Ежемесячный литературно-художественный журнал

До 1943 г. журнал выходил под названиями “Вестник иностранной литературы”, “Литература мировой революции”, “Интернациональная литература”. С 1955 года – “Иностранная литература”.

Журнал выходит при финансовой поддержке Министерства культуры Российской Федерации, Министерства связи и массовых коммуникаций Российской Федерации и фонда “Президентский центр Б. Н. Ельцина”

© “Иностранная литература”, 2011

Михал Вивег

Ангелы на каждый день
Повесть

Перевод с чешского Нины Шульгиной

Вступление Александра Эстиса

© Michal Viewegh, 2007

© Druhe Mesto, 2007

© Нина Шульгина. Перевод, 2011

© Александр Эстис. Вступление, 2011

Повседневные ангелы Вивега

Банален ангел. Банален и вопрос теодицеи, издревле присущий иудео-христианскому мировоззрению: история перипетий библейского верования – история Иова.

Но если Иов в своем истинно ветхозаветном негодовании все же непоколебимо веровал во всемогущего Бога и взывал к Заступнику на небесах, то ныне у чешского автора Михала Вивега даже ангел отчаивается перед лицом мирской, мировой несправедливости и подвергает сомнению не только всесилие и доброту Бога, но и его существование.

Три ангела, из чьих уст исходит рассказ – исполнители миссии, для ангела, как может показаться, весьма бесславной. Посланцы от Неведанного (а существует ли Он?) отправителя к неведающему получателю, “курьеры любви” (сами они сравнивают себя с сотрудниками DHL), они приносят – нет, стараются принести – толику тепла людям, которым вот-вот предстоит умереть. При этом меры, предпринимаемые ими, ограничены, ограничено время, ограничены их знания.

Ангелы старающиеся, ангелы отчаявшиеся, ангелы неуверенные. Чем же отличаются они от людей, от жителей Праги, к которым прилетают в описанный Вивегом день – 5 сентября 2006 года? От очерствелой, бесчувственной учительницы Марии – ее волнуют лишь вопросы филистерской морали радиопередач; от ее мужа, заурядного автоинструктора Карела, который, так и не услышав слов любви от жены, произносит эти слова машинам и ищет плотских удовольствий со своими ученицами (на рычаге “за пятьдесят два года у него всего три засечки”, тогда как у коллеги Рихарда уже около двух десятков); от инженера Зденека, которого покинула сначала жена с детьми, потом вера, а вскоре и сама жизнь? Ничем. (Правда, отличаются эти ангелы – ив этом соль – как раз от единственной в исконном понимании “верующей” фигуры романа: безнадежно эзотерической матери Зденека – она верит в чудеса, они – нет.)

Ангелы Вивега, конечно, невидимы людям, они умеют останавливать время (хотя им „нельзя” и они боятся, что кто-то „заметит”), живут долго (видимо, не вечно, однако определенности нет и в этом), неподвластны сладострастию (трое опытных ангелов-мужчин все же заигрывают с ангелицей Илмут). Что ангельского в этих созданиях, если метафизические финты, вроде выше перечисленных, – эдакая замена классической окрыленности – единственное, в чем состоит их мнимое превосходство, в иерархии мироздания ставящее их над главной героиней Эстер, которая заботой об умирающем муже приблизилась к ангельскому естеству – или даже превзошла его? Не зря добрая часть глав романа названа ее именем – наряду с именами ангелов-повествователей. Взгляд овдовевшей Эстер – этого Вивегова Иова, – как и взгляд его ангелов, исполнен ласкового экзистенциального цинизма и эсхатологической осознанности.

Вторник, 5 сентября 2006 года

1. Иофанел

Скажу прямо: по большей части наши миссии кончаются провалом. Вчерашние переживания на северо-востоке Китая были вряд ли оправданными. Я уж не говорю о том, что в других местах этой безжалостной планеты миллионы людей умирают и вовсе без нас… Мы не можем быть вездесущими, твердит Гахамел. Подчас я пытаюсь понять, кто выбирает тех немногих счастливцев, которым в последние минуты жизни дано радоваться нашему расположению? Действительно ли Бог? Или комиссия при ООН? Ха-ха! Короче говоря, наши скромные ангельские благодеяния кажутся мне довольно случайными. В них нет никакой системы. Случайность – это способ, каким Бог анонимно творит чудеса, не устает повторять мне Гахамел. Он отвергает любые вопросы. Наша миссия, говорит он, не задавать вопросы, а давать сколько-нибудь утешительные ответы. Мы не более чем посланцы. Курьеры любви. Но разве существует утешительный ответ для тринадцатилетней девочки, умирающей от рака? Чу-Чанг. Головные боли. Она умирала одна — не знаю, можно ли так сказать, если она умирала в девятиместной больничной палате в Кашгаре. Родители, невзирая на все наши скромные попытки, не приехали. А принуждать их мы не в силах. Был бы мальчик – другое дело… Прежде чем сделать последний выдох, она еле слышно что-то говорила. Мы плохо ее понимали. Гахамел плакал.

Сегодня мы в Центральной Европе. Надеемся, что смена климата пойдет Гахамелу на пользу. Все эти смерти он воспринимает слишком близко к сердцу. Я сказал бы, что у него тяжелейшая форма идеализма. Хотя он много читает. Но то ли авторы этих романов не пишут о жизни правду, то ли Гахамел не очень их понимает.

– Итак, – сообщает он нам, – Карел. Инструктор автошколы.

И замолкает.

