Отзывы на книгу «Шекспир и его критик Брандес»

Шестов с самого начала книги берёт мощный «замах» -«..вся моя задача состояла именно в том, чтоб раз навсегда избавиться от всякого рода начал и концов, с таким непонятным упорством навязываемых нам всевозможными основателями великих и не великих философских систем». Далее автор более-менее успешно машет этим «замахом» и под конец всё-таки как-то сдувается (но это уже простительно -в принципе, мало кому удавалось сделать целиком шедевральным (или хорошим) всё произведение).
Другое дело, что да, для публики того времени брошюрка эта произвела желаемый (для автора) эффект –ведь он явно хотел (думаю) одновременно и красиво выпендриться (не только мол, Ницше, но и мы, мол могём кое-что), но и красиво стать звездой-властителем дум (впрочем, ненадолго, но тем не менее) творческо-гуманитарной тусовки.
Далее, как обычно –разберем коротко несколько его цитат и мыслят.
-«Вот что значит быть любимым и иметь учеников! Даже умереть спокойно не дадут… Самая лучшая смерть это та, которая почитается самой худшей: когда никого нет при человеке – умереть далеко на чужбине, в больнице, что называется, как собака под забором», -и Шестов действительно умер «на чужбине» -в Парижской клинике, но, боюсь не «как собака под забором», но хоть наполовину, как хотел).
-«мы, в конце концов, принуждены сказать себе, что все, что угодно, может произойти из всего, чего угодно… Отсюда вывод: философия должна бросить попытки отыскания veritates æternæ [«вечной истины» (лат.)]. Ее задача научить человека жить в неизвестности – того человека, который больше всего боится неизвестности и прячется от нее за разными догматами. Короче: задача философии не успокаивать, а смущать людей». -Вот оно, прям практически начало экзистенциализма, который появится, как новое философское явление позднее, так что не зря все-таки экзистенциалисты признавали Шестова одним из своих отцов-основателей.
Что мне не очень понравилось в книге? -Лев Исаакович всё-таки лукавит –он одновременно пытается бунтовать против логики, упорядоченности, здравого смысла и тп. и в то же время «разоблачает» Достоевского и Ницше в том, что «Они притворялись душевно здоровыми, хотя были душевно больными». –Неужели? А о чем тогда было Ваше только что разобранное произведение? «Радикал» перестарался в своей радикальности –пропагандируя «революцию» он апеллирует к «здоровой» правильности.
Степень парлептипности 0,19. Степень густоты (крови) 0,11.

Шестов своей книгой служит голосом ребенка, кричащего, что разум "голый". Блестяще, почти в постмодернистском дискурсе, разоблачает всякие общепризнанные философские системы, бессильные дать ответы на основополагающие вопросы жизни. Для меня важны были мысли Шестова о созидающей роли условности в человеческой культуре. Но тут же он своей книгой срывает с нее всяческие одежды. Нагота - новая мода? Не думаю, что это конечный ответ Шестова. Вначале книги у него проскальзывают мысли о "великой жизненной тайне". Но основной посыл все же раздеть, выбить почву из под ног, все подвергнуть сомнению. Для 1905 года, когда все жили в "измах", это был скандал.

Все стали обсуждать с азартом книгу Шестова... Но больше всех слушал, как завороженный, Боря Пастернак. Он мне шепнул, расширяя свои прекрасные глаза: "Тебе не понять этого! А я весь дрожу!.."
И.Корвин-Хорватский

Книга - собрание 168 коротких эссе от нескольких предложений до нескольких страничек. Это и философский труд о человеке и литературная критика. "Литература и жизнь - не одно и то же", - рассуждает он. В книге много оригинальных мыслей, из нее можно узнать о Толстом, Достоевском, Тургеневе, Чехове, Ницше, о других, о себе. В чем-то согласиться, в чем-то нет. Книга не устарела. Мысли Шестова продолжают оставаться искрами, способными разжечь мировоззренческие поиски.

«Мне случалось присутствовать при встрече двух мудрецов и друзей: Бердяева и Шестова. Это было весьма трогательное зрелище: оба старца говорили друг другу «ты». Что-то мальчишеское проглядывало, когда они произносили такое необычное слово. Робко, целомудренно, неуверенно звучало это их, вероятно, последнее живое «ты».
— Почему ты не пошлешь в «Современные записки»? — заботливо осведомлялся Бердяев.
— Они уже раз меня напечатали,— объяснял, оправдывая журнал, Шестов.
Высокий, сухой, сутулый, в сюртуке, с козлиной седой бородкой, он походил на фельдшера из уезда, которому «старожилы» больше доверяют, чем врачу.
— А вы почему не пошлете в «Современные записки»? — любопытствовал я.
— Мне не надо, — снисходительно отвечал Бердяев.— Впрочем, я иногда им даю.
<…>
Расшалившись, старцы начинали шутить; Шестов рассказывал старинный анекдот, а Бердяев рассеянно и светло улыбался...»

