Пролог

Эван

“Я умираю или еще нет?”

Вытерев слезящиеся глаза, осматриваю обстановку и буквально пришпиливаюсь взглядом к полу. На нем лежит закрученная кольцом темная волосинка, притоптанная сверху не одной парой ботинок. Длинная, мерзкая и словно живая. Сглатываю, чуть ли не всерьез ожидая, что она поползет, и, встряхнув шевелюрой, поворачиваю голову влево. На ободке унитаза разбрызганы желто-коричневые капли, и не нужно быть гением, чтобы распознать их природу.

Маниакальное желание помыться накрывает внезапно. Оно зудит под кожей и за секунды разрастается до масштабов, которых не было уже несколько лет. Задыхаюсь. Цепляясь за липкую стену, встаю и с трудом добираюсь до раковины. Подтеки на серой ручке вызывают гадливое отторжение, грязные следы – новый рвотный позыв. Раздосадовано скриплю зубами и бегом покидаю зловонную комнату моих триггеров. Мчу к выходу мимо изумленного бармена, скривившейся блондинки и кучки мускулистых парней, пялящихся на монитор с футбольным матчем.

Ловлю такси и через пятнадцать минут стою у ворот жилого комплекса. Лифт, восемнадцатый этаж и родная дверь, за которую я вваливаюсь с таким грохотом, будто за мной гонится весь мексиканский картель.

Квартира. Слишком светлая, слишком неправильная. Срываю рубашку и лезу под душ прямо в штанах. Хочу смыть вонь, запахи. Мучаюсь с ширинкой, вырываю нахрен замок и чуть ли не вою, стараясь отодрать от бедер мокрые брюки. Беру ножницы, режу по шву, разрываю и трясу ногой, свирепо скидывая противный слой ткани.

Вода ледяная, а от тела идет пар. Выливаю на себя флакон геля, деру мочалкой плечи, живот, шею и даже лицо. Молча, остервенело. Повторяю. Снова и снова. До колющего огня на каждом дюйме и чистого скрипа. Полотенце мягкое, а кажется, жестким. Скребет ворсинками по воспаленной коже.

Таблетки и стакан виски. Первый, второй, третий. Недолгая отключка, и раздражающие лучи влетевшего в окно солнца, которое я с радостью потушил бы. Выкинул из космоса.

Сижу, хожу. Двадцать минут сверлю зрачком дверной глазок. Там кто-то стоит. Но он прячется и чего-то ждет. Возвращаюсь в комнату, выкуриваю сигарету и крадусь обратно. Резко дергаю ручку, рассчитывая поймать с поличным, но ловлю лишь пустоту и ослепление светом, автоматически вспыхнувшим на площадке.

Никого нет. И не было. Чтобы так и оставалось, закрываюсь на все замки и трижды перепроверяю каждый.

Уровень тревоги запредельный. Непостоянный. Набегает и опять утекает. Как воздух сквозь пальцы, с которым я играю на балконе, махая ладонью из стороны в сторону как полнейший дебил. Ветер успокаивает и отвлекает, охлаждая порывами расцарапанное лицо.

– Хватит звонить! – ору на телефон и яростно кидаю его в бормочущий телевизор.

Переворошив всю аптечку, хватаю спасительные блистеры и пихаю их в рот. Забираюсь с головой под одеяло. Засыпаю или нет. Паршивая полудрема, в которой я бегу, но не бегу.

День новый. А сигарета с виски – нет. Курю прямо на кухне, глядя на солнечный Нью-Йорк, сверкающий жизнью. Рисую в воздухе дымный круг и рассеиваю. Рисую новый. Безумно тычу в центр кольца и пинаю его ногой, искажая границы. Психую, задергиваю шторы и, потушив окурок в переполненной пепельнице, врубаю стереосистему. Rammstein разрывает стены гостиной и мои кровеносные сосуды. Танцую, кружусь как на рулетке: подпрыгиваю и замираю, подпрыгиваю и замираю. Валюсь на пол и, надрывая мышцы живота, ору во всю глотку их трек Sonne.

Упираясь ладонями в обод унитаза, блюю. Глотаю ком горькой желчи и разглядываю свои руки, замазанные розовыми кляксами. Горящими, сверхчувствительными. Из мелких трещинок сочится кровь. Оранжевая и какая-то жидкая.

Душ, антисептик и поиск таблеток, которых нигде нет. Закончились.

Где этот чертов телефон?!

