Lindsey Leavitt

THE CHAPEL WARS

All rights reserved

This edition published by arrangement with Taryn Fagerness Agency and Synopsis Literary Agency.

Иллюстрация на обложке Demara (Смирнова Мария)

Дизайн обложки и форзаца Мария Фролова

Во внутреннем оформлении использованы иллюстрации: buzz illustrations, KatePilko, Katerina Tyshkovskaya, Anna Chylibi, Mohammad Shadan Ali/ Shutterstock.com. Используется по лицензии Shutterstock.com

© 2014 by Lindsey Leavitt

© Павлова И. В., перевод на русский язык, 2025

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство АЗБУКА», 2025

Махаон®

* * *

Глава 1

Наследство. Ненавижу это слово. Перевод: прости, но кое-кто, кого ты любила, сыграл в ящик; вот тебе подарочек от него. Это все равно что попасть под машину только для того, чтобы потом разжиться деньжатами в судебной тяжбе с тем, кто тебя сбил. Люди не устанут повторять: «Ну надо же, как тебе повезло! Если бы не этот несчастный случай, ты никогда бы так не обогатилась! Правду говорят – нет худа без добра!» А правда в том, что тебя сбила машина и твою психологическую травму не залечат никакие деньги.

По мне, так это какое-то неправильное восприятие реальности. Ничего хорошего в нем нет. Дедушка Джим скончался – отошел в мир иной, он больше не с нами… Он умер. Мой дедушка Джим, с которым я делилась приятными новостями в первую очередь, который отправлял нам поздравительные открытки или «поющие телеграммы» даже на самые нелепые праздники. Ну кто, кроме него, мог прислать огромную бумажную открытку на День посадки деревьев! Никто! Мне даже стало интересно: а что бы дедушка прислал сейчас, по случаю своей кончины? Может, телеграмму с соболезнованиями? Да нет… Скорее музыкальную открытку. Точно! С песней «Попразднуем» и припиской: «То, что я умер, еще не значит, что мы не можем отметить старое доброе времечко!»

* * *

Да все что угодно было бы лучше его «Наказов» (с заглавной буквы). Дедушка запланировал зачитать свое завещание за два года до ухода – после того как посмотрел по телевизору специальный выпуск «60 минут» о погребальных церемониях знаменитостей. «Почему только их хоронят с помпой и почестями?» – спросил он. И на следующий день купил себе гроб из какого-то материала «под золото». Мы думали, что дедушка проживет лет до ста, а он не дожил и до семидесяти.

Мне было наказано надеть что-нибудь «поярче». Этим «поярче» стало желтое платье в стиле малышки Бо Пип (похоже, сданное девицей легкого поведения в секонд-хенд Goodwill, где его и откопала мама). А вот еще несколько странных дедушкиных наказов.

1. Никаких слез и носовых платков.

2. Духовой оркестр впереди. И чтобы труба обязательно выла.

3. Поверенный должен надеть костюм-тройку. Темно-синий, в тонкую полоску.

4. Приготовиться к сюрпризу.

Нашему семейству было велено явиться не в приемную нотариуса, где обычно всем нормальным семьям оглашают последнюю волю их нормальных дедушек. Нет! В зябкую ноябрьскую пятницу все Ноланы собрались в четыре часа пополудни в свадебной часовне «Роза Шарона». В той самой часовне, где мой дедушка Джим венчался.

Пока я тащилась за мамой по мосту Новобрачных, считая ступеньки до входа в часовню, мне постоянно приходилось одергивать свое короткое цыплячьего цвета платье. А мой младший брат Джеймс то и дело оглядывался и бросал убийственные взгляды. Хотя Джеймсу было всего тринадцать, его подростковые переживания достигли такой силы, что могли расколоть мост пополам. Нет, утонуть бы мы не утонули: воды под мостом не было – один бетон.

Я ускорила шаг, чтобы оказаться перед дверью часовни одновременно с братом.

– Это платье выглядит так, словно ты украла его у девчонки, проигравшей на детском конкурсе красоты, – заявил он.

«А твое лицо выглядит так, будто ты украл его у психа», – завертелось у меня на языке. Но я смолчала – лишь пихнула братца локтем в ребра и поторопилась первой подойти к передней скамье. Сегодня я не собиралась уступать Джеймсу. А еще я надеялась, что дедушка Джим оставил ему этот мост в наследство, а в придачу писсуар, выкрашенный золотистой краской из баллончика.

– Ты толкнула локтем брата? – мама склонилась над своим местом, и ее черный «конский хвост» перекинулся с одного плеча на другое.

Наша старшая сестра Ленор, едва присев рядом с мамой, тут же принялась рисовать на запястье набросок еще одной вероятной татушки: «ЛЮБОВЬ» внутри золотой рыбки.

– Извини. Это вышло случайно.

– Холли сломала мне ребро, – заявил Джеймс. – Когда она успела стать такой грубой и агрессивной?

– Твоя сестра и мухи не обидит.

