Мы любим читать и писать о болезненных состояниях. Нам нравится копаться в мозгах маньяков и психопатов, людей с сексуальными девиациями, о чем свидетельствуют тиражи детективной и просто криминальной литературы, а так же мировая популярность таких писателей, как Достоевский. И в нашем интересе нет ничего плохого, это скорее продолжение нашего желания познавать мир во всем его многообразии. Нынче довольно легко найти книгу об отклонениях, в т.ч. сексуальных, раньше же о таком писали единицы, самые смелые. Леопольд фон Захер-Мазох как раз из таких.
О его «Венере в мехах» сложно говорить. Эта не та книга, которая поможет расслабиться и принесет удовольствие. Она именно что «грузит». От нее становится мерзко на душе. Вроде бы не первая книга о девиациях, читали и не такое (та же «Пианистка» Елинек пожестче), но вот не по себе после нее. Чувствуется, что книга отчасти (полностью?) автобиографична. Захер-Мазох с таким знанием и сладострастием описывает моменты с издевательствами, что поневоле нехорошие вопросы возникают.
Итак, в наличии юноша благородного происхождения. Звать Северин фон Кузимский. Собственных денег пока нет, за него отвечает отец. Профессии так же нет, есть склонность к творчеству, но, как он сам о себе говорит, он ни одно дело не способен завершить. Тянет его и к поэзии, и к живописи, но, как у героя «Воспитания чувств» Флобера, все бесполезно. Только начал – тут же бросил. Не в состоянии сотворить ничего своего, он пускается в невероятные фантазии. Можно сказать, что бесконечное фантазирование в его случае – это замена реальной творческой деятельности и способ справиться с прошлыми психотравмами.
Так, сначала Северин влюбляется… в кого бы вы думали? В статую Венеры, которая выставлена у него на заднем дворе. Нечего сказать – очень романтичный человек! Северин витает в облаках, любовь к обычной женщине его не привлекает, он хочет недостижимого идеала, невозможной грани – либо ожившую статью, как у Пигмалиона, либо наделенную всеми невероятными добродетелями девушку, либо демона во плоти, который превратит его в своего раба (в буквальном смысле). Короче говоря, кого угодно, но не живого человека со своими потребностями и слабостями.
Любить статую всю жизнь не получится. И Северин вскоре переключает свое внимание на молодую вдову Ванду фон Дунаеву, которая живет по соседству. Ванда сразу дает ему понять, что ни статуя, ни добродетельный ангел из нее не выйдет. Для своего времени она – женщина свободолюбивая, даже взбалмошная, не считающаяся с церковью и консервативным обществом. «Я обычная язычница» – говорит она о себе. Ей нравится любовь и связанные с ней удовольствия. Она готова любить Северина, пока любится. Но Северину этого оказывается мало. Он по-прежнему грезит об идеале. Теперь его идеал-крайность – это жестокая женщина, садистка, которая полностью подчинит его себе, сделает его своим слугой. Любить живую, обычную Ванду он не может. Слишком сильно в нем предубеждение, что в любви не может быть пресловутого равноправия – только «властелин» и «раб», и если ты не хочешь/не можешь быть «властелином» (Северин не хочет… точно-точно?), то нужно быть «рабом».
Северин считает, что любит. Что выше его любви нет ничего на свете. Но в действительности в этой книге любит только Ванда, но и ее любовь ближе к болезни. Формально Северин берет на себя роль «раба» и отдает возлюбленной роль «властелина». Отныне она должна приказывать ему. Бить его плеткой. Пинать его, гнать от себя. Обращаться с ним немногим лучше, чем с собакой. Она должна изменять ему. Снова бить его, держать в унизительных условиях и не допускать к себе. Без битья и унижений себя любимого Северин не может. При этом сам себя убеждает, что только так (что?) сможет сохранить любовь Ванды. Он постоянно повторяет:
«Я влюблен в тебя больше, чем когда-либо, и буду любить тебя, боготворить тебя тем более, тем фанатичнее, чем сильнее ты меня будешь мучить…»
«Давай, причини мне боль! Изменяй мне!» – вечные его слова. На что Ванда разумно отвечает:
«Ах, так ведь мы и верны, покуда любим! Но вы требуете от женщины, чтобы она отдавалась, даже если это и не доставляет ей наслаждения. Кто же более жесток, мужчина или женщина?»
Но «властелин» не тот, у кого плетка. Сколько бы ни говорил Северин, что он хочет быть «рабом», в реальности он, именно он – пресловутый «властелин». А «раба» в их любви – это Ванда, которую он принуждает участвовать в странной ей любовной игре. Он, не признавая ее, как личность, эгоистично не считаясь с ее желаниями, говорит: «Повторяй это! Если ты остановишься, моя любовь ослабнет! Исполняй мои желания, стань той, кем не являешься, если любишь меня!» И она, желая его любви, разыгрывает из себя жестокую властительницу. И, чтобы не утратить любовь мазохиста Северина, вынуждена повышать градус физического насилия и унижений. «Раб» Северин ломает ее личность, и она позволяет это, пока любит его. И это ужасно, это страшно.
Так история о мазохизме мужчины в лапах разошедшейся любовницы превращается в историю влюбившейся женщины, которая многократно переступает через себя, чтобы подпитывать страсть в своем избраннике. Вместо достойного столкновения мазохизма с садизмом получаются мучения одного вида мазохизма с другим. Северина в этой жесткой истории не жалко – он же получил то, о чем мечтал. А Ванда – ей не досталось ничего, кроме разочарований и боли безнадежной любви. Мазох сумел закончить свой любовный рассказ на интересной ноте. Не окажись ее (и изумительной смены ролей), «Венера в мехах» не стала бы классикой, вдохновлявшей прочих исследователей человеческой сексуальности.