Падаю звездой на кровать и таращусь в потолок, светящийся неоновыми лампочками. Подсветка выключится, когда догорит последняя. Сотая. Или тысячная. А человек выключится раньше, потому что в запасе у него всего одна лампочка. И та недолгая.

Несправедливо.

Хотя… плевать.

“Так я умираю или еще нет?”

Глава 1

Настоящее время. Нью-Йорк

Эван

– Не понимаю причину спешки, мистер Мур. Ваш вопрос не мог подождать до утра понедельника?

Игнорируя запах нафталина, забивший ноздри, разглядываю через стекло игровую площадку, напоминающую антураж к фильму ужасов: ободранные качели, покосившиеся горки и выцветшие игрушки, разбросанные июньским ветром вокруг облезлой песочницы. Да уж, материал получится говорящим. От картинки так и веет щедростью и заботой о детях-сиротах.

– Поверьте, директор Андерсон, последнее место, где я хотел бы находиться в пятницу вечером, – это рядом с вами, – бесстрастно отвечаю я, сдерживая полыхнувшую вспышку агрессии. Старуха очень неумно решила поживиться, поставив под угрозу благотворительную кампанию, над которой я работал целый месяц.

– Мистер…

– Я очень не люблю, когда мне создают проблемы. А еще больше я не люблю, когда это делают дилетанты. Нахожу это оскорбительным. – Разворачиваюсь и, сцепив руки за спиной, в упор смотрю на немолодую женщину с туго собранными в пучок волосами и непомерно большими очками. – Наши финансисты нашли в отчетах расхождение в пятьдесят тысяч долларов. Но можно было и не искать. Достаточно взглянуть сюда, – коротко машу в сторону окна.

– Не может быть! – театрально ахнув, женщина направляется к столу и принимается быстро перебирать бумаги. Находит нужный документ и нервно тычет в него пальцем. – Вот же, мистер Мур, все сходится!

Не смотрю на глупо составленные столбцы. Смотрю на ее лицо с плохо нанесенным макияжем: набрякшие веки, темные круги под глазами и морщины с шелухой из-за дешевого тонального крема.

– Я ознакомился с ними еще вчера. Отмывать деньги вы не умеете. А если не умеете, то и не нужно начинать. Я слишком ценю свое время, чтобы из-за вашей глупости сворачивать идеальную схему. Через неделю я хочу видеть новую игровую площадку. Если мы найдем расхождение хотя бы в цент, у кадрового агентства добавится новая вакансия. Думаю, не стоит уточнять, какая именно. Сразу же после проведения кампании финансирование вашего учреждения будет поставлено под вопрос. Это понятно?

– Д… да. Простите, пожалуйста, я все сделаю. Обещаю!

– В следующем месяце мы проведем съемки для рекламных баннеров. Ваша задача – подобрать пятерых харизматичных детей и привести их в презентабельный вид. Одежду для них привезут. Доброй ночи.

Не даю старухе и рта раскрыть. Покидаю душный кабинет и иду по тускло освещенному коридору, преследуя лишь одну мысль: каргу надо менять. Спонсорство детского дома будет сохранено в любом случае, но недобросовестные личности, способные так открыто марать репутацию корпорации Miller Health Corp., автоматически попадают в черный список. И это всегда билет в один конец. Как в ад.

– Девчонка, девчонка, девчонка! – слышится из-за поворота, разлетаясь эхом по всему этажу.

Свернув за угол, сбавляю шаг.

– Девчонка, девчонка, девчонка! – окружив светлого кудрявого мальчишку, трое пацанов тычут в него пальцами и смеются.

– Отвалите!

Тот злится, кидается на них и пытается ударить. Но парни заметно старше, и все попытки блондина оказываются тщетными. Хотя нет. Он изворачивается, кусает за руку одного из задир, за что тут же получает сильный толчок в спину. Мальчишка падает, прикладывается подбородком об пол и громко стонет, когда чужой ботинок врезается ему в живот.

– Тварь! Совсем оборзел! – орет нападавший под радостное улюлюканье остальных.

– Развлекаетесь? – ровно интересуюсь я.

Парнишки оборачиваются. Оценивают мой внешний вид и долго взвешивают, стоит ли дерзить в ответ. Приходят к правильному выводу и бормочут невнятные объяснения.

– Разве после отбоя вы не должны находиться в своих кроватях? – лениво уточняю я.

