Великой Войны Z. Это не была толпа. Это был прилив. Ревущий, стремительный, неудержимый прилив плоти, ярости и целенаправленного уничтожения.

«Кивачи».

Они не были похожи на «тихих». Они были выше, поджарее. Мускулатура, видимая под темной, словно обугленной кожей с багровыми, пульсирующими прожилками, рельефно выделялась при каждом движении. Их походка – не шарканье, а резкие, пружинистые шаги, переходящие в стремительные рывки, полные хищной грации и чудовищной силы. Они напоминали не людей, а ожившие статуи ягуаров или леопардов, слепленные из жил и сухожилий. И глаза… Господи, глаза! Они не были мутными и пустыми. Они горели ярко-желтым, почти неоновым светом. Светом не просто голода, а ненависти . Осознанной, направленной, сфокусированной именно на нас, за забором. На аномалии .

Они не бежали по прямой, как обезумевшие животные. Они двигались тактически. Группами по пять-семь особей. Используя малейшее укрытие – поваленные стволы, валуны, впадины – как прикрытие для стремительного броска. Они не просто бежали – они маневрировали . Одна группа из пяти особей рванула прямо к воротам КПП – самой укрепленной точке. Другая, побольше, рассыпалась веером, нацеливаясь на менее укрепленный участок забора слева, где стальные листы местами прогнулись от времени. Третьи… они полезли на забор. Не карабкались неуклюже, как люди, а взбирались с ловкостью и силой обезьян-ревунов. Их пальцы, казалось, впивались в металл, оставляя царапины; некоторые использовали ноги с неестественно вывернутыми суставами, цепляясь за малейшие неровности. Они двигались вверх с пугающей скоростью, их желтые глаза неотрывно смотрели на нас, на вышку.

– Огонь! Огонь по площадям! Не дать подойти к забору! – заревел сержант Бриггс, наконец выхватывая свой штурмовой карабин и открывая огонь длинными очередями в сторону набегающей серой стены.

Грохот выстрелов слился в оглушительную какофонию. Миллер и Чен, преодолев паралич ужаса, открыли беспорядочную стрельбу из своих винтовок. Пули хлестали по приближающимся фигурам. Попадали! Я видел, как срывались клочья темной, почти черной плоти, как отлетали куски кости, как один «Кивач», получив очередь в грудь, споткнулся и рухнул. Но… большинство лишь вздрагивало от ударов и рвало вперед с удвоенной яростью. Тот, в кого попали в ногу, лишь заковылял, но не остановился. Другой, с оторванной кистью левой руки, продолжал карабкаться по забору одной рукой и зубами, вгрызаясь в металл с нечеловеческой силой.