Ночь не приходит сразу.

Она сначала пробует шагом мха, вздохом ветра, искрой фонарика в окне. Потом в доме становится чуть тише, и где-то под кроватью зевает первая сказка.

Если прижаться ушком к подушке и слушать очень внимательно – можно услышать, как маленькие сны стучат лапками по стеклу, просясь внутрь.

I. ЛЕСНЫЕ СНЫ И МХОВЫЕ ШЁПОТЫ

Когда ночь подкрадывается мягко…

1. Топот моховых лапок Сильвении

В лесу, где каждая веточка знала своё место, а мох рос так густо, что можно было спрятать в нём даже каплю дождя, жила Сильвения – дух мха.

Она была лёгкая, как дыхание утреннего тумана, и тёплая, как солнце, прошедшее сквозь зелёный лист. Её волосы были цвета мокрого янтаря, в них путались семена папоротника и пыльца ландышей. А глаза – как две крошечные капли росы, в которых отражался весь лес.

Днём Сильвения спала под мягким куполом лишайника, а ночью – просыпалась, слушала, как поёт трава, и перекликалась с совами. Она была хозяйкой мха – следила, чтобы он не пересох, не загрустил и не забыл шептать сказки камням. Одним вечером, когда луна поднялась над верхушками елей, и весь лес будто укутался в серебряное одеяло, Сильвения почувствовала: в воздухе витает что-то особенное. Как будто сама ночь собирается рассказать что-то доброе.

– Сегодня, – прошептала она, расправляя свои тонкие, прозрачные, как крыло стрекозы, руки, – сегодня мы устроим бал. Бал мха и света.

И вот из-под старого пня выбрался Плюшель – крошечный мышонок с мягкой шерсткой, которая отливала зеленью, будто он родился прямо из мха. На его голове красовалась крошечная шапочка из желудя, а хвост был пушистый, как кисточка для звёздной пыли.

– Бал? – пискнул Плюшель, с любопытством поднимая мордочку. – А кто будет танцевать?

– Все, кто умеет слушать шёпот мха, – улыбнулась Сильвения. – Даже капельки росы, даже тени ветвей. Сегодня лес не спит.

И началось волшебство.

Сначала мох задрожал – будто услышал музыку, которую слышит только ночь. Потом между стволов ели засветились маленькие фонарики – светлячки спешили осветить лесную поляну. На каждой кочке зажглась мягкая искра, и всё пространство стало похоже на огромный изумруд, усыпанный крошечными звёздами.

Плюшель запрыгал, приглаживая шерстку.

Он был главным танцором на всех ночных балах, хотя порой смущался, если на него смотрели слишком много глаз. Но Сильвения всегда подбадривала его:

– У тебя лапки моховые, Плюшель, они созданы для мягких шагов. Ты топаешь – и никого не будишь.

Мышонок важно кивнул и вышел на поляну. Сначала он сделал крошечный поклон перед светлячками, потом повернулся к Сильвении и тихо-тихо топнул лапкой.

Раз. Два.

И ещё раз – мягко, как будто ступал по облаку.

Мох под ним дрожал от удовольствия, листья ели покачивались в такт, а по стволам деревьев побежали золотистые отблески лунного света. Сильвения, улыбаясь, закружилась рядом. Из её движений рождался свет – тонкие нити, похожие на утренний туман, скользили по воздуху, обвивали ветви, касались капель росы, превращая их в мерцающие бусинки.

– Лес должен помнить, – шептала она, – что красота бывает и в тишине.

Тем временем к ним стали присоединяться гости:

1. сова Фирла, сонная, но добрая, принесла веточку, украшенную светлячками;

2. ёжик Мигель выкатывался из-под кустика, держа в лапках засушенный лист, похожий на веер;

3. а семейство белок устроило ореховую гирлянду прямо на ели.

Каждый добавлял что-то своё, и лес постепенно превращался в настоящий бальный зал – тихий, сияющий, добрый. Плюшель скакал, кружился, запутывался в мху и смеялся.

– Смотри, Сильвения! Мох поёт! – пищал он.

– Он поёт, когда счастлив, – ответила она. – Мох любит, когда по нему топают те, кто верит в чудеса.

И чем дольше длился бал, тем больше становился свет: даже камни у ручья начинали светиться изнутри, будто у каждого было своё сердце.

Когда луна поднялась выше, и усталые светлячки начали засыпать на цветках, Сильвения тихо подняла ладонь. Музыка мха стихла. Ветер перестал шептать. Плюшель зевнул.

