Глава 1

И сквозь века я слышу твое имя,

Оно подобно охре на песке,

Притягивает взор неотвратимо,

И опьяняет, манит вдалеке.

Я шла босой, топча сомнений камни.

Они впивались в кожу ног.

Ты показал невиданные грани

И красоту из множества дорог.

Тебя оставив, я взмолилась,

Чтобы предательства вуаль

В песчаной буре растворилась,

Сверкнув, как доблестная сталь.

К тебе ступая через терни,

Пусть путь лежит в далекий край,

Душа, избавившись от черни,

Летела в рук любимых рай.

Оазис близ Багдада, конец июля 1125 года.

Пустыня наполнилась звуками. Барханы таили в себе собственные порядки, несхожие с остальным миром, но наполненные жизнью. Будь то пестрые шипастые морды змей, чей яд способен поразить верблюда, или же юркие лисички, высматривающие насекомых, либо тонконогие пауки – все связывалось в единую цепь, столь же крепкую, как оковы долга фатимидского воина.

Но было в пустыне и иное движение – шорох песка, мягко перекатывающегося под копытами трех скакунов, раздавался далеко за пределы крошечного оазиса, будто шелест волн, никогда не виданных в этих краях, но столь же успокаивающий и неминуемый. Конники остановились, поглаживая длинные, заплетенные во множество тугих косичек гривы, в то время, когда поспешил спешиться лишь один из них. Пройдясь вдоль небольшого озерца, в водах которого отображались крупные, словно налитые соком плоды инжира в соседнем саду, звезды, мужчина остановился неподалеку от темного силуэта, лежавшего на измятой траве.

– Вот и поквитались, – довольно осклабившись, мужчина ткнул тело носком кожаного сапога. Без злобы, скорее, чтобы удостовериться, что то вдруг вновь не обретет душу и силы, чтобы ответить обидчику.

Один из конников, поправив темно-синюю повязку, защищающую лицо от несущих ветром песчаных крупинок, крикнул:

– Юсуф-бей¹, бери тело, оно, кажись, уж больше суток, как остыло. Похороним соратника по-людски.

Названный Юсуфом скривился, из-за чего рваный шрам, идущий через чудом уцелевший в последней битве с неверными глаз, натянулся и засаднил, напоминая старую боль.

– Почтим, как полагается, – добавил второй всадник.

Повторный удар сапогом вышел наполненным злобой, тело почти не шелохнулось, так и продолжая всматриваться закрытыми глазами в бездонную черную высь неба, однако Юсуфу стало легче. Осознание свершившейся мести и того, насколько сильно страдал его враг в последние минуты своей жалкой жизни, было слаще лукума и желаннее всех танцовщиц во дворце Великого Халифа.

– Шакалу место в пустыне, – прорычал он. Послышался возмущенный ропот со стороны всадников, но Юсуф резко поднял руку, призывая тех замолчать. – Хотя он и до шакала был слишком слабым. Дворовый, хворый пес, не больше!

Смех Юсуфа подхватили и остальные мужчины, быстро позабыв про благородные мысли придать тело погибшего собрата земле с положенными в халифате обрядами.

Дождавшись, пока их командир ловко вернется в седло, все тут же развернули коней, понукая свистом и ударами коротких плеток. Силуэты еще долго виднелись на фоне светлеющего, наливающегося персиковыми всполохами горизонта пустыни, готовящегося к новому дню, пока полностью не пропали, скрывшись за дальним барханом.

Первое робкое солнце прошлось сначала по широким верхушкам пальм, а после опустилось, заставляя воду ручья сверкать кристальными бликами. Один из лучей, пробиваясь сквозь плотную завесу кустарника, скользнул по лицу мужчины, оставленного лежать посреди оазиса, щекоча бледную, будто бы выцветшую скулу. Несколько мгновений ничего не происходило. Лишь легкий ветер, пробивающийся далеко не в полной мере, гонимый со стороны красных барханов обещанием очередного изнурительного дня, да солнце, продолжающее согревать, казалось, застывшую во времени кожу, пока что-то неуловимое вдруг не изменилось на лице мужчины. Тонкая упрямая линия, появившаяся между смоляных бровей, а после и первый, сдавленный полустон, наполненный болью. Мужчина распахнул глаза, щурясь от яркого света и песка, успевшего налететь на сомкнутые веки, с трудом привстав на локтях, осматривая окрестность.