Мы сидим на ограде Нусельского^[1] моста, и лучи восходящего солнца упираются нам прямо в лицо. Если бы водители проезжавших машин могли нас увидеть, карета “скорой помощи” мигом выехала бы к четырем самоубийцам. Я смотрю вниз: поворот железнодорожных путей, слуховые окна, задние дворики, спутниковые антенны, угловые мясные лавки с красными навесами над входом. Билборды с рекламой пива. Двадцать первый век мне не нравится. Плоские экраны и открытые балконы. Восемнадцатый век, например, представляется мне более стильным.

– Пятьдесят два года, – говорит Гахамел.

Илмут огорченно вздыхает. В сущности, это ее первая акция. Определенные пикантные стороны человеческого бытия нам, к сожалению, недоступны, но все равно мне кажется, что ее молодость и невинность дают мне возможность понять слово сладострастие. Эту мысль, разумеется, я не высказываю.

– Что ж, пятьдесят два в определенном смысле лучше, чем тринадцать, – роняю я.

Мою реплику Гахамел пропускает мимо ушей. Он делает мне замечание лишь тогда, когда мои кощунственные речи переходят допустимые рамки.

– Супруга Мария, учительница. Сын Филип, совладелец автосалона. Карел и Мария женаты уже двадцать семь лет, и потому нам ясно, в чем дело.

Нит-Гайяг и я утвердительно киваем. Илмут краснеет.

– Во всяком случае мы попробуем представить себе такое, – снисходительно улыбается Гахамел.

Видно, он опять на что-то решился – будто он уже миллион раз не терпел фиаско.

– Высший смысл теперешней жизни Карела составляют “шкода-1000 МБ”, “шкода-120”, “шкода-фаворит”, “шкода-фелисия” и “шкода-фабия”, – с каким-то озорством, глядя на Илмут, он перечисляет марки машин. – Новая модель “фабии” заявлена на будущий год, и Карел ожидает ее с таким напряжением, которое ему самому кажется ребячливым.

– Но он в ней, увы, уже не прокатится, – замечаю я.

– Ты циничен, как хирург из “МЭШ”^[2], – вставляет Нит-Гайяг, в последнее время полюбивший телевидение.

Я не могу избавиться от мысли, что оба старых господина немного флиртуют с Илмут. Нит-Гайяг всего на пол столетия моложе Гахамела. Когда он шутит, его лицо остается серьезным, он лишь едва заметно сдвигает поседевшие брови.

– Почему мы должны быть здесь вчетвером из-за одного инструктора автошколы? – спрашиваю я.

– Ты слышал когда-нибудь о работе в команде? – вопросом на вопрос отвечает Гахамел. – Мы и есть команда.

– Монстрбригада.

Гахамел осаживает меня взглядом.

– И здесь еще пан Зденек, – подсказывает мне Нит-Гайяг.

Я не верю своим ушам.

– Я думал, что самоубийцы – не наш профиль.

Илмут испуганно моргает.

– Нет, наш, – возражает Гахамел. – Его мать…

– Ах, вот оно что, – усмехаюсь я. – Стало быть, совещание у нас должно происходить прямо на месте события? Мы все время должны собираться на мостах?

Иной раз я и сам себе бываю противен. Но ничего не могу с собой поделать. Я всем сыт по горло.

– Ты когда-нибудь слышал слово “конспирация”? – продолжает Нит-Гайяг, посматривая на Илмут. Вокруг глаз у него сотни морщинок.

– Конспирация нам особенно не поможет. А Карелу от нее и вовсе никакого толку. Вовремя и побольше узнать об этих людях – вот наша задача! Вовремя, – повторяет он, указывая рукой на цифровые часы в конце моста, – а не за полсуток до смерти!

Нит-Гайяг устремляет упорный взгляд на часы. Шум проезжающих машин внезапно замирает, и вся Нусельская долина погружается в тишину. Ясно: дед выставляется перед Илмут. Машины во всех шести рядах стоят неподвижно, даже их пассажиры не шевелятся. Илмут изумлена. В ее лице есть нечто, что заставляет даже такого циника, как я, верить в Бога.

– Прошу тебя, отпусти часы прежде, чем люди что-то заметят, – нетерпеливо просит Гахамел Нит-Гайяга.

Не успевает он договорить фразу, как машины снова свистят – лишь предшествующая тишина позволяет понять, какой дикий шум они производят.

– Поймите, шеф, я, разумеется, не сомневаюсь, что Он имеет свои доводы и так далее. И мне ясно, что помыслы Его непостижимы, – я лишь жалуюсь на условия нашей работы. При всем почтении: слышал ли Он когда-нибудь слово логистика?

Я осознаю, что кричу. Гахамел не отвечает, Илмут с подозрением глядит на нас.

– Дайте мне хотя бы месяц – и я покажу вам настоящие чудеса!

Гахамел молчит. Как всегда.

– Или хотя бы неделю, – вздыхаю я.

– Мы всего лишь посланцы. Не меньше, не больше, – повторяет мне Гахамел в тысячный раз.

– Сотрудники DHL^[3] вовсе не жалуются, что на Рождество у них работы невпроворот, – поддерживает его Нит-Гайяг. – Они старательно доставляют все посылки без всяких отговорок.

– Раз уж мы завели речь о курьерах, – говорит Гахамел Нит-Гайягу, и в его усталых глазах загораются искорки, – посмотрите вон на того…

Мы все смотрим на молодого мотоциклиста.

– После обеда ты должен знать все, что знает он.

Стало быть, последним блюдом Карела будет пицца.