– Мы как раз шли в свою комнату, – расправив плечи, отвечает самый высокий, вероятно, решив не пасовать и показать, кто здесь лидер. – А тут этот… помощи попросил.

– Волонтеры из вас на двоечку, – наигранно вздыхаю я и получаю три злобных взгляда, которые, наверное, должны меня убить или испепелить. Но, разумеется, ничего из их стараний не выходит. Вырубаю насмешку и сухо чеканю: – Не задерживаю.

Парни недовольно косятся на мелкого и нехотя удаляются, не забыв кинуть напоследок пафосное: “Мы еще не закончили с тобой, девчонка”.

Мальчишка, кряхтя, поднимается на ноги, сверлит спины обидчиков и яро оттирает с подбородка кровь. Видимо, язык прикусил. Подхожу ближе к пострадавшему, сажусь перед перед ним на корточки и протягиваю платок.

– Я Эван.

Мелкий неодобрительно рассматривает меня, потом – платок. Думает. Все же принимает спасительный реквизит, измазывает его соплями и протягивает обратно мне.

– Оставь себе. Больно?

– Нет. Я их убью!

– Нельзя убивать людей.

– Они называют меня девчонкой!

– Ты не похож на девчонку.

– Тогда почему они так говорят? – бесится мальчишка.

– Потому что завидуют.

– Чему? – теряется, супит брови, а светлые кудри забавно лезут ему в глаза.

– Ты не такой, как они. Выделяешься. Особенных тут не любят.

– Мама тоже говорила, что я особенный, – кудряшка горько шмыгает носом.

– Где она?

– Умерла.

– Моя тоже.

В глазах мальчишки зажигается скромный огонек надежды.

– Ты тоже здесь жил?

– Нет. Будешь жвачку? – хлопаю себя по карманам. Из сладкого у меня ничего нет, но этого ребенка я категорически не хочу оставлять без утешающего презента.

– Мама говорила, что нельзя ничего брать у незнакомцев.

– Твоя мама была умной. Но ведь у каждого правила есть исключение, – подмигиваю и даю мальчишке жевательную пластинку.

Он торопливо снимает упаковку и засовывает жвачку в рот. Смешно корчит рожицу.

– Кислая.

– Яблочная. – Выпрямляюсь и, глядя на светлую макушку, испытываю чувство жалости. Этому ребенку будет здесь весьма непросто. – Иди в кровать.

– Мама всегда читала мне сказку перед сном, – запрокинув голову, бодро заявляет блондинчик.

– Здесь таких услуг не оказывают.

– Прочти ты.

Вот это разгон. Ухмыляюсь чужой наглости и дразняще треплю пацана по голове. Он уклоняется, сверлит меня недобрым взглядом из-под сведенных в одну линию светлых бровей.

– Прости, мелкий, у меня другие планы.

– Какие?

Вспоминаю, какие именно, и широко улыбаюсь.

– До которых ты еще не дорос.

– Я не маленький!

– Сколько тебе? Три?

Специально говорю меньше. Он так очаровательно злится.

– Мне пять! – мальчишка возмущенно пыхтит и сжимает крохотные кулачки.

– Ладно, верю. А теперь спать.

– Я не хочу спать!

– Хорошо, стой здесь.

Разворачиваюсь и иду к выходу. Я и так прилично задержался в месте, посещение которого я избегаю всеми возможными способами. Холодные, пронизанные отчаянием коридоры, шумная столовая с невкусной едой и туалеты, отдающие хлоркой и мочой, вгоняют меня в депрессию. Но дело не только в удручающей атмосфере. Я не могу оставаться спокойным, когда вижу жадных до ласки и внимания детей. Меня начинает эмоционально катать от гнева до непонятной скорби. В такие моменты мне особенно хреново, и это “хреново” я привык изгонять максимально быстро, чтобы не успевало осесть.

У самых дверей слышу топот ног, а в следующую секунду проворные пальчики хватаются за край моего пиджака и тянут назад. Уступаю детской силе и оборачиваюсь. У кудряшки голубые глаза, забавные ямочки и подозрительно ангельский настрой.

– Меня зовут Эштон. Эштон Томфорд.

***

Двадцать пять, двадцать шесть, двадцать семь. Не успеваю считать. Белые числа на панели управления, интегрированной в деревянную отделку лифта, сменяются чересчур быстро. Веду взглядом вдоль позолоченных реек, тянущихся по периметру кабины, и, в подробностях рассмотрев мигающий светильник, бесшумно выдыхаю скопившийся воздух. Нет, клаустрофобией я не страдаю. Но с этим широкоплечим надзирателем, проедающим мой профиль беспристрастным взглядом, еще после пятого этажа стало невыносимо душно.

