Роман

Я долго петлял по зигзагам судьбы в поисках прямой дороги к удаче. Но, как оказалось, все дело в ударении. В этой крохотной черточке сверху над последней гласной в моем имени…

Раньше меня звали Витек. Как дворнягу. А сейчас я Виктор. На французский манер. И звучит солидно – как сенбернар.

К ударению, разумеется, нужна родословная. Пришлось покопаться в своем генеалогическом древе и отыскать в нем французские корни. Так я стал Виктором Де Бурже. Последним отпрыском старинного французского графского рода.

– Видите, вот эти окна на втором этаже? Здесь была спальня моей пра-пра, – публика замирала, когда я показывал фотографии своего родового замка с роскошным парадным подъездом и прилегающим к нему английским парком. – Между прочим, к ней нередко заглядывал сам Наполеон! В паутине моих генов вполне вероятно застряла парочка его хромосом, – посвящал я их в интимный мир своих предков, рассказывая про забавные интрижки пра-пра с Бонапартом.

Некоторые тут же находили во мне отдаленное сходство с Наполеоном. Я не возражал.

Правда, там, где я родился, французами и не пахло. Но кто знает? Возможно, какой-нибудь шальной, с перепугу, и обронил каплю своего семени. Во всяком случае, говорил я, как стопроцентный француз. С изысканной гнусавостью и слегка картавя. Я благодарил судьбу, что в моем родовом гнезде не было логопеда. А то он, наверняка, лишил бы меня французского шарма. Вот, когда я оценил свой хронический гайморит. Он перестал быть болезнью. Он стал «визитной карточкой» французского рода Де Бурже.

– Ума не приложу, что мне делать с этим замком?! – этой фразой я всегда завершал свою «летопись».

Боже мой! Что тут начиналось! Меня мгновенно окружали необычайным вниманием и заботой. Тискали в объятиях и слюнявили поцелуями, нашептывая время и место для «деловой» встречи. Меня хотели и не скрывали этого. Меня обожали, как будто я только что выиграл сражение под Ватерлоо…

Я был Казановой и Бонапартом. Два в одном. Как шампунь от перхоти.

Дальше, как правило, на меня буквально обрушивался шквал советов и предложений, как сегодня наилучшим образом можно распорядиться уникальной недвижимостью и на самых выгодных условиях продать мой замок. Назывались корпорации, холдинги, банки, частные лица. Цены зашкаливали. От миллионов, которые пролетали мимо, у меня кружилась голова, и холодели руки. Правда, этот материальный ущерб тут же, отчасти, компенсировался морально.

– Замок бесценен, господа! – прерывал я разгоряченных покупателей. Потом виновато опускал глаза и, выдержав паузу, небрежно бросал:

– Дело в том, господа, что я не нуждаюсь в деньгах.

Это был удар ниже пояса. Многие его не выдерживали и старились прямо на глазах.

Я обожал эти сцены. Как истинный гурман, я смаковал чужую зависть. И испытывал ни с чем несравнимое наслаждение, наблюдая, как она пожирает их. В этот момент у меня удваивался адреналин…

Я вспоминал Жозефину. У меня был хороший учитель. Дьявол в юбке! Моцарт интриг! Редчайшая стерва и тонкий знаток человеческих слабостей. Вот кто умел виртуозно играть на низменных чувствах. Как Паганини на скрипке!

1

Фотографии замка Де Бурже подарил мне Леха. Давний приятель, еще с детства. Он так же, как и я, мыкался в поисках удачи и приличной родословной. Нас тогда объединяла общая цель. Правда, шли мы к ней разными путями.

Годом раньше Леха приехал в Москву и сразу же, выдержав конкурс, стал моделью одного из салонов на Кузнецком. Он был просто рожден для этой профессии. Его манера двигаться от природы была легкой и грациозной. Едва касаясь, он плыл по подиуму, волнуя и завораживая публику изящными вихляниями своего зада.

Как-то раз, во Франции, Леха представлял новую коллекцию одного из наших кутюрье. И вот там, в молодого красивого манекенщика влюбился крупный владелец модных французских салонов и знаменитых парижских варьете. Дряхлеющий миллионер предложил ему свое покровительство и отеческую заботу. Правда, при этом Лехе пришлось поменять не только имя, но и пол. Вот тогда и зажглась на небе Франции его голубая звезда. С тех пор Алексис, так звали теперь Леху, жил в замке Де Бурже с пожухлым любителем нетрадиционных сексуальных отношений. Лехе повезло…

Мне же не везло с детства. Мое «родовое гнездо» было обнесено тремя рядами колючей проволоки. Я родился в маленьком убогом городке с закопченным небом и перекошенными бараками, наспех построенными зеками. Этот городишко не отыщешь ни на одной карте бывшего Советского Союза. Его специально стерли, что бы он не мозолил глаза иностранным шпионам своими урановыми рудниками.

Мой отец не дожил двух месяцев до моего рождения, и я стал сыном улицы. Самые первые слова, которые я услышал – прокуренный до хрипоты мат. Самое яркое впечатление – пьяные драки. Других воспоминаний не сохранилось.

Я мечтал вырваться из своего «родового гнезда» на мировой простор. Но для этого нужны были деньги. У моей матери никогда не было денег. Работая медсестрой, она едва сводила концы с концами. Хотя мечтать я мог и бесплатно. А вот превратить свою сказочную мечту в реальность без денег было невозможно. У меня стала развиваться острая до боли любовь к деньгам.

Какой-то римский император сказал, что деньги не пахнут. Он врал. Я знаю, как пахнут деньги. И мог бы написать об этом целый роман. Но люди предпочитают иметь деньги, а не читать про них романы. Поэтому я не стал писателем.