– А завтра… будет ещё один бал?

Сильвения улыбнулась, укрывая его мхом, как одеялом.

– Завтра будет новый день, – сказала она. – А значит, значит тебе надо хорошенько отдохнуть, малыш.

Когда последняя звезда спряталась за кронами, а небо потянулось лёгким, персиковым светом, Сильвения открыла глаза. Она не спала – духи мха не нуждаются во сне так, как зверята или птицы. Ей достаточно было просто прикрыть глаза и слушать, как дышит земля.

Лес пробуждался.

Сначала зашуршала белка – ей снилось, что она танцует с орехом, и, проснувшись, она действительно держала его в лапках. Потом ёжик Мигель перевернулся на спинку, сладко потянулся и зевнул так громко, что даже капли росы дрогнули.

– Утро… – прошептала Сильвения. – Утро пахнет новым началом.

Она провела рукой по мху. Он был влажный, прохладный, но живой – будто запомнил весь ночной праздник и теперь тихо благодарил её за радость. В каждой капельке росы отражалось небо, и каждая кочка дышала счастьем.

Плюшель всё ещё спал, свернувшись клубочком под пучком мягкой травы. Его крошечные лапки дёргались во сне, будто он снова танцевал – может, повторял ночной бал, но уже в мире грёз.

Сильвения тихо улыбнулась.

– Пусть топот твоих лапок теперь живёт в утре, – шепнула она.

Она поднялась. Солнце пробивалось сквозь листву, рассыпая золотые пятна на землю. В каждом таком пятне пели муравьи, щекотали жуки, бегали лучи. Лес снова становился дневным, шумным, любопытным. Но там, где танцевали ночью, всё ещё оставался едва уловимый след – мягкий свет на мхе, как память о чуде.

Сильвения собрала несколько росинок в ладони.

– Это – для тех, кто верит, – сказала она. – Пусть даже не видят нас, но чувствуют. Пусть утро у них будет добрым.

Она подбросила капли в воздух, и они рассыпались тысячами светящихся искорок. Одна из них, совсем крошечная, упала прямо на Плюшеля. Мышонок чихнул, открыл глаза и смешно пискнул:

– Утро? Уже? Я же… ещё не доплясал…

Сильвения рассмеялась.

– Бал никогда не заканчивается, Плюшель. Он просто меняет музыку. Слушай: это поют лучи.

Мышонок замер. В самом деле – воздух звенел. Где-то вдали журчал ручей, на ветке пела синица, а ветер шевелил листья с таким мягким звуком, будто кто-то тихо переставлял ноты.

– Значит, мы теперь будем танцевать под утреннюю песню? – спросил он.

– Да, – кивнула Сильвения. – Каждый день – новая музыка, если у тебя есть сердце, чтобы её услышать.

Плюшель поднялся на задние лапки, посмотрел на утренний свет, и в его глазах отразился целый лес – живой, зелёный, добрый.

– Тогда я пойду искать новые следы для танца, – сказал он важно. – Может, мох хочет, чтобы по нему снова прошлись?

– Иди, – ответила Сильвения. – Только не забывай благодарить. Мох любит ласку, даже если её дают лапками.

Он засмеялся и побежал, оставляя за собой следы – маленькие, почти невидимые, но каждый из них светился лёгким сиянием.

Сильвения осталась на поляне. Она чувствовала, как лес живёт: как под землёй шепчутся корни, как под корой медленно тянется сок, как воздух полон шёпота жизни.

Она была хранительницей этого дыхания, его тихим сердцем.

Вдруг над поляной пролетела стрекоза – прозрачная, с переливчатыми крыльями. Она сделала круг и села Сильвении на плечо.

– Бал был чудесный, – сказала она. – Даже цветы снились мне в танце.

– Значит, всё получилось, – ответила Сильвения.

Она посмотрела на небо. Там, где ещё недавно была луна, теперь тянулся лёгкий след – серебристая полоса сна, растворяющаяся в голубом.

– Пусть утро всех укроет добротой, – произнесла она тихо. – Пусть каждый, кто сегодня откроет глаза, почувствует, что где-то в мире шепчет мох и топают мягкие лапки.

Она улыбнулась, и от этой улыбки над поляной стало светлее. Даже солнце будто приблизилось, чтобы услышать её последние слова:

Спите спокойно, малыши, когда ночь снова придёт. Сильвения зажжёт свои фонарики, а мох под вашими сновидениями будет мягким, как дыхание чудес. Спокойной ночи, мои дорогие…