Интересно, таким громилам, как он, кислорода требуется в два раза больше? Исходя из его словесного запаса в четыре слова: “Добрый вечер, мистер Мур”, я склонен полагать, что вдвое меньше. Мозг не получает нужный процент насыщения, а, следовательно, исключает из рабочего процесса самые важные отсеки, отвечающие за речь, эмоции, юмор. В прямые обязанности каменного изваяния входит встреча и сопровождение клиента. Собственно, так и происходит, но его молчаливо грозный вид нагоняет мысли о том, что я еду не на порно-вечеринку, а на допрос с китайскими пытками водой.

Кидаю взгляд на часы. Гипнотизируя взглядом стрелку, дожидаюсь последнего смещения в цикле и, вскинув голову, даю еще один шанс серьезному парню:

– Полночь, Джереми. Что насчет желания?

Мужчина ожидаемо молчит. Закатываю глаза и, поправив манжет рубашки, радуюсь новому числу, высветившемуся на панели. Восемьдесят пять. Осталось немного.

Желания. Я не верю в это дерьмо. Я вообще из тех людей, которые не признают падающих звезд, светлых лун, шаманство, таро и прочую ерунду. Я склонен придерживаться неоспоримого мнения: если человек совершает действия, они рано или поздно неизменно приведут его к результату. Исходя из этого охренительно умного вывода, всему, что у меня есть, я обязан исключительно себе.

А если загадать, не веря, сбудется? Мощно расхожусь в осмысливании этого вопроса и несколько секунд блуждаю в поиске желаемого. Фиаско. У меня нет желаний. Точнее, они есть, но все они материальные и доступные. Хочется получить невозможное.

На ум приходит только одно. Совсем некстати врывается в сознание болезненным воспоминанием. Захватывает пространство, вытесняя за мозговые рамки все ненужное.

Крепко стискиваю зубы. Слишком усердствую, потому что последствие моей несдержанности разносится по всей кабине скрипучим хрустом. Ловлю недоуменный взгляд моего сопровождающего и широко улыбаюсь, зная, что приветливая мимика лица всего за пару секунду растворит все вопросы в мозговом механизме охранника.

Сейчас он думает, что я либо дурачок, либо доброжелательный человек. Я – ни то, и ни другое. Все эти реакции тела их можно подстроить и сыграть во избежание ненужных косых взглядов и бестактных догадок.

Легкий щелчок оповещает о торможении платформы на сто тринадцатом этаже, и я выхожу вслед за “немым” в темный холл, где тут же оседаю взглядом на миниатюрной девушке. Она явно ждет нас, и, разглядывая ее убийственно высокие шпильки, я склонен полагать, что это ожидание выдалось мучительно томительным.

Верхняя часть женского лица закрыта черной маской, что вынуждает меня перебазировать все свое внимание на ее пухлые губы, накрашенные помадой оттенка вишни.

– Добрый вечер. Прошу вас поднять руки на уровень груди. В целях безопасности мы вынуждены изъять ваш сотовый телефон, а также другие возможные средства связи. По окончании вечера вы сможете их забрать.

Вполуха слушаю монотонный, заученный до дыр текст, концентрируясь на шарящих по моим карманам конечностях, которые отчего-то слишком рано замирают.

– Мистер Мур… хм, у вас тут жвачка, – недоумевающе бормочет охранник и демонстрирует мне бесформенное липко зеленое пятно на подоле пиджака. Губы сами собой расплываются в улыбке. Мелкий бесстрашный засранец. Надо будет сказать старухе, чтобы взяла его на баннер. У паршивца чересчур много энергии, так пусть расходует ее на благие цели.

Отдаю девушке испорченный пиджак и забираю у нее из рук прямоугольное плато, на атласной черной ткани которого лежит скульптурно вылепленная маска.

– Кем я буду сегодня? – с любопытством рассматриваю лежащие передо мной грубые черты неизвестного мужчины, посыпанные золотистой крошкой.

– Богом Дионисом!

Скептично выгибаю бровь.

– Как интересно. И кто это?

– Сын Зевса и смертной женщины Семелы.

– То есть полубогом, – вношу я маленькое, но довольно весомое уточнение. За шестьдесят кусков, которые я ежегодно плачу за членство в их элитном клубе, я рассчитывал на отца Зевса или, как минимум, на самого Зевса.