Деньги пахнут. У них миллион разных запахов и запашков…

В детстве они пахли красивыми игрушками, велосипедом, которого у меня никогда не было. Вдыхая их аромат, я часами простаивал у прилавка. Деньги пахли мороженым, когда, зажав в кулачке выплаканную копеечку, я мчался купить сладкую трубочку.

Деньги пахли самым красивым городом мира, как учили нас в школе. Я полюбил этот город до бреда. Я ждал встречи с ним, как Ассоль алых парусов. Из газет и журналов я вырезал фотографии самого красивого города мира и бродил по его улицам в черном смокинге, широкополой шляпе и с тростью. Как иностранец. Так я себе представлял тогда иностранцев. В нашем городке их никогда не было. Смокинг, шляпа и трость тоже пахли деньгами. У них был особый романтический запах.

Позже деньги стали пахнуть интригами и предательством друзей, дорогими духами и ложью, обнаженными спинами женщин, рулеткой и смертью…

Чтобы я не воротил нос от денег, отец не оставил мне в наследство римскую империю. Он оставил мне вонючую комнату в сыром бараке и клеймо плебея. И еще… Мама говорила, что я очень похож на отца.

– Ой, какой хорошенький! – это я слышал с детства. – Прямо ангелочек!

– Ты так похож на артиста Коренева! – кокетливо заигрывали со мной одноклассницы.

– Ты мне напоминаешь князя Мышкина! – поглаживая мое колено, томно шептали женщины постарше.

В нашем городке их было много. Одиноких и голодных…

Конец этим спорам положила учительница по литературе, потомственная каторжанка.

– Вылитый Овод! – Воскликнула она, сложив на груди свои маленькие ручки. – Ну, вылитый Овод!

Я пошел в библиотеку, разыскал потрепанную книгу и прочитал ее. Овод мне не понравился. Он жаждал страданий, холодных камер и жутких пыток. А я хотел быть любимым, жить в тепле и иметь много денег.

С внешностью Овода мне, конечно, прочили счастливую судьбу артиста. И я уже представлял себя на театральных подмостках самого лучшего города мира.

Бедная моя мама! Она была единственной, кто не верил, что я стану артистом. Но где-то в глубине души она все-таки надеялась, что, может быть, я устроюсь в каком-нибудь большом городе и заберу ее отсюда. И тогда она будет греться возле моего счастья. Как у камина.

Я же готовился стать артистом и учил «Мцыри». Он, как и я, тоже мечтал о свободе. На этом, правда, наше сходство заканчивалось.

Лучший город мира ошарашил меня шумом, суетой и безмерным количеством желающих откусить от этой сладкой жизни кусочек пожирней…

В театральный я провалился. Оказалось, что у меня нет таланта.

– Молодой человек, «Мцыри» в вашем исполнении звучит просто чудовищно! – вздохнул профессор.

Он мне напоминал засушенный лавровый лист. Театральный мэтр, наверное, мстил мне за то, что природа пожалела на него своих красок.

От ужаса я вдруг заорал: «Из-за острова на стрежень…».

– Достаточно, молодой человек, достаточно! – лавровый лист вскочил с места и замахал ручонками. – Простите великодушно, но в вокале вы тоже не Шаляпин. И потом, сказать откровенно, вам очень надо поработать над своей дикцией. Вы же половину букв не выговариваете! – и на его лице отразилась вся мировая скорбь.

– Может, меня кто-нибудь другой послушает?! – этой фразой я уничтожил свою карьеру артиста навсегда.

– А вот это, пожалуйста! – обрадовался мэтр и театрально вскинул сухонькую ручку в сторону двери. – Вот это – сколько вам будет угодно!

Я гордо повернулся и ушел. Как Мцыри.

«Старый козел! – Меня душили слезы. – Речь ему моя не понравилась!». А если честно? Плевать мне было на театральный. Просто, я не знал пока, куда можно еще пристроиться с внешностью Овода. На аттестат рассчитывать не приходилось. Так как он лишь подтверждал, что я к тому же еще и не Эйнштейн.

Больше всего на свете мне не хотелось возвращаться домой. Я прекрасно представлял свою перспективу. К тридцати – сопьюсь. К тридцати пяти – загнусь. Статистика. Статистика нашей зоны…

Я же мечтал совсем о другом. С открытым ртом провинциала я останавливался у входа дорогих ресторанов и завидовал крутым ребятам, которые сидели там, за стеклом, с полуобнаженными девицами. Это стекло казалось мне непреодолимым барьером в фантастическую жизнь.

В нашем городке была одна привокзальная забегаловка. Одуревшие от безысходности мужики мешали там водку с пивом, надрывно матерились, били друг другу морды и мочились тут же, за углом.

Однажды у «Метрополя» я увидел Аллу Пугачеву. Она вышла из своей огромной, как белый пароход, машины и на мгновение задержалась у зеркальных дверей ресторана. Я бросился к ней, хотел попросить автограф. Но двухметровый охранник «слегка» оттеснил меня, и я упал. Звезда лениво посмотрела в мою сторону и скрылась за порогом недоступного мне мира.

Ошеломленный неожиданной встречей, я еще долго стоял у ресторана и не понимал, за что меня пнули, как дворнягу!?

Потом мне объяснили, что нельзя делать резких движений в сторону хозяев этого мира. Вот когда я разозлился по-настоящему. «Почему я должен прожить свою жизнь в подворотне?!»…

Я ощетинился! Я уцепился за город своей мечты мертвой хваткой. Как бультерьер. Я хотел доказать всем, что у меня есть талант! И пошел к своей цели честной трудовой дорогой. Как учили в школе. Другой дороги я пока не знал.

Кем я только не был! Дворником, грузчиком на рынке, сторожем на автостоянке, мусоросборщиком, сборщиком мебели, «челноком»…