– Мне нет дела до мух. Речь о моих ребрах, – возразил Джеймс.

Мама опустила глаза на свой мобильник:

– Мне надо позвонить папе, узнать, где он. Не ссорьтесь. Будьте добрее друг к другу.

– Я добрая, – пробормотала я (скорее самой себе), когда мама отодвинулась на дальний край скамьи и зажала ухо пальцем.

Джеймс насупился:

– Ты идиотка…

– Не говори так! – сказала я.

Не отрывая глаз от своей нарисованной ручкой татуировки, Ленор вздохнула громче девушки, прослушавшей последнюю песню «Грис»:

– Ты понимаешь, насколько оскорбительно это слово?

– А ты понимаешь, насколько оскорбительно это слово? – передразнил ее Джеймс.

– Все, что ты говоришь, – это отражение того, кем ты сам являешься. Ты хотя бы знаешь происхождение этого слова?

Похоже, сестра вздумала продемонстрировать свои познания в лингвистике, почерпнутые в гуманитарном колледже «о-котором-вы-и-слыхом-не слыхивали».

– Заткнись, Ленор, – буркнул брат. – Меня тошнит от твоей рожи.

Сестра наставила ручку на грудь Джеймсу. У них разница в возрасте девять лет, но во время стычек оба ведут себя как пятилетние.

Поняв, что утратила контроль над ссорой, зачинщицей которой явилась, я протянула между ними руки:

– Ладно вам, перестаньте. Это уже серьезно.

В этот миг заиграл духовой оркестр, помешав мне доказать свою правоту.

Мама вновь уселась на скамейку рядом с нами и толкнула меня коленкой:

– Ну что? Между вами снова мир?

– Нет! – взвился Джеймс. – Ленор ведет себя так, будто она прима-балерина, а все вокруг – безмозглые и неотесанные чурбаны.

– Когда это я так себя вела? – вскинула бровь сестра. – И в каком телешоу ты набрался таких выражений?

– У меня есть дела поважнее, чем смотреть телик.

– Ну конечно! – хмыкнула Ленор. – Временное отстранение тебя от занятий в школе – отличное тому подтверждение.

– Послушай, – мама приобняла Джеймса за плечо. – Все будет хорошо.

Брат прильнул к ней – впервые за несколько лет. И эта сцена выглядела бы приторно-сладкой, если бы оркестр вновь не грянул в трубы. Нужно было обсудить с дедушкой его музыкальные предпочтения. Всерьез.

А теперь… Мы больше не поспорим о музыке. Мы больше ничего с ним не обсудим… Еще на прошлой неделе мы схлестнулись с ним из-за хот-догов (да-да, я не шучу: из-за хот-догов!). А потом у дедушки случился сердечный приступ, врачи в четвертый раз сделали ему шунтирование, но операция не помогла. Дедушки не стало. Одно дело – слышать, что кто-то умер. И совсем другое – когда умирает близкий тебе человек. Смерть становится реальной. До кома в горле. До ноющей боли в груди…

– Я все еще жду, что он вот-вот вынырнет откуда-нибудь и предстанет перед нашими глазами, – призналась Ленор.

Джеймс уронил голову на сжатые кулаки; спутанные волосы упали ему на лицо:

– Он не должен был покинуть нас вот так…

Брат прав. Обычная смерть – удел обыкновенных людей. Тех, кто работает с девяти по пяти и оставляет нормальные завещания, без «Наказов» или каких-то сюрпризов. Наш дедушка заслужил умереть по-другому. Его жизнь должна была оборваться трагически – в попытке предотвратить кражу со взломом или с нераскрывшимся в прыжке парашютом. Но никак не в стерильной больничной палате с тумбочкой, заставленной открытками с пожеланиями скорейшего выздоровления, и подвешенными к потолку, но успевшими сдуться воздушными шариками.

Словно по сигналу, оркестр заиграл в унылой минорной тональности – совсем не ту музыку, которая обычно наполняла пространство в этих стенах. С 1987 года свадебная часовня «Роза Шарона» являлась, без сомнений, самой восхитительной и изящной часовней на бульваре Лас-Вегас. Без этих ангелочков в розовом пенопласте или ряженых двойников-подражателей Элвиса. На самом деле дедушка Джим ввел на них строгий запрет еще лет девять назад, когда одного жениха, заявившегося на венчание навеселе, в блестящем комбинезоне семидесятых, вырвало на мраморный пол. Интерьер часовни был оформлен в стиле ирландского кафедрального собора – с колоннами, арочными дверными проемами, позолоченным сводом, фресками и маленьким, но очень красивым витражным окном. В отличие от других, более стереотипных часовен, в нашей, по настоянию дедушки Джима, всегда благоухали свежие цветы. А еще он сам переделал мраморный вход. В нашей часовне снимались различные телешоу. А журнал Bride назвал ее «прелестным оазисом в море Назойливой Безвкусицы». Перед нашими старинными канделябрами произносили «да» люди со всех уголков мира.