На секунду впав в ступор, девушка пускается в объяснение.

– Семела не смогла вынести истинного величия Зевса и умерла в огне. Зевс спас младенца, зашив себе его в бедро, а когда пришло время, он распустил швы, и появились вы. Ой, то есть он.

– Как увлекательно, – тяну я, наслаждаясь чужим смущением. – Полубог, выношенный ногой папаши-убийцы.

Позади меня раздается смешок грозного парня. Он понимает юмор? Так и знал, что не все потеряно.

– Вам не нравится? – в женском голосе появляются панические нотки. Надо прекращать терроризировать девчонку, пока от стресса она не грохнулась в обморок.

– Из всех богов всегда мечтал быть именно им!

Девушка испускает еле слышный вздох облегчения, помогает надеть маску и провожает в главный зал трехэтажного пентхауса, который сегодня выглядит, как чертов древнегреческий сад: сотни зажженных свечей, вьющиеся по стенам виноградные лозы и искусственно возведенные колонны, драпированные золотой органзой.

Присаживаюсь за самый дальний от центра столик, украшенный оливковыми ветвями, и, чтобы скрасить ожидание начала шоу, сразу заказываю целую бутылку шампанского, игнорируя маячивший передо мной кувшин с вином.

Настроение обычное, даже слегка скучающее. Ни предвкушения, ни волнения. Тотальное спокойствие, разбавленное лишь назойливо всплывающими в голове цифрами из отчета.

Стараясь отвлечься от работы, преследующей меня словно бессмертный сталкер, медленно катаюсь взглядом по знатной публике. Ментально лезу под их роскошные обертки, пытаясь нащупать знакомые лица. Торможу на мужской фигуре и, детально вглядевшись в маску, сразу же узнаю в ней Зевса. Ну конечно, кому, как не отпрыску сенатора, могла достаться роль самого главного.

Одна из особенностей моей специализации – устанавливать выгодные связи. Некие проекты симпатий, каждый из которых в конечном итоге должен принести пользу лично для босса или корпорации в целом. Общение с Кристофером Харрисоном изначально планировалось именно как такой проект. Но оно не ограничилось деловым. У нас обнаружилось много точек соприкосновения, а спасение его жизни заложило плодородную почву для нашей дружбы.

В один из вечеров Харрисон наглотался непонятного дерьма. Я по чистой случайности проезжал мимо и нашел его, дергающегося в припадке у входной двери. Я пихал ему в глотку пальцы и изо всех сил боролся с собственным приступом тошноты. Честно говоря, я был готов запихать свои пальцы куда угодно, только чтобы этот придурок, нацепивший сегодня дурацкое тематическое платье, не откинулся прямо на моих глазах.

Салютую радостному Крису бокалом и, чтобы лишний раз не подбивать его на совместные оргии, устанавливаю зрительный контакт с первой попавшейся “богиней” за соседним столиком.

Незнакомка быстро включается в игру: рукой ласкает открытую зону декольте, манерно накручивает на палец и тут же распускает прядь светлых волос, не забывая томно покусывать нижнюю губу. Отводит руки за спину, совершает невидимые мне манипуляции, и уже в следующее мгновение верх ее платья с некой грацией опадает вниз, являя моему взору лиф из прозрачной сетки, под которым призывно торчит двоечка с темно-коричневыми сосками.

Никого это не шокирует и не возмущает. Даже если бы я подошел и облизал ее красивые сиськи, все бы только обрадовались. В этом пентхаусе разврата обнаженная грудь всегда к месту, но не цепляет глаз. Как зеленое яблоко в корзине зеленых яблок.

А я пришел за красным.

Незнакомка занимает расслабленную позу, всем видом демонстрируя, что шаг сделан и теперь ход за мной. Где-то на периферии Харрисон показывает мне большой палец. Не удивлюсь, если он, наплевав на все правила, подскочит и проорет на весь зал мое имя. Или, еще лучше, подойдет и отвесит мне подзатыльник за то, что откровенно туплю в отношении смелой флиртуньи.

Но на мое счастье откуда-то издалека слышится музыка. Она нарастает, нарастает, нарастает и вливается в зал незнакомым античным напевом, обработанным на современный лад. Сквозь драматические ноты прорываются интимные редкие вздохи, не дающие забыть, что мы находимся сейчас совсем не на Олимпе.