Голова раскалывалась на части, словно внутри нее пытались раздробить камень или мололи упрямую бирюзу для окрашивания тканей. В горле пересохло, язык казался шершавым куском пергамента. Мужчина попытался вспомнить, как он здесь оказался, но в памяти зиял провал. Помнились лишь бесконечные пески, палящее солнце и… что-то еще, ускользающее, как зыбкий мираж.

С трудом поднявшись на ноги, он выпрямился. Оазис был невелик, но дарил спасительную тень и прохладу. Мужчина, шатаясь, подошел к озеру и жадно припал к его живительной влаге, пока боль не отступила, позволяя мыслям немного проясниться.

Перед внутренним взором предстали длинные черные косы и такие же, напоминающие ночь, глаза. Новая боль была хуже телесной – осознание потери и… предательства.

– Гузель… – сорвалось с его губ.

Гузель

Каир, сентябрь 1125 года.

Каир встречал своим величием. Буквально давил на обожженные долгим переходом по пустыне плечи, возвышаясь над головой высокими шпилями башен и виднеющимися вдалеке пирамидами. Весь воздух вокруг был пропитан смрадом крупного города, перемешивая в своем многообразии запахи пота, подгнившей еды на лотках городского рынка и каменной пыли от новых, белоснежных анфилад, которые, казалось, возводили загорелые рабы на каждом углу столицы Великого Халифа. Мрамор для таких построек завозили караванами и сплавляли по Нилу из самой Александрии. Этот великий город-порт славился обширными морскими путями, связывающими Фатимидское государство с другими далекими землями. И теперь частичка неведомых земель оживала в барельефах и широких ступенях города посреди пустыни.

Легкая накидка, служившая единственной преградой не только от беспощадного солнца, но и от жадных, порой слишком пристальных взглядов мимо проходящих мужчин, плохо справлялась со своей задачей, то и дело норовя слететь с головы и наспех покрытого лица. Подхватив ткань пальцами, я ускорила шаг, низко склонив голову, стараясь не задеть ни один из отрезов парчи и шелка, вывешенных одним из торговцев в длинную вереницу пестрых крыльев в попытке привлечь как можно больше покупателей.

На очередном повороте, избавившем меня от необходимости уклоняться от развивающихся на ветру тканей, но подарившем столкновение с одним из прохожих, громко проклявшем «нерадивую, слепую девку», я чуть не выронила верительную грамоту, вцепляясь в бумагу до побелевших пальцев. Эта грамота теперь представлялась для меня самым ценным сокровищем из всех возможных и, как практически любая ценность, досталась обагренной чужой кровью. Казалось, я слышу ее запах даже сейчас, а еще вкус слез, настолько горький, разделенный болью на две души, словно то не сердце Фаиза остановилось в окрестностях проклятого Богом Багдада, а мое собственное. Однако, если удары в его груди должны были возобновиться, то в моей царила пустота, способная развеяться лишь тогда, когда верительная грамота сослужит свою службу, заменяя любовь к мужчине на то, что я оценила выше своих чувств – свободу и счастье родного человека, единственного оставшегося в живых.

Я помнила последний день до нашего с Фаизом побега из Багдада слишком явственно. Прошло чуть больше одной полной луны, – слишком непредсказуемым оказался характер красной пустыни, заведшей меня зыбкими тропами не в том направлении и заставившей пережидать несколько недель непогоды в лагере бедуинов, – но я до сих пор слышала голос Юсуфа, так, будто он и сейчас стоял за спиной, обдавая кислым запахом перебродившего грушевого вина мою шею.

– Гузель, Хыльм Хаяти², знаешь ли ты, насколько сокол быстрее голубя?

– Юсуф-бей, – уважительное обращение далось с трудом, словно не желая слетать с языка, – меня ждут дома, а разговоры о птицах никогда не были моей сильной стороной. – Я прижимала к груди плетеную корзину с фруктами, проклиная то мгновение, когда, решив пройти коротким путем, свернула именно в эту узкую улочку, повстречав ни кого иного, как главного врага человека, спавшего и приютившего меня.

Юсуф недобро усмехнулся, не давая пройти. Высокая фигура мужчины красноречиво преграждала путь.

– Куда же ты? – Осмотрев мою ношу, Юсуф вытянул из корзины один из фиников, принявшись вертеть тот в пальцах и придирчиво рассматривать. – Вот уж не думал, что о весточках не думаешь… Один мой давний друг рассказывает, что некая Айша чает получить письмо от старшей сестры. – Спелый плод, безжалостно смятый в пальцах, полетел нам под ноги. Брезгливо отерев ладонь об и без того грязную рубаху, Юсуф сложил руки на груди, наблюдая за моей реакцией.

Внутри поднималась песчаная буря. Каждый фрагмент наполнялся не охряной крошкой, а воспоминаниями и уже успевшей притихнуть болью. Я была уверена, что никто не спасся. Я успела оплакать семью. Но откуда Юсуфу ведомо про Айшу? Неужто она и впрямь жива и даже смогла разыскать меня на просторах подлунной земли, пусть и так, через уста этого лживого шакала. Мне безумно хотелось сохранить лицо, не показать Юсуфу свое волнение, однако пальцы мелко дрожали на плетеной поверхности, а в уголках глаз я чувствовала готовое пролиться горе. Сглотнув, молясь о том, чтобы голос не подвел слишком уж явно, я спросила:

– Где именно оказалась ухти ас-сугра³?

На лице Юсуфа промелькнуло удовлетворение. Он понял, что ловушка захлопнулась. Песчаная змейка попала в его западню.

– Замиль выкупил ее практически сразу после того, как наше войско оставило те земли, а знающие люди направили самых подходящих девиц и мальчишек на рынок. Тебе повезло – у него уже достаточно жен и наложниц, Айша не греет постель, а присматривает за его отпрысками. – Подавшись ближе, Юсуф наклонился, вложив в мою ладонь небольшой свиток. – Верительная грамота, – пояснил он. – Замиль многим мне обязан, да и я посулил немалую плату по моему возвращению, за Айшу, только… – Юсуф сделал паузу, надеясь рассмотреть мою возросшую заинтересованность.

– Только? – Мне не нужно было даже подыгрывать ему, слово само сорвалось с языка в то время, как пальцы судорожно сжались над возможностью вновь увидеть сестру не только живой, но и свободной.

Юсуф расплылся в победной улыбке, протягивая на сей раз крошечный флакон темного стекла:

– Я хочу, чтобы ты незаметно напоила Фаиза вот этим.

Руки затряслись еще сильнее, но, взглянув на верительную грамоту, я приняла из мужских ладоней пузырек.

– Яд? – спросила, и так зная ответ. Юсуф лишь утвердительно кивнул. Спрятав в складках широкого наряда и бумагу, и губительную отраву, я задала другой вопрос: – Почему именно я? Ты мог бы сразить его в честном бою или же настигнуть в переулке ударом в спину, но почему именно я?

– Все это было бы слишком просто.

– Просто?

– Да, – Юсуф потер щетину, мечтательно, будто бы мы говорили не об убийстве, а о красотах Багдада, уставившись в небо. – Что может быть хуже, чем смерть от рук любимого человека? Последние минуты Фаиза будут наполнены мыслями о предательстве любимой женщины, возможно, даже, если этот шайтан и попадет в рай, то перед смертью вдоволь напьется страданий, что покажутся ему похуже самого адового пламени.

– И не боишься, что я расскажу ему об этом? – Я накрыла ладонью карман, в котором угадывался холод стеклянного сосуда.

– Нет, – Юсуф прицокнул языком, возвращая на лицо улыбку, – как я уже говорил – сокол быстрее голубя. Если я узнаю о том, что ты решила слукавить, то Замиль получит обещанную плату не за свободу твоей Айши, а за убийство. Одной служанкой больше, одной меньше… Мне все равно за что платить.

Задержав дыхание, я оттерла влажные, похолодевшие ладони о верхние юбки, стараясь унять усилившуюся в теле дрожь. Юсуф говорил о смерти моей сестры столь легко, будто бы она была не больше, чем вещью. – «Но для мужчин так и есть… – мысли метались между вновь обретенной хрупкой надеждой и полным отчаянием из-за того, что именно я должна была сделать в уплату. – Нет. Все-таки не все мужчины считают нас собственностью. Фаиз благороднее многих…»

Видимо, устав ждать моего ответа, Юсуф поторопил:

– Так что, луноликая Гузель, выполнишь мою скромную просьбу?

– Да, – голос сам понизился до шепота, – я все сделаю.

– Отлично! – Чуть ли не прихлопнув в ладоши, Юсуф наконец-то отошел в сторону, освобождая проход. – В твоем распоряжении есть одна луна, а после, – он картинно развел руками, словно извиняясь, – послание полетит в Каир, и только от тебя зависит, каким будет его содержание.

Отряхивая болезненные воспоминания, словно налипший после бури песок, я продолжала идти вперед по извилистым улицам Каира. Столица великого Халифа, по чьей вине гибли невинные души, поражала своей холодностью, несмотря на жаркое полуденное солнце.

Очередные прилавки, теперь уже с сурьмой, мылом из жира и смолы, хной и басмой, а также разнообразными благоуханными маслами, кружили голову не только пестротой товаров, но и запахами, витающими в округе. Один из зазывал громко предлагал купить именно его настойки из чайной розы, второй же наперебой ему кричал о несравненном качестве своей сурьмы, привезенной из самого Константинополя. – «Помню, Фаиз любил меня баловать, покупая подобные подарки каждый раз, возвращаясь в наш скромный домик на окраине Багдада», – новый клубок мыслей потянулся невидимой нитью, погружая в следующее воспоминание.

Темные волосы Фаиза разметались по влажной от предрассветной росы траве оазиса, а глаза, в которых будто бы плещется небо, полуприкрыты, смотрят на меня с поволокой первого утоленного, но все еще не утихшего полностью желания.

– Испей, – я протягиваю ему бурдюк с вином, в которое еще до нашего побега из городских стен, успела добавить наскоро купленный настой, – твое любимое, – с улыбкой произношу я, надеясь, что муж не разгадает горьковатое послевкусие сонных трав. Лекарь гарантировал, что сонный настой подействует сразу же, предупредив: «Достаточно пять капель, больше – погрузит человека в столь крепкий сон, что он будет подобен смерти. Кратковременной, но столь же болезненной, словно сердце раскололось навеки, а воздух стал раскаленным оловом».

Не разгадав мое притворство, Фаиз доверчиво делает несколько глотков, вновь опускаясь на зеленый ковер, увлекая сильной рукой и меня. Опустив голову на его грудь, я вслушиваюсь в каждый удар сердца, пока те не становятся все более слабыми и прерывистыми. Дыхание мужчины наконец ослабло, а веки, закрывшиеся полностью, затрепетали, будто бы в лихорадке. Отстранившись, я поднимаюсь, чувствуя, как и мое собственное дыхание готово сбиться от подступивших к горлу рыданий, что я старательно сдерживаю, закусывая кулак.

– Прости меня, – шепчу, начав пятиться к оставленному скакуну. – Видят звезды, я не хотела. – Словно отказываясь от моих слов, последняя из небесных светил тухнет, уступая место персиковым всполохам рассвета.