Оркестр замолк, нотариус откашлялся. Его пухлое и рябое, как кожура апельсина, лицо округлилось еще больше, когда он втянул воздух в легкие и заговорил:

– Я занимаюсь юридической практикой в этом городе уже двадцать шесть лет. И думал, что всего насмотрелся. Но потом Джим дал мне эти «Наказы», – нотариус приподнял над головой листки бумаги, скрепленные степлером. – Надо же было такое выдумать! Он даже свои похороны распланировал! – Тут входная дверь распахнулась, и в часовню ввалился отец; правда, первым до нас добрался запах его одеколона. – Сценарий поминок расписан в мельчайших подробностях. Семнадцать страниц. Полагаю, мне предписано в какой-то момент станцевать брейк.

Ленор кивнула папе:

– Эндрю, как мило с твоей стороны присоединиться к нам.

– Это же отец, Ленор!

– Биологически нет, – скривила губы сестра.

– Юридически да, – парировал папа.

Биологический отец Ленор был нигерийцем; раз в несколько лет он приезжал повидаться с ней. А мой – наш с Джеймсом – папа удочерил Ленор, когда ей было четыре года.

Сестра тряхнула косичками:

– Просто я считаю, что теперь, когда я стала взрослой, мне нужно обращаться к тебе по имени.

Папа проигнорировал ее реплику:

– Привет, дети. Лана, рад тебя видеть.

Мама изобразила улыбку – типа той, которой удостаивают незнакомых людей в лифте. Или бывших мужей.

– Я тоже. Я очень сожалею из-за кончины твоего отца.

– Я это ценю, – папа погладил ее по плечу. – Как поживаешь?

– О, за меня не волнуйся. Я больше беспокоюсь за твое семейство.

– Ты постриглась? – спросил папа. – Тебе идет.

– Да. Спасибо, что заметил, – ухмыльнулась мама.

– Ты опоздал, – продолжила наезжать на него Ленор.

– Это то, чему научил меня отец, – эффектному появлению, – расставив ноги и уперев руки в бока, папа принял любимую позу. Он явился в часовню в своей обычной униформе – потертых джинсах, не заправленной костюмной рубашке и ботинках с ободранными мысами, – как нельзя лучше сочетающейся с растрепанными всклокоченными волосами. Но такая одежда ему шла, и улыбка не сходила с папиного лица, как будто он был двойником из какого-то шоу, выдававшим себя за моего отца.

Нотариус зашуршал страницами.

– Итак… теперь все в сборе?

– Донна, папина… секретарша, не смогла прийти. Она разводит альпак, и одна из них заболела…

– Которая? – спросил Джеймс. – Не Дэрил, случаем?

Папа бросил на него странный взгляд:

– Она назвала альпаку Дэрил? – Папа помотал головой. – Не берите в голову. Моя мать тоже посчитала, что отец не заслужил ее приезда из Мескита. – Он грузно плюхнулся на скамью. – И поверьте мне: ее отсутствие – большое облегчение для всех нас.

– Ваша мать значится первой в списке, – сказал нотариус. – И пожалуй, действительно лучше, что ее здесь нет. Ваш отец попросил… вы уж меня извините, но я лишь зачитываю его пожелания… гм… в общем, он попросил меня показать его бывшей супруге грубый жест и сказать… пару неласковых слов, – нотариус расстегнул пиджак и начал обмахиваться дедушкиным завещанием как веером. – Никто не будет возражать, если мы пропустим этот пункт?

Папа зашелся лающим смехом:

– Джим Нолан! Что удумал!..

Нотариус скороговоркой огласил другие пункты.

Основные моменты:

Ленор: сберегательные облигации на $500

Джеймс: кожаная куртка-бомбер

Мама: антикварный письменный стол

Секретарша Донна: фамильные часы

Священник Дэн: дедушкин саксофон

Папа: разукрашенный дедушкин гольф-карт

– Все остальное, не упомянутое в этом завещании, Донна может продать. Деньги передаются мне в доверительное управление. А я обязан распорядиться ими в пользу часовни, – нотариус вскинул на нас глаза. – Это все. Насколько я понимаю, сейчас должен заиграть оркестр.

Моего имени он не упомянул. В голове забродили всякие мысли: «Уж не этот ли большой сюрприз имел в виду дедушка? Нет! Не может быть! Ерунда какая-то! Я всегда была его любимицей. Может, он так поступил потому, что знал, что мне от него ничего не надо? Ведь наследство – лишнее напоминание о том, что дедушки больше нет. И потом… у меня же сохранились его поздравительные открытки…»

– Ой, подождите! – отложив в сторону «Наказы», нотариус извлек из своего портфеля пухлый конверт. – Осталась еще одна страница. Я ее сейчас зачитаю, но сначала вручу этот конверт Холли. О нем не говорится в завещании. Ваш дед передал его в больнице медсестре. И на словах велел тебе вскрыть одной.

– Почему?

– Откуда же мне знать, малышка? Так распорядился ваш дедушка.