Опять же мемуары Яновского, как и в случае с Симоной Вейль; никогда до того я, кажется, о Льве Шестове не слышала. В «Елисейских полях» он был одним из немногих, кого автор охарактеризовал только положительно, как человека чистого, никому, вероятно, не сделавшего гадости и не испытавшего даже соблазна к этому. Пройти мимо такой характеристики я не могла, да и отсутствие широкого круга читателей, как при жизни Шестова, так и теперь, как и во всех подобных случаях, меня расположило. Ну, и Бердяев, конечно: скажи мне, кто твой друг…

Каково же было мое удивление, когда на первых же строках, уже в «Предисловии», после «мирных» вполне характеристик Яновского, я наткнулась на… пожалуй, да, - бунтаря. Не то что бы до Шестова в философии не было бунтарей, конечно, нет! но при дилетантском и бессистемном, как у меня, к ней подходе, когда за философские работы хватаешься почти случайно, «Апофеоз беспочвенности» будет, весьма вероятно, открытием. Лев Исаакович явился сторонником бессистемного, опять же, изложения мыслей и противником «общей идеи»: содержание представляет собой набор пронумерованных главок небольшого размера, порой в один-два абзаца; причем соседние главки тематически друг от друга бывают весьма и весьма обособлены. Исходя из этого, вы заранее и верно можете предположить, что чтение выходит сравнительно простым и занимательным.

Ее задача научить человека жить в неизвестности – того человека, который больше всего боится неизвестности и прячется от нее за разными догматами. Короче: задача философии не успокаивать, а смущать людей.

Потому своего читателя Шестов представляет в образе человека, который, как в песне Владимира Семеновича Высоцкого, может свернуть и обрыв обогнуть, но выбирает трудный путь; боящихся головокружений равнинных умов Шестов советует не брать с собой в горы, оставив им «убитое и утоптанное поле современной мысли». Удался вполне, на мой взгляд, у Льва Исааковича «Опыт адогматического мышления» (подзаголовок работы): меня он, признаться, частенько «смущал», размышляя о творчестве и науке, Боге и религии, человеке и обществе… и еще о многом-многом другом. Сомнение вообще, по мнению автора, должно стать движущей, творческой силой; не пристало сильному духу привыкать к «прочности и устоям», а нужно ему отрываться и «уходить ввысь, вдаль», отсюда – «беспочвенность». Шестов мотивирует читателя отринуть «системы» авторитетов мысли, не пытаться «строить свою жизнь по Шопенгауэру, Гегелю, Толстому, Шиллеру или Достоевскому»: «Их можно и должно читать – но жить надо своим умом».

Полезный для всех нас, книжных червей, совет, не правда ли? Для нас же и «бонус» - рассуждения философа о некоторых писателях: Шестов не единожды и довольно обстоятельно упоминает Лермонтова, Пушкина, Гоголя, Тургенева, Чехова, Толстого, Достоевского и Шекспира. А я тем сильней прониклась преданиями старины глубокой, чем дольше безрезультатно пыталась отыскать на имеющемся у меня издании дату его появления в типографии дореволюционной еще, по всей видимости, России: отсутствовали бесовская приставка (только «беЗ») и переводы встречающихся латинских, французских и немецких фраз; зато – обилие «ятей» и иже с ними.

Автор этой книги - великий мистик и фаталист.

Шестов воевал со всеми мировоззрениями, видя в них тюрьму для духа и свободной, не скованной "системой" мысли. Выводы, к которым он приходит, зачастую парадоксальны. Иногда он впадает в крайности, предлагая полностью отвергнуть мораль, прославляя хаос, болезни и тьму, а также всевозможные человеческие пороки. Впрочем, поставить знак равенства между Шестовым и де Садом никак нельзя. Шестов дразнит читателя, возмущает его, высказывая сомнение и скепсис для того, чтобы выбить у него из-под ног почву привычных аксиом и предположений. И делается это вовсе не из-за соображений нигилизма - доказать, что Бога нет, - а наоборот, для того, чтобы человек больше полагался на случай, был любопытен и верил жизни.

Сократ не верил в богов и потому хотел оправдать расчетом добродетель. Кант тоже не верил в Бога и потому выводил свою мораль из закона. Но если есть Бог, если все люди - дети Бога, то, значит, можно ничего не бояться и ничего не жалеть.

Кроме того, чего у автора не отнять, так это того, что он тонкий психолог. В одном из отрывков - а Шестов пишет, как Розанов: в форме небольших записочек, на первый взгляд, не связанных друг с другом, - он раскусил меня и мой характер с его проблемами, включающими определенные жизненные ситуации, с интуицией ясновидящего, как будто бы знал меня лично. Это и есть психология высшей пробы - основанная на собственном печальном опыте и знании закономерностей жизни.

Эти закономерность, впрочем, Шестов не жалует, стремясь к полной свободе и везде ища исключений. И это, как ни крути, очень оптимистичный взгляд на жизнь и на все, что происходит с человеком.

Обращаюсь к вам, Лев Исаакович.
Прочитал вашу книгу, очень любопытная вещь. Получил массу самых разнообразных эмоций. Уж вы постарались, чтобы читатель провел пару вечеров, распутывая красиво сплетенные слова, чтобы он с трудом удерживался от искушения разобрать всю книгу на цитаты, чтобы за вашей критикой всего существующего не пропустил парадоксов мышления, добавленных вами только затем, чтобы сбить с ног доверчивого простака.
Вот вы осуждаете все существующие в виде общепринятых догм общественные нормы. Браните логику и разум в целом. Обвиняете в негибкости мышления позитивистов и рационалистов. А уж как от вас метафизикам достается!
Но, позвольте, Лев Исаакович, откуда же при этом такой профессорский тон абсолютно правого человека? Если вы утверждаете, что любое познание имеет смысл только в индивидуальном порядке и с обязательным выходом за рамки логики, то как вы можете делать обобщения? Вы предлагаете отказаться от всех существующих теорий и при этом не даете читателю ничего нового, за что он мог бы зацепиться. Летать человек не умеет, а гравитация существует, как бы вы этому факту не противились. Тем не менее вы считаете своим долгом лишить человека твердой опоры.
Не является ли в таком случае ваш апофеоз беспочвенности выбиванием табуретки из под ног человека с